Есенин, его жёны и одалиски

Анатолий Борисович стал его уговаривать:

– Пойди, скоро второй звонок. Сын ведь.

Пошёл. Зинаида Николаевна развязала ленточки кружевного конвертика. Ребёнок перебирал крохотными ножками.

– Фу! Чёрный! – вырвалось у отца. – Есенины чёрными не бывают.

– Серёжа!

Райх отвернулась к окну, плечи её вздрогнули.

– Ну, Анатолий, поднимайся. – И Есенин лёгкой танцующей походкой пошёл из вагона.

Но через пару дней всё же написал издателю А. Сахарову: «Встретишь Зинаиду – дай ей денег. Тысяч тридцать. Она нуждается».

19 февраля 1921 года Есенин подал заявление в отдел бракорасторжения на развод с Райх: «Прошу не отказать в вашем распоряжении. Наших детей – Татьяну трёх лет и Константина одного года – оставить для воспитания у моей бывшей жены, беря на себя материальное обеспечение их».

Сразу отметим, помогал Сергей Александрович плохо: деньги на детей Райх приходилось из него буквально выбивать. Хорошо, Зинаиде Николаевне удалось устроиться на работу. Помогли давние связи отца: попала в секретариат Н.К. Крупской, ведавшей Народным комиссариатом просвещения. Собранная, умная, деятельная, Райх вскоре стала заведующей отделом. В её распоряжении был транспорт того времени – «пара гнедых» и кучер, что вызывало откровенную зависть Мариенгофа, отпускавшего по этому поводу злые шутки.

Не довольствуясь работой, Зинаида Николаевна поступила учиться в Государственные высшие режиссёрские мастерские, которые вёл В.Э. Мейерхольд. Довольно скоро Всеволод Эмильевич обратил внимание на красивую молодую женщину. И вскоре, писал драматург И. Глазков, в запутанных кривых переулках между Тверской и Б. Никитской можно было встретить тесно прижимавшихся друг к другу и накрытых одной шинелью мужчину и женщину.

Хотя и кривы, и темны были тогда московские переулки, но тайну великого режиссёра и его ученицы сохранить не смогли. Есенин буквально взбеленился. Но что он мог сделать? Сам написал заявление на развод. Сам захотел свободы, хотя имел её пудами. Недовольство собой и Зиной выразил в довольно вульгарных частушках:

Вс. Мейерхольд с Костей Есениным и матерью З. Райх

Ох, и песней хлестану,
Аж засвищет задница,
Коль возьмёшь мою жену,
Буду низко кланяться.

* * *

Уж коль в суку ты влюблён,
В загс да и в кроваточку.
Мой за то тебе поклон
Будет низкий – в пяточку.

«Сука!» – это о матери своих детей, которых она сберегла в годы разрухи, эпидемий и голода. Которая сама была на краю гибели и попала в неврологическую клинику… Многое могла бы сказать Райх Сергею Александровичу, но всё прощала и держала в себе – любила. Да и он ярился по той же причине.

От неприятностей с женой Есенина отвлекла встреча 3 октября 1921 года с великой американской танцовщицей Айседорой Дункан. 5 октября он получил развод, а Райх – возможность начать жизнь сначала. Бывший супруг, по возможности, мешал ей. По ночам пьяный приходил «навещать» детей. Колотил в дверь Мейерхольда до тех пор, пока ему не показывали их крепко спящими в своих кроватях. В нагрудном кармане пиджака носил фотографию Тани и Кости. Любил показывать её кому ни попадя (вплоть до любовниц). О своём отцовстве не преминул сообщить берлинским репортёрам после возвращения из Америки:

– Я еду в Россию повидать двух моих детей от прежней жены… Я не видел их с тех пор, как Айседора увезла меня из моей России. Меня обуревают отцовские чувства. Я еду в Москву обнять своих отпрысков. Я всё же отец.

Вот именно: «всё же». По случаю.

Таня и Костя не знали отца: приходил он редко, подарков не приносил (считал, что дети должны любить его, а не подарки), с ними не занимался, а только давал наказы в отношении их воспитания. Напоминания бывшей супруги о его долге перед детьми выводили Есенина из равновесия:

– Требует, тянет, как из бездонной бочки. Можно подумать, впроголодь живёт. Это за спиной у Мейерхольда!

Словом, редкие визиты Сергея Александровича в новую семью Райх радости никому не приносили. Дочь поэта говорила о них:

– С приходом Есенина у взрослых менялись лица. Кому-то становилось не по себе, кто-то умирал от любопытства.

З. Райх в роли Софьи («Горе от ума», спектакль театра Вс. Мейерхольда)

Но Зинаида Николаевна, довольная и счастливая во втором браке, по-прежнему любила первого мужа. Его гибель стала для неё сильнейшим потрясением. На похоронах она рыдала и кричала: «Прощай, моя песня, сказка моей жизни!» Что с ней творилось после, не поддаётся описанию. Константин, сын Есенина и Райх, писал позднее о душевном состоянии матери в эти дни: «Она лежала в спальне, почти утратив способность реального восприятия. Мейерхольд размеренным шагом ходил между спальней и ванной, носил воду в кувшинах, мокрые полотенца. Мать раза два выбегала к нам, порывисто обнимала и говорила, что мы теперь сироты».

Соединив свою судьбу с Мейерхольдом, Райх вступила в мир искусства, в котором нашлось место и для неё. Это было счастье, но… отринуть память о первом муже она так и не смогла. Будучи во Франции (1926), писала Бениславской, что в Париже ей напоминает о Есенине «каждый аршин асфальта».

Другая жизнь. Во втором замужестве всё было по-другому. Начнём с отношения отчима к детям – её и Есенина. «Какую только рабсилу не нанимали. Какие только учителя и репетиторы не ходили к нам с Костей с самого нежного возраста».

По воспоминаниям Татьяны Сергеевны, приходили две массажистки, парикмахер и репетиторы по самым разным школьным дисциплинам. Зимой 1935/36 годов актёр К. Карельских с женой давали детям уроки современных танцев. На эти уроки приходили одноклассницы Тани. Бывали и жившие поблизости жёны поэтов Н.А. Асеева и С.И. Кирсанова[24 - С 1928 года Мейерхольд и Райх жили в доме № 12 по Брюсовскому переулку, до этого – на Новинском бульваре.].

Всеволод Эмильевич был на двадцать лет старше Райх, но в их взаимоотношениях не было ущербности. Дочь Зинаиды Николаевны говорила по этому поводу:

– Вы думаете ей всегда было легко соответствовать Мейерхольду своим внешним видом?

И так отвечала на свой вопрос:

– Когда Мейерхольд надевал фрак, можно было упасть навзничь: эта одежда выносила наружу всю его артистичность.

Райх играла исключительную роль в жизни Всеволода Эмильевича. Мастер с нескрываемым чувством преклонения относился к супруге – ценил как актрису, почитал как женщину. Характерна в этом плане одна сцена. Как-то Зинаида Николаевна, дурачась, показала, как бы она сыграла старика Луку из пьесы «Медведь». Она шамкала и переваливалась на полусогнутых трясущихся ногах. Мейерхольд не выдержал и закричал:

– Перестань сейчас же, мне страшно, я не могу видеть, во что может превратить себя красивая женщина.

В доме Райх была полной хозяйкой. Всеволод Эмильевич с удовольствием подчинялся ей и всячески ублажал. Вот характерный пример их дачной жизни. С помощью лома Мейерхольд пытается передвинуть тяжёлый буфет.

«Мать, – вспоминает Татьяна Сергеевна, – вдевая нитку в иголку, говорит:

– Севочка, не надо.

Удар, ещё удар. Мать всё так же спокойно просит:

– Севочка, прошу тебя, не надо портить пол.

Но Мейерхольд вошёл в раж. Бах, бах! Мать слегка повышает голос:

– Всеволод, я тебя очень прошу.

Ещё удар, ещё.

– Всеволод, прекрати немедленно!

Бах, бах! И вот тут мать срывается с места и бежит к нему, сжав кулаки:

– Мейерхольд! Я буду гневаться!

И тогда он, усмехаясь, неохотно отходит от буфета».