Академик опасливо оглянулся.
– Ну, разве что Юрий Владимирович что-то попытался…
На самом деле Рунге считал, что это была попытка с негодными средствами. Вместо крайне важной уже тогда либерализации, науке и ему лично засекретили большинство тем и проектов. До сей поры разгребать приходится. Но говорить все, что он думает, вслух было необязательно.
– Но и Андропов со своей манией дисциплины палку перегнул… – сказал он главное, – явно перегнул…
Алек закивал головой.
– Совершенно вы правы, Илья Иосифович! Но ведь и сейчас – полное безобразие. Вот был я сегодня у Черкасова.
При одном упоминании имени зама по режиму старик насупился и стал машинально причмокивать неудобным протезом. Борис Васильевич, фактически навязанный ему министерством и Лубянкой, регулярно пытался вмешаться в научную деятельность института. Это раздражало.
– Что там еще? – поморщился он. – Бойцы невидимого фронта продолжают классовую борьбу?
Алек закивал и принялся объяснять.
– Что-то вроде этого. У нас горит план на следующий год. Необходимо утвердить. Точнее даже – подтвердить, – тут же поправился Алек.
Рунге поджал губы. Алек Савельевич очень своевременно поправил себя. Академик хоть и был почти в маразматическом состоянии, но четко знал, что утверждать имеет право только научный совет и он, бессменный ректор Института. Любая попытка присвоения этих полномочий расценивалась им как недружественный шаг. Со всеми вытекающими…
– Так, – сурово прокашлялся он, – и что же вы хотели подтвердить?
– Всего лишь план публикаций на следующие три квартала, – пожал плечами Алек и приготовился открыть картонную папку.
– А что сказал ученый совет? – поправил очки Рунге. – Напомните.
– Ученый совет, прошедший… – Алек открыл папку и сверил дату, – две недели назад, утвердил план издания и переиздания работ по представленному списку. Вот, кстати, и списочек.
Алек пододвинул ему папку, раскрытую на нужном месте, и Рунге надвинул очки. Глянул в бумаги и тут же отпрянул, упершись трехкратно увеличенными глазами в Кантаровича. Губы отчаянно задвигались.
– Что это значит?! Это как понимать?! – ткнул он пальцем в красные линии и кресты; художества зама по режиму превратили серьезный документ в карикатуру.
– Как видите, – Алек изобразил отчаяние, обиду и беспомощность. – Такое вот отношение к делу…
Академик налился пунцовой краской и ткнул пальцем в визу ученого совета, которая была почему-то обведена красной линией, а рядом нахальной дугой изогнулся знак вопроса.
– Кто это сделал?!
Лицо Алека Савельевича стало сухим и отстраненным.
– Борис Васильевич Черкасов. Ваш заместитель по режиму.
Игрушки
Алек видел, что Рунге растерялся. Он, конечно же, имел право отменить любое решение своего зама, даже по режиму. Но, с другой стороны, он определенно побаивался, и даже не столько прямой ссоры, сколько возможных последствий жалобы Черкасова своим «другим» начальникам. Слово «Лубянка» никогда академику не нравилось.
«Пора», – понял Кантарович и аккуратно пришел на помощь.
– Насколько я понял из нашей беседы, Черкасов не против указанных публикаций в целом…
– Правда? – взгляд ректора вспыхнул явной надеждой на благополучное разрешение назревающего конфликта.
– Да-да. Он сказал, что очень прислушивается к вашему мнению и уважает решение ученого совета, – безбожно врал Алек.
Старый академик залился краской и удовлетворенно причмокнул.
– Это хорошо. Правильно.
Алек убедился, что ничего более сказано не будет, и перешел к решающей фазе своего плана.
– Но он, как и всякий не специалист, не совсем понимает отдельные значения и термины. И тем более не знает, по сути, многих работ.
Алек подтащил картонную папку к себе и ткнул пальцем в густо перечеркнутую красным строку.
– Например, учебник Смирнова 1972 года и ваш труд «Охлаждение ракетных двигателей» 1981-го…
Академик презрительно фыркнул.
– Откуда он их может помнить? Он тогда еще под стол пешком ходил! Мальчишка.
Алек замер: пока все шло, как надо. А Рунге тем временем сделал большой глоток чая и вытер бородку, на которую попали капли.
– Я уверен, что Черкасов и не видел ни одной из моих работ, – подытожил академик, – а тем более работ Смирнова.
– Мне тоже так кажется, – кивнул Алек. – А между тем сейчас на наше издательство выходят западные корпорации по производству бытовой и спасательной техники и детских игрушек.
– Игрушек? – вскинул брови Рунге; он явно был возмущен таким занижением значения его научных работ.
Алек замахал руками.
– Нет-нет! Вы не думайте, Илья Иосифович. Это не просто игрушки. Даже совсем не игрушки. Представьте себе настоящий военный корабль, подводную лодку, самолет вертикального взлета, крылатую ракету…
Академик насупился.
– Ну, и?..
– Так вот, все это в масштабе один к ста. Или один к пятидесяти. И даже один к двадцати. Все эти модели реально строятся в этих, с позволения сказать, «игрушечных корпорациях». Они да-а-алеко не игрушечные. И главное! Дают не игрушечные деньги.
Услышав слово «деньги», академик оживился.
– Хм. Весьма, весьма любопытно. Значит, говорите, масштабные действующие модели? Любопытно.
Рунге задумчиво прокашлялся и погрузился в себя. Его профессионально богатое воображение наверняка уже нарисовало целую баталию между игрушечными кораблями и подводными лодками с участием самолетов и крылатых ракет. Алек снова вовремя звякнул ложечкой, и старик встрепенулся.
– Да-да? Что такое?
– Так вот я и говорю, Илья Иосифович, – напомнил Алек, – они платят очень приличные деньги всего лишь за возможность производить востребованную продукцию. Настоящие игрушки для взрослых. Но Черкасову на это плевать.