Шпион

– Здрсте! – выцедил сквозь зубы. – Тороплюсь, извините, уж.

Алек ненавидел всех: и Черкасова, и этот институт, и эту страну. Выходки зама по режиму его и раздражали, и еще больше унижали. Порой он еле сдерживался, чтобы не сказать ему что-нибудь очень дерзкое и даже оскорбительное.

«Ну, ничего, придет время, и ты заплачешь… – бубнил он под нос, – кровавыми слезами. Дай только срок. Вашей конторе вообще – день-два существовать. Всех вас изведем под корень. Вон как в Эстонии и Литве. Ответите за все, кровопийцы…»

Однако, погуляв, как было сказано, полчаса, Кантарович снова был в кабинете Черкасова. От того приятно пахло коньяком и лимоном. Настроение заместителя ректора по режиму заметно улучшилось, а в стальном взгляде бесцветных глаз заиграли искорки сознания. Алек, уже перебравший все мыслимые способы расправы над ненавистным чекистом и остановившийся на проклятье, вытащил и аккуратно поставил на стол очередные пол-литра «Хеннесси».

Черкасов криво усмехнулся, ловко подхватил бутылку за горлышко и вдруг подбросил ее высоко-высоко, под самый потолок. Алек вжался в стену и зажмурился. Однако ничего не произошло. Черкасов подхватил вращающуюся бутылку на лету и, продолжая траекторию полета, сунул ее в стол и захлопнул дверку.

– Чего прищурился? Садись.

Он явно смягчился с момента их расставания и явно не от съеденного лимона.

– Сссспасибо, – голос Алека предательски дрожал.

Он присел в потрескавшееся кресло у стола, а Черкасов повернул и подтолкнул к нему папку из дешевого картона.

– Держи свой план.

Алек, затаив дыхание, открыл папку, и его затрясло от негодования.

– Но здесь же половина вычеркнута…

Почти половина тем и названий были размашисто перечеркнуты красным карандашом с какими-то пометками. От плана издательства оставался куцый огрызок из никчемных устаревших учебников.

– Где ж – половина? Ты что, ослеп, Кантарович? – размашисто провел рукой над папкой зам по режиму. – Гляди, сплошной полет ученой мысли! Печатай на здоровье!

Алек шумно глотнул, а Черкасов развалился в кресле. Ему определенно нравилось демонстрировать свою власть, и сейчас он просто показывал, кто в институте решает, какие учебники печатать, а какие – нет.

– Вы, Борис Васильевич… вы, – Алек перебрал все подходившие к случаю слова, и не матерным было только одно, – вы – ретроград!

Черкасов подался вперед, упер здоровенные кулаки в стол.

– Кто-о-о-о? Я тебе покажу реет-ро-град! Ты у меня вообще вылетишь из института. Коммерсант, твою мать! Где ты был со своей коммерцией, когда я кровь проливал!? А?

Алек, уже понявший, что дальше будет лишь хуже, постарался смягчить свой выпад. Он улыбнулся жалкой, насколько смог, улыбкой и заставил себя посмотреть в налившиеся кровью глаза чекиста.

– Простите, Борис Васильевич. Вырвалось. Я не хотел вас обидеть. Но и вы меня поймите.

Наступила пауза, долгая, затяжная, и, наконец, Черкасов с презрением покачал головой и плюнул под стол – в корзину для бумаг.

– Тьфу-ты, тля! Вот хотел хоть раз намылить тебе шею. Нет же! Снова ты выскользнул! Ух, Канторович, поганое семя! Скользкий ты, как жаба во время случки.

Алек стоял перед ним, стиснув зубы. Он не мог допустить, чтобы столь тщательно подготовленный план издательства был сорван прихотью этого мужлана, однако возражать ему сейчас было бы неумно.

– Ладно, не гоношись, Алек Моисеевич, – то ли примирительно, то ли равнодушно махнул рукой Черкасов.

Алек вспыхнул.

– Но я не Моисеевич, извините. Я…

Черкассов опустил огромный кулак на стол.

– Все вы Моисеевичи! Живи, короче, пока. Но темы секретные не трожь! Не твоего пархатого ума дело! Понял?

Алек опустил глаза.

– Понял.

Затем, не поворачиваясь, попятился, нащупал дверь, открыл и кое-как вывалился в коридор. Закрыл дверь и огляделся по сторонам. В коридоре никого не было. Алек вобрал воздух в грудь, на мгновение замер и с чувством, смачно харкнул на дверь. Впрочем, тут же испугался и быстро-быстро размазал рукой плевок. И не успел Черкасов прислушаться к странным звукам за дверью, как Алек уже мчался в приемную ректора Рунге – аж, через три ступеньки.

Гений

Вице-президент Академии наук и ректор Института кибернетической физики Илья Иосифович Рунге раскладывал на столе платежные ведомости, хотя вовсе и не ректорским делом было распределять премии и гонорары за напечатанные в издательстве работы его сотрудников. С недавних пор у терпящего системный крах Института при почти полном отсутствии бюджетного финансирования появились собственные источники и статьи дохода. Прежде всего, это произошло из-за лоббирования интересов коммерсантов, готовых на определенных условиях участвовать в научных программах, – из тех, кто еще верил в российскую науку и ее будущее, и из тех, кто вовсе в нее не верил, но готов был конвертировать уже заработанный научный капитал в твердую валюту. Приходилось считаться с первыми и мириться со вторыми.

Илья Иосифович поправил по очереди беретку, очки, галстук и почесал седую академическую бородку. Доходы от самостоятельной хозяйственной деятельности вовсе не росли, как хотелось бы, они скорее скакали как блошки. Но подскакивали все реже и реже и все ниже и ниже. В двери появилась секретарь.

– Илья Иосифович, к вам просится Кантарович.

Рунге посмотрел поверх очков на девушку и пожевал воздух вставными челюстями.

– Ну-ну. Приглашайте. И вот что… сделайте мне… нет, нам чайку. Гостю можно без сахара. А мне положите и размешайте три… нет, два куска, – академик Рунге тоже не отличался расточительностью.

Через минуту секретарь внесла два стакана чая. Один хрустальный в серебряном подстаканнике, другой – обычный с алюминиевой ложкой внутри, но без сахара. Вслед за ней в кабинет просочился и взволнованный Алек Кантарович. Он почтительно поклонился и тут же подсел к столу. Положил на стол папочку с бумагами и затараторил, не давая старику перевести дух.

– Илья Иосифович, доброго здоровья! Скажу вам честно и откровенно, это просто гениально. Ге-ни-аль-но! Ваша работа – украшение науки!

Рунге растерялся; последний свой труд он опубликовал в конце 1982 года. С тех пор так и не сподобился.

– О чем вы? – заинтересованно прокряхтел он. – Какая работа?..

– Как же, Илья Иосифович? – поднял брови Кантарович. – Ваш труд по охлаждению ракетных двигателей!

Рунге закряхтел и пожевал воздух. Новый зубной протез никак не хотел вставать на место и все еще притирался к челюстям. Он чмокнул.

– Да-да. Как же, как же. Помню. Ах, если бы не смерть вождя… – он мечтательно закатил глаза.

– Вождя?

Ректор вздохнул, оглядел кабинет и обнаружил стакан чая.

– Да-да… – он потянулся и сладко хлебнул чайку.

– А какого вождя вы имеете в виду? – попытался поддержать беседу Кантарович.

Рунге досадливо покачал головой.

– Эх, молодой человек, я уже пережил всех до единого вождей! Владимира Ильича, Льва Давидовича, Иосифа Виссарионовича, Лаврентия Павловича, Георгия Максимилиановича, Никиту Сергеевича и, конечно же, Леонида Ильича. А после него вождей-то и не было. Так, не пойми что…