Снежный шар

Последние шестнадцать лет зрители два раза в неделю встречались со своей любимой героиней на телеэкране. Все мы помним, как мальчик, который ей нравился, на перемене вдруг подарил ей ободок для волос, и весь урок она сидела с бешено колотящимся сердцем. Помним и тот день, когда Хэри узнала, что он начал встречаться с девочкой из параллельного класса, и, вернувшись домой, проплакала до самого вечера. Мы видели, как трехлетняя малышка Хэри шла со стеклянным стаканом в руках и, неуклюже упав, поцарапала подбородок. А когда ей исполнилось семь, она впервые попала на прием в особняк семьи Ли Бон и, встретив там восьмилетнего наследника корпорации Ли Бонхве, так застеснялась, что весь вечер ерзала на стуле.

Все эти шестнадцать лет Хэри была для кого-то другом, для кого-то дочерью, а для кого-то внучкой. И показать в эфире сцену, где она привязывает к люстре веревку, а второй конец надевает себе на шею, – все равно что вызвать стихийное бедствие. Возможно, если бы можно было сообщить о ее смерти, ограничившись статьей в «Телегиде», это смягчило бы для зрителей боль утраты. Однако закон такого не допускает. Смерть ведущих актеров, какой бы ужасной она ни была, не может остаться тайной. Это великая цена, которую они платят за счастье жить в Сноуболе.

Госпожа Ча рассказала мне об эффекте Вертера, когда люди после самоубийства своего кумира тоже сводили счеты с жизнью, выбирая тот же самый способ. Услышав об этом, я тут же подумала о бабушке. Я боялась представить, каким ударом эта новость станет для нее, ведь она считает Хэри своей внучкой. Без сомнения, самое лучшее сейчас – любым способом скрыть от окружающих ее смерть.

Так что когда госпожа Ча предложила подождать восемнадцатилетия Хэри и объявить о ее желании покинуть Сноубол, тем самым закончив сериал, мне ничего не оставалось, как согласиться. Детям актеров, родившимся и всю жизнь прожившим в Сноуболе, дано право покинуть Сноубол. Такое решение они могут принять всего один раз – в день, когда им исполнится восемнадцать, и изменить его уже невозможно.

Неожиданный конец шоу, где Хэри вдруг решает уехать из Сноубола, отказавшись от жизни напоказ, безусловно, расстроит зрителей. Наверное, они даже почувствуют себя преданными или разозлятся. Но в любом случае для них так будет лучше, чем узнать горькую и жестокую правду. В этом я полностью согласна с госпожой Ча Соль.

И если подумать, у многих появится надежда, что Хэри приедет жить именно в их поселение. Со временем новый актер сможет завоевать всеобщую любовь зрителей, а Хэри постепенно забудут.

– Такая работа по силам одной лишь тебе, Чобам.

После этих слов последние сомнения рассеялись без следа. Жизнь, проведенная в ступальном колесе, которому все равно, кто его крутит, не сравнится с жизнью, которую могу прожить только я. Только я способна сделать конец истории Хэри счастливым.

– Надо бабушку разбудить попрощаться. – Выйдя из ванной, Онги показывает пальцем на закрытую дверь бабушкиной комнаты.

– Она спит, не надо ее будить. Все равно она считает меня твоей подружкой.

Онги смущенно ерошит себе волосы:

– Зато тебя она всегда любила больше, чем меня.

Я молча киваю. Когда мы были маленькими, бабушка тоже работала на электростанции. Она никогда не ела фруктов, которые получала на работе. Нам в школе на обед тоже давали фрукты, но бабушка всегда приносила свою порцию домой. Свой малюсенький кусочек она разрезала пополам и вручала нам с Онги, и каждый раз моя половина оказывалась чуть больше. Дело в том, что всего через два дня после моего рождения у меня обнаружили порок сердца и, хоть очень скоро опасность миновала, иногда все же случались приступы, поэтому бабушка из нас двоих заботилась обо мне чуть больше.

Тихо открыв дверь, я тепло гляжу на бабушку: «Теперь твоя внучка и вправду отправляется в Сноубол. Смотри на меня каждый день, а я буду стараться изо всех сил. Я скоро вернусь».

Обезболивающее и успокоительное

Напоследок, перед тем как уйти из дома, я крепко обнимаю маму. Мама упорно отворачивается, чтобы не показывать мне, что плачет. Она глядит на стеклянный футляр в форме кубика. Внутри лежит сувенир – маленький фотоаппарат из чистого золота, на месте линзы у него сверкает бриллиант. Это подарок, который передал моей маме Купер Рафалли, объяснив, что подобные сувениры получают все, кто становится частью корпорации «Ли Бон Медиа Групп». Я понятия не имею, правда ли это, но, по крайней мере, с этого момента моя мама поверила, что я действительно зачислена в школу.

– Я позабочусь о маме и бабушке, а ты хорошо учись и ни о чем не волнуйся. – Онги, желая походить на папу, старается придать голосу твердости, сам не замечая, как кусает нижнюю губу, а в его покрасневших глазах уже затаилась печаль грядущей разлуки.

Вслед за Онги я тоже напускаю на себя воодушевленный вид:

– Мам, ты что, плачешь? Как будто я там умру.

Мама украдкой смахивает слезы.

– И правда, что-то я надумываю себе всякие глупости. Мы ведь сможем навестить тебя.

Ученикам киношколы позволено приглашать к себе в гости родственников, в отличие от других студентов, которые могут вернуться домой на каникулы. У тех, кто учится в киношколе, настоящих каникул не бывает.

Глядя на маму, я натянуто улыбаюсь. Ведь на самом деле я еду в Сноубол не как студентка, а значит, пригласить их к себе не смогу.

– Не болейте, будьте здоровы! Мы скоро снова увидимся!

Не желая больше разыгрывать из себя счастливую студентку, я спешу скрыться за дверью. В прихожей я порываюсь оставить розовый рюкзак, набитый пирожными и бутылками с соком, но потом представляю, как огорчится мама, когда его обнаружит, и все-таки забираю рюкзак с собой.

В лимузине, за рулем которого сидит Купер Рафалли, царит напряженная тишина. Госпожа Ча Соль достает из небольшого холодильника, оказавшегося на заднем сиденье, бутылку удлиненной формы.

– Нам следует отметить это шампанским!

Бум! Крышка вылетает из бутылки с резким звуком, от которого я вздрагиваю. Потеряв дар речи, я широко открытыми глазами смотрю на госпожу Ча. В Сноуболе, как и в нашем мире, по закону пить алкоголь разрешается только с двадцати лет.

– Один бокал тебе не навредит. Шампанское – это напиток радости и победы.

Я смущенно беру из ее рук длинный бокал, который она наполняет золотистой жидкостью. На поверхность всплывают маленькие пузырьки. Легко соприкоснувшись бокалами с госпожой Ча, я, следуя ее примеру, одним махом опрокидываю содержимое себе в рот. Ой, какое горькое! А на вид казалось сладким… Наблюдая, как я морщусь, вываливаю изо рта язык и облизываю губы, точно корова, госпожа Ча добродушно смеется.

Неожиданно я задумываюсь, в какую историю себя втянула. Еще утром я была обычной шестнадцатилетней сотрудницей электростанции на ручной тяге. А сейчас еду в Сноубол с самым талантливым режиссером этого города. Весь следующий год мне предстоит играть роль вместо самой популярной актрисы, а моя семья в это время будет получать за меня компенсацию, считая, что это моя стипендия от школы. Зрители не испытают шок от трагической смерти своей любимой героини, а Хэри… А чего могла желать Хэри?

– Госпожа Ча, скажите… А что Хэри написала в предсмертной записке?

Госпожа Ча Соль подносит к губам бокал с остатками шампанского и вдруг замирает, словно окаменев.

– С чего ты взяла, что она оставила записку? – Взгляд тигриных глаз вновь фокусируется на мне. – И тебе не кажется, что это слишком личный вопрос?

Ее резкое замечание и указание на бестактность заставляют меня окончательно смутиться. Личный вопрос? Разве к Хэри применимо такое понятие? Даже когда на первом свидании у нее случилось расстройство желудка, камеры, установленные в парке, снимали, как она бежит в общественный туалет, чтобы каждый зритель мог увидеть ее смущение и стыд.

Такова судьба актера. И теперь я должна буду принять ее на себя.

От этой мысли на душе у меня становится невыносимо. Обернувшись к водителю, я кричу:

– Господин Рафалли!

В мире, где открыто на камеру совершаются убийства, что могло побудить ее расстаться со счастливой жизнью в комфорте и безопасности? Я обязана увидеть женщину, которая сможет ответить мне на этот вопрос.

– Господин Рафалли, давайте ненадолго заедем на станцию!

За перегородкой тишина, а лимузин продолжает двигаться в том же направлении.

– Мне оттуда надо кое-что забрать!

Я встаю полусогнувшись, чтобы пробраться поближе к месту водителя, но госпожа Ча Соль крепко хватает меня за руку, вынуждая сесть на место.

– Приедем в Сноубол, там все и купишь.

В ее интонации слышится раздражение. Этот недовольный тон, как у нашего бригадира на станции, тон, принуждающий меня подчиниться, тут же вызывает во мне бурю негодования. Я не собираюсь так легко сдаваться.

– Доктор дал мне мазь от обморожения, а я забыла ее взять с собой.

Госпожа Ча Соль устало замечает, что в Сноуболе можно найти мазь и получше, но я твердо стою на своем, ведь лекарство нужно наносить каждый час, чтобы на лице не осталось шрамов. Разве это не достойный предлог? Зачем терять время, уж лучше сразу принять меры.

– Разве у Хэри были такие шрамы?

С невинным взглядом я чуть наклоняю голову вбок. Госпожа Ча Соль с пониманием улыбается. Она сжимает мою руку еще сильней и говорит, глядя прямо в глаза:

– На будущее запомни: что бы ты ни собралась сделать, сначала спроси у меня. Поняла?