Миражи тайного знания

– Чтобы познать Себя, целое должно было сначала разделиться на две противоположности. Того, кто познаёт и То, что познается. Такое разделение породило процесс, который мы называем Познанием. И это если хотите Универсальная Теория Всего.

– А можете объяснить на примере? – почти жалобно попросил йог.

– Отчего же не объяснить? – в который раз усмехнулся старец. – Но для начала я попрошу вас ответить Самому Себе на вопрос “Кто я?”.

– Я… – начал было йог, но запнулся.

– Что происходит в вашей голове, когда вы даете осмысленный, честный и подробный ответ на вопрос “Кто я?”? Очевидно, что вы пытаетесь описать себя, каким вы себя знаете, включая в описание факты, существенные для вашего самоопределения. Но между тем в основе описанной техники лежит более фундаментальный процесс. Когда вы отвечаете на вопрос “Кто я?”, происходит одна простая и очень интересная вещь. Догадываетесь вы об этом или нет, но описывая, или даже просто внутренне ощущая, свое “я”, вы проводите мысленную разграничительную черту через всё поле своих мыслей и ощущений. И то, что оказывается внутри этой черты, вы называете “я”, а то что вне её – “не-я”. Иными словами ваше существование всецело зависит от того, где именно вы проводите эту черту. Есть три базовые фундаментальные границы, три уровня существования человека. И на каждом уровне есть по паре противоположностей. Всего таких противоположностей шесть и с их помощью можно полностью описать модель человека.

– Что же это за уровни?! – выдохнул йог, ошарашенно выпучив глаза.

– Когда Человек зачат, но ещё не рожден, а только живет в утробе матери, то он существует вне всяких уровней, представляя собой Сознание Единения. Его организм и организм его матери едины. Нет разделения на объект и субъект. Он наслаждается тишиной и покоем. Затем он рождается, пуповина перерезается и Человек попадает на Уровень Разделения, становясь субъектом и начиная существовать отдельно от объекта, то есть окружающей среды. В процессе своего развития он понимает, что внутри тела есть что-то мыслящее, то, что он начинает отождествлять с собой. И возникает Уровень Эго, а Человек снова разделяется, уже на сознание и тело или в православной традиции ум и сердце. По мере взросления Человек всё больше погружается в социальные игры и постепенно вырабатывает мораль, которая становится его Маской, тем, что он о Себе думает. Но возникновение Маски неизбежно влечет за собой возникновение Тени. А такое разделение создаёт Уровень Игр. И чтобы собрать себя заново и вернуть себе целостность, необходимо осознать, что все три уровня существуют одновременно, увидеть себя на каждом из них, найти несуществующую разделительную черту, познать свою противоположность и принять её, как свою неотъемлемую часть.

Йог все также молчал удивленно раскрыв глаза.

– Дальше будет ещё интереснее, – с улыбкой продолжил старец. – Представьте себе купе в поезде “Пекин – Москва”. В купе сидит старец в православном одеянии и ожидает прибытия в пункт назначения. Не особо интересная история, не так ли? Но что если добавить к главному герою этой истории еще одно действующее лицо, его полную противоположность? Раз этот персонаж четко определенный, неизменный, имеющий форму, то его противоположностью должно быть нечто бесформенное, непостоянное, не имеющее даже имени. И тут в истории появляется Некто, предстающий перед старцем в различных внешних формах, постоянно изменяясь. И оба они с равной силой стремятся друг к другу и с такой же силой взаимно отталкиваются, понимая, что не могут существовать друг без друга и обречены на вечное противостояние, потому как являются крайними точками одного целого, как два полюса одного магнита. И эти два персонажа сразу же начинают свой неразлучный и безумный танец, заставляя сюжет закручиваться в захватывающей и непредсказуемой последовательности.

– Вы имеете в виду… – к удивленным глазам добавился раскрытый рот. – Вы говорите о нас? Маска и Тень. Это я Тень?

– Я единственный неизменный персонаж этой истории. А вот вы, Тень, прячетесь за бесконечно создаваемыми образами, просто потому что не имеете своего собственного.

– Я это ты, – промолвил йог.

– Да, но ты не-я, – в тон ему ответил старец.

Фигура йога стала терять свои очертания, размываясь и растворяясь в пространстве. Темнота снова заполнила купе. Откуда-то из глубины доносилась музыка. Хриплый голос пел.

Тот, кто дает нам Свет
Тот, кто дает нам Тьму
И никогда не даст нам ответ
На простой вопрос “Почему?”
Тот, кто дает нам Жизнь
Тот, кто дает нам Смерть
Кто написал всех нас как рассказ
И заклеил в белый конверт

Игра в маски

Азазель был поражен не столько фактом наличия противоположностей, сколько тем, что мог забыть об этом. Между тем факт этот был столь очевидным, что вряд ли заслуживал упоминания. Но чем больше Азазель размышлял о нем, тем больше ему поражался. Ибо падшему ангелу, похоже, ничего не было известно о мире противоположностей, в котором живут люди. В его мире не было лягушек истинных и ложных, деревьев моральных и аморальных, океанов правильных и неправильных. Он не умел создавать гор этичных и неэтичных, красивых и безобразных пейзажей – во всяком случае, не для него. Ибо он с одинаковым удовольствием создает любые пейзажи. Он не испытывал ни малейших терзаний по поводу своего творения, по-видимому, оттого, что ему было неведомо различие между «правильным» и «неправильным», и от того он не признавал усматриваемых людьми “ошибок".

Хотя в мире, который создал Азазель, действительно встречаются боль и наслаждение, но они не становятся проблемой и предметом для беспокойства. Когда собаке больно, она визжит от боли. Когда боли нет, собака о ней не думает. Собака не боится будущей боли и не сожалеет о прошлой. Это казалось таким простым и естественным, что вызывало недоумение от способности найти тут конфликт.

– Но я не вижу вокруг никакой двойственности.

Азазель в одеянии православного священника стоял перед зеркалом. При этом из зеркала на него глядел йог в оранжевых одеждах, который и задал вопрос. Азазель уже так давно играл в эту Игру, что постоянно забывал, что видит свое отражение и разговаривает Сам с Собой.

– Мы говорим, что Природа глупа, – отвечал Азазель своему отражению, – потому что считаем возникновение самой жизни всего лишь случайным стечением обстоятельств, математической вероятностью. Но какова вероятность того, что после Большого Взрыва, среди огромного Космоса, каждое мгновение уничтожающего и рождающего миллиарды звёзд и галактик, возникнет маленькая планетка, одна единственная, условия обитания на которой пригодны для возникновения жизни? Заметьте, в то время, когда всё вокруг стремится эту самую жизнь поглотить и уничтожить. Это равным образом может быть отнесено как к случайности, так и к точному расчету, что по сути является одним и тем же.

– Хорошо, но где же двойственность в мире, созданном мною? – не унималось отражение.

– Вы никогда не задумывались о том, что находится у вас между ног? Если рассмотреть вопрос непредвзято и беспристрастно, то станет очевидным, что это ни что иное как парк развлечений, возведенный посреди канализации. Ни одному инженеру в здравом уме такое и в голову не придет. И если предположить в творении какой-то замысел, то надо признать и наличие у Творца отменного чувства юмора. Совместить несовместимое настолько умело и грациозно может только безумный гений Создателя. Как вам загадка? Боюсь, что Природа не просто умнее, чем мы думаем, Природа умнее, чем мы можем думать. В конце концов, Природа создала и человеческий мозг, который, как мы тешим себя мыслью, представляет собой самый разумный инструмент во вселенной. А может ли идиот создать подлинный шедевр?

Отражение снова молчало, удивлённо выпучив глаза, затем постепенно стало терять свои очертания и формы, становясь чем-то аморфным. Наконец в зеркале стало невозможно различить ничего кроме игры света и тени, постоянно сменяющих друг друга и рождающих бесконечность цветов и бликов.

Если ты хочешь любить меня, полюби и мою тень
Открой для нее свою дверь, впусти её в дом
Тонкая, длинная, черная тварь прилипла к моим ногам
Она ненавидит свет, но без света её нет
Если ты хочешь любить меня, приготовь для неё кров
Слова её всё ложь, но это мои слова
От долгих ночных бесед под утро болит голова
Слёзы падают в чай, но чай нам горек без слёз
Если ты можешь – сделай белой мою тень…
Если ты хочешь – сделай белой мою тень…

Дихотомия

Человек смотрел на окружающий его мир и видел этот мир уже не таким как раньше. Он обратил свое внимание на то, что все пространственные категории представляют собой пары противоположностей и стал давать им имена: верх-низ, внутри-снаружи, высокое-низкое, длинное-короткое, север-юг, здесь-там, левое-правое. Его увлекала эта Игра. Все еще не полностью отдавая себе отчета в происходящем, Человек продолжал именовать все категории, возникающие в сознании, тем самым устанавливая границы на долгие века вперед. В мире не существовало готовых ярлыков, поэтому Человек воссоздавал этот мир в своём уме, создавая категории, навешивая ярлыки и проводя разграничительные линии. Он был первым, он очерчивал Природу, мысленно разделял её на части и наносил на схему, создавая таким образом первую карту.

Этот первый опыт картографирования оказался столь успешным и столь впечатляющим, что вся дальнейшая жизнь человечества стала проходить в рисовании границ. Каждое принимаемое решение, каждое действие, каждое слово стало основываться на проведении границ, сознательном или бессознательном. Принять решение означало провести границу между тем, что делать, и чего не делать. Возжелать чего-либо означало провести границу между приятным и неприятным, а затем устремиться к первому. Отстаивать идею означало провести границу между представлениями, которые воспринимаются как истинные, и представлениями, которые таковыми не воспринимаются. Получить образование означало научиться тому, где и как проводить границы, и что потом делать с разграниченными частями. Поддерживать правовую систему означало проводить границу между теми, кто соблюдает законы общества, и теми, кто их не соблюдает. Вести войну означало проводить границу между теми, кто за нас, и теми, кто против нас. Изучать этику означало учиться проводить границу между добром и злом. Заниматься медициной означало проводить чёткую границу между болезнью и здоровьем.

И Человеку стало вполне очевидно, что сама жизнь представляет собой ни что иное как процесс проведения границ. Но в тоже время не менее очевидный факт укрылся от его внимания. До тех пор пока не определены границы противоположностей, они сами по себе не существуют. Иными словами, противоположности порождаются самой пограничной линией. Провести границу и означает создать противоположности.

Но Человек был настолько очарован той властью, которую давало проведение границ и произнесение имён, что не обращал внимание ни на что другое. Он произносил слово «небо», и слово это получало своё воплощение и передавало всю безбрежность и простор голубых небес, которые, благодаря пограничным линиям, сознавались теперь как нечто отличное от земли, воды, огня. Вместо обращения к реальным объектам и манипуляций с ними, Человек теперь мог манипулировать в своей голове этими магическими именами, заменявшими объекты как таковые.

Человек был опьянен властью. Он начал расширять границы, познавая и включая в них такие места, которым на карте лучше было бы не появляться. Вершиной его дерзости стала граница противоположностей добра и зла. Когда Человек осознал, что добро и зло противоположны и провёл роковую границу между ними, мир его развалился на части. Первородный грех обратил весь созданный мир противоположностей против самого Человека страшной карой. Боль и наслаждение, добро и зло, жизнь и смерть, труд и игра – всё множество сцепившихся в борьбе противоположностей обрушилось на него. Человек попал в ловушку, но было уже поздно. Время в его мире текло только в одну сторону и его невозможно было обратить вспять.

“Чжуан Цзы”, – всплыло из глубин сознания. Китаец небольшого роста в соломенной шляпе тихим и мелодичным голосом говорил:

“Почему бы не признавать только правду и отрицать неправду, признавать только порядок и отрицать беспорядок? Потому что это означает не понимать закона Неба и Земли и природных свойств всех вещей. Это то же самое, что признавать Небо и отрицать Землю, признавать начало Инь и отрицать начало Ян. Очевидно, что так поступать нельзя. А тот, кто всё же не отвергает таких высказываний и продолжает о них говорить, тот если не дурак, то лгун.”

Наваждения

Путешествие

– Предельный метафизический секрет состоит в том, что границ у Вселенной просто нет. Границы – это лишь иллюзии, порождаемые не реальностью, а её образом, который ум воссоздает в виде карты реальности. И хотя картографирование может быть вполне уместным и полезным делом, но путать карту и территорию, которую она представляет, смертельно опасно, – после последней фразы собеседник подмигнул старцу и хитро прищурился.

Теперь напротив сидел лысый интеллигентный мужчина с мускулистым телом. Он продолжал:

– Границ нет не только между противоположностями. Их нет в гораздо более широком смысле: в космосе вообще нет разделяющих границ между какими-либо вещами или событиями. И эта реальность безграничности нигде не просматривается так ясно, как в современной физике, – что весьма примечательно, ибо классическая физика, связанная с именами Кеплера, Галилея и Ньютона, была одной из самых верных последовательниц Адама, этого первого картографа и учредителя границ. Поколения спустя потомки Адама в конце концов набрались духа, чтобы вновь начать разграничивать всё и вся, причем на сей раз границами более тонкими и абстрактными, отвлечёнными. В Греции появились люди блестящей интеллектуальной мощи, – великие картографы и учредители границ. Аристотель, например, классифицировал едва ли не все процессы и вещи в природе, да с такой точностью и убедительностью, что европейцам потребовались столетия, чтобы стала возможной сама постановка вопроса о верности установленных им границ.

Старец стал осознавать, что перестаёт понимать происходящее. Всё просто происходило само собой. Возникло легкое головокружение и тошнота.

– Но некоторые пошли ещё дальше, – собеседником уже был древний мудрец Пифагор. – Рассматривая всё многообразие классов вещей и событий, от лошадей до апельсинов и звёзд, я обнаружил, что могу проделывать со всеми этими объектами один блестящий трюк. Я могу считать их! И если присвоение имён казалось в мои времена магическим действием, то счёт вообще воспринимался чем-то божественным: имена могли магически замещать вещи, а числа могли превосходить их. Например, один апельсин плюс один апельсин равняется двум апельсинам, но одно яблоко плюс одно яблоко также равняется двум яблокам. Число два может с равным успехом представлять группу из любых двух вещей, и поэтому должно каким-то образом превосходить их, выходить за их пределы. И возник новый уровень границ, граница поверх границы, метаграница. А поскольку границы дают политическую и технологическую власть, то человечество повысило свою способность управлять миром Природы.

– Однако эти новые и более могущественные границы были связаны не только с возможностью дальнейшего развития технологии, но и с дальнейшим углублением отчуждения, дальнейшим дроблением человека и его мира, – собеседник снова преобразился, приняв образ Кена Уилбера. Он провел рукой по своей лысой голове и продолжил. – Ибо абстрактные числа настолько выходили за пределы конкретного мира, что человек обнаружил себя живущим в двух мирах – абстрактном и конкретном, мире идей и мире вещей. За последующие две тысячи лет этот дуализм десятки раз менял свою форму, но редко когда устранялся или хотя бы смягчался. Он принимал вид борьбы рационального против иррационального, идей против опыта, интеллекта против интуиции, закона против анархии, порядка против хаоса, духа против материи. Всё это были вполне реальные и уместные различия, но соответствующие разграничительные линии постепенно вырождались в пограничные, а затем и в линии фронта. Новая метаграница (числа, счет, измерения и тому подобное) по-настоящему не использовалась естествоиспытателями на протяжении многих веков, вплоть до времен Кеплера и Галилея, то есть примерно до 1600 года. Ибо в промежуточный период между греками и первыми представителями классической физики на европейской сцене господствовала новая сила – Церковь. А Церковь ни в каком измерении и научном исчислении природы не нуждалась. Церковь была в тесном союзе с логикой Аристотеля, а логика Аристотеля, при всей своей блистательности, была чисто классифицирующей. Аристотель был своего рода биологом и продолжал классификацию, начатую Адамом. Он никогда по-настоящему не погружался с головой в пифагоровы числа и измерения. Не стала делать этого и Церковь. Однако к XVII веку Церковь пришла в упадок, и люди стали внимательнее присматриваться к формам и процессам окружающего их природного мира. Вот тогда-то и вышел на сцену гений Галилея и Кеплера. Революция, которую совершили эти физики, заключалась в том, что они стали измерять явления, а измерение – это просто очень сложная форма подсчета. Так что там, где Адам с Аристотелем проводили границы, Кеплер и Галилей проводили метаграницы. Но ученые XVII века не просто воскресили метаграницу чисел и измерений, а затем усложнили её. Они сделали следующий шаг, установив (а точнее, окончательно оформив) границу совершенно нового типа. Сколь бы невероятным это ни показалось, они провели границу поверх метаграницы. Они изобрели метаметаграницу – алгебру.

– Проще говоря, – монолог продолжал какой-то совершенно седой и дряхлый профессор, – проведение первой границы создает классы вещей. Проведение метаграницы создает классы классов, называемые числами. Проведение границы третьего типа, метаметаграницы, создает классы классов классов, называемые переменными. Переменные – это известные нам по формулам «x», «y» или «z». Подобно тому как число может представлять любую вещь, переменная может представлять любое число. Подобно тому как пять может относиться к любым пяти вещам, «x» может относиться к любому числу из заданного диапазона. А при помощи алгебры первые ученые могли не только считать и измерять элементы, но также и открывать абстрактные соотношения между этими измерениями, которые могли быть выражены в теориях, законах и принципах. А законы эти, казалось, в некотором смысле "правят" или "управляют" всеми вещами и событиями, выделенными с помощью границ первого типа. На заре науки законы создавались десятками: "Сила действия равна силе противодействия". "Сила равняется массе, умноженной на ускорение". "Количество работы, совершенной телом, равняется силе, умноженной на расстояние”. И эта граница нового типа, метаметаграница, принесла новое знание и, конечно же, огромную технологическую и политическую власть. Европа была потрясена интеллектуальной революцией, подобных которой человечество еще не видело. Ведь сложно даже вообразить: Адам мог давать планетам имена, Пифагор мог считать их, а Ньютон мог сказать, сколько они весят!