Уходящие в темноту. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 22

Обе копии затолкали в рюкзак, и по дороге к Хьюго заехали в общежитие университетского кампуса. Хьюго и не подозревал, что в такой «пустой», по идее, летний месяц в парке может быть так много народа. Большинство веселилось – парни и девушки пели под вопли стоявшего под деревом телевизора, караоке получалось дурное, и Хьюго с Марией поспешили в здание, где людей было меньше, но и вели они себя более раскованно – при открытых дверях в одной из комнат, похоже, занимались любовью сразу две пары, но Хьюго мог ошибиться, они слишком быстро проскочили мимо, Мария тянула его за руку, не обращая внимания на странные звуки, доносившиеся из темных углов. Кто-то позвал ее по имени, кто-то бросил в них скомканным бумажным пакетом (или чем-то похожим? Хьюго не успел разглядеть).

Мария втолкнула Хьюго в комнату и захлопнула дверь. Звук замер снаружи, натолкнувшись на преграду.

– Как ты тут живешь? – сказал Хьюго, подумав, что не выдержал бы здесь и недели. Он вспомнил университетские годы в Гарварде – там тоже было весело, и студенты творили порой такое, о чем сейчас вспоминать не хотелось, но Хьюго казалось (может быть, напрасно), что там и тогда все происходило более пристойно, да и университетское начальство, в общем, следило за относительным порядком, хотя, конечно, на многое смотрело сквозь пальцы.

– Главное – как себя поставить, – объяснила Мария. – Ко мне никто не пристает, я для них слишком взрослая, в первый же вечер отшила одного… С тех пор никто…

– Ты его побила? – с любопытством спросил Хьюго.

– Нет, – смутилась Мария, – но он долго обходил меня стороной.

– Не нравится мне здесь, – заявил Хьюго. – Может, не будешь оставлять копию? Положим обе у меня.

– Думаешь, украдут? – с сомнением сказала Мария. – Пока ничего… Наверно, ты прав. Все равно я не смогу здесь оставаться, пока книга у тебя.

Она сказала это спокойно, будто речь шла о чем-то обыденном, давно решенном и понятном.

Мария скрылась в ванной, и Хьюго несколько минут бродил по комнате от окна к кровати, от кровати к столику, от столика к полке, где аккуратно стояли книги, и Хьюго машинально провел пальцем по корешкам. «История религий», «Обычаи индейцев Северной Америки», «Верования индейских народов»… «Гордость и предубеждение», вот как. И еще «Смерть – дело одинокое» Брэдбери. Самый странный из детективов, которые когда-либо Хьюго держал в руках. Издание, которое он читал лет десять назад и подумал тогда, что в детективе главное, оказывается, не расследование, не выяснение личности убийцы, а гнетущая, привлекательная, зовущая, отталкивающая, жуткая, непереносимая атмосфера тайны. Мир выворачивается наизнанку и предстает таким, каким бывает лишь тогда, когда ему есть что скрывать, и он прячет свою тайну от всех, даже от автора, который, похоже, сам до последней страницы не догадывается, во что вляпался и чем окончится для его психики им же придуманное приключение.

– Тебе нравится Брэдбери? – спросил он, когда Мария вышла из ванной, переодевшись в брючный костюм, так плотно облегавший фигуру, что, девушка, казалось, превратилась в детально выточенную скульптуру.

– О! – добавил Хьюго, и Мария довольно улыбнулась.

– Люблю его детективы, – сказала она, – и не люблю фантастику. Не могу объяснить, не спрашивай.

Дорожная сумка, куда Мария сложила вещи, оказалась довольно тяжелой, и Хьюго запыхался, пока тащил ее до машины.

– Вряд ли мы будем в Вашингтоне больше двух дней, – заметил он, садясь за руль. Мария опустилась на сиденье рядом.

– Если бы я думала иначе, то взяла бы чемодан, – усмехнулась Мария.

В парке кто-то произносил зажигательную речь под громкие вопли слушателей, и Хьюго поспешил выехать из кампуса – Ночер-плаза выглядела тихой и провинциальной, движения почти не было, и через несколько минут они вошли в квартиру Хьюго, где все то же закатное солнце, скрытое крышами домов, освещало потолок комнаты почти невидимым, но теплым светом.

Хьюго достал книгу из рюкзака и положил на стол рядом с лэптопом. Папки с копиями взял из рук Марии и спрятал в ящичек под телевизором.

Мария отправилась на кухню соорудить что-нибудь на ужин, а Хьюго сел к компьютеру. Из библиотек писем больше не было. Впрочем, Хьюго был уверен, что в любом случае ответы оказались бы отрицательными, результат уже проведенных проверок легко было экстраполировать. Ошибиться тоже было легко – достаточно хотя бы в одной библиотеке появиться своей книге… Хьюго, однако, был почему-то уверен, что этого нигде не произошло. Так люди приходят к вере, подумал он. Личный опыт, переживание, в котором так же уверен, как в том, что Земля круглая. Нет, больше. Бесконечно больше – что такое планета Земля по сравнению с тем, что ощущаешь в себе: новое, прочное, осознанное? Другие называют твое знание верой, и ты сам привыкаешь называть верой собственное знание. Знание выше веры. В вере можно усомниться под влиянием нового, более сильного, переживания. Знание неколебимо, как гора, которую сдвинуть может только Тот, Для Кого Это Ничего Не Стоит.

Письмо из Вашингтона – Норман Говард из исследовательского отдела ФБР сообщал, что готов встретиться с мистером Мюллером по просьбе их общего знакомого Ходжсона из Библиотеки Конгресса. Завтра в полдень в Шестом корпусе на Линкольн авеню.

– Садись ужинать, – позвала Мария. – Ты не представляешь, как я проголодалась.

– Да, – пробормотал Хьюго. – Сейчас.

Он держал книгу в руках, и что-то происходило с ним. Смутное желание понять превращалось в уверенность, расфокусированная картинка приобретала четкие очертания, он не понимал, что видит, но видел – на светлой поверхности книги, как на маленьком экране. Хьюго знал, что это не так, понимал, что мозг лишь проецирует на светлый предмет то, что представлялось ему картинкой среди сменявших друг друга калейдоскопических и бессмысленных, хотя и симметричных, изображений.

– Хью, – откуда-то издалека позвала Мария. – Что с тобой?

Ничего. С ним все было в порядке. Просто руки затекли, пока он держал книгу, мышцы отяжелели…

Он уронил книгу на стол и удивился, с каким громким стуком – будто свинцовый брусок – она упала.

– Что с тобой, Хью? – повторила Мария.

Он не мог сейчас сказать о том, что видел. О том, что знал.

– Может, тебе лучше полежать?

Конечно, полежать, почему он сам об этом не подумал?

Хьюго лежал на диване, глядя в потолок, на котором возникали и исчезали те же смутные картины, смазанные, совсем уже непонятные, но он все равно узнавал происходившее. Но и слова, которые он мог сказать по этому поводу, тоже смазывались, становились приблизительными, знание оставалось, а способность объяснить рассеивалась в пространстве, и знание постепенно заполнило комнату, будто воздух. Он дышал знанием, он чувствовал, как молекулы знания проникают в легкие и шуршат там маленькими острыми камешками. Стало немного больно дышать… чуть-чуть… Хьюго задержал дыхание, и молекулы знания впитались в ткани тела, усвоились ими, он открыл глаза и удивился, обнаружив, что лежит на кровати в спальне, рубашка расстегнута, Мария сидит рядом и смотрит на него испуганным, но все-таки понимающим взглядом. Горит не верхний свет, а настольная лампа на тумбочке, и оттого лицо Марии выглядит странно подсвеченным, будто луна в первой четверти.

– Тебе лучше? – спросила она.

Хьюго приподнялся, Мария положила ладонь ему на грудь, и он затих, замер, позволил ей, не сопротивляясь, снять с себя рубашку, а брюки не разрешил, застеснялся, тогда она погасила лампу, и все оказалось так же естественно, как наступление ночи.

Он что-то говорил, а потом только чувствовал и понял, что имели в виду авторы эзотерических книг, когда писали об отделении астрального тела от физического. Он парил в воздухе, он обнимал Марию, он видел в темноте, он ничего не видел, ощущая восторг, он касался мыслью себя и Марии, не умея понять сейчас, кто из них кто, потому что на самом деле – это он тоже чувствовал – они сейчас были одним существом, не имеющим сознания, но разумным больше, чем когда бы то ни было.

Он парил – не только в спальне, еще и в гостиной, над книгой, которую не мог оставить без присмотра даже сейчас, и книга в темноте казалась ослепительно белой, какой была в тот первый миг, когда Хьюго увидел ее в руках Марии, стоявшей у полки с творениями Барбары Картленд.

Книга не светилась, но от нее исходил свет. Возможно, это было инфракрасное излучение, и, значит, Хьюго видел сейчас, как кошка, а может, это был далекий ультрафиолет, и тогда аналога своему зрению Хьюго не мог подобрать. Он подумал, что это не имеет значения, – нужно просто впитывать энергию, потому что…

Потому что…

Мысль застопорилась, сознание угасло и проснулось – он ощутил себя лежавшим рядом с Марией, он раскинул руки, обессиленный, и касался ее груди, а ее руки гладили его по голове и что-то говорили, но он еще не знал языка рук, хотел понять и не мог. Тогда он повернулся к Марии и увидел в темноте ее взгляд. Луч того самого света, что источала книга.

– Какая ты красивая, – сказал он.

Или подумал? Имел он в виду Марию? Или книгу?

* * *

Говард, которого Хьюго представлял энергичным мужчиной лет сорока, уверенным в себе специалистом, оказался тучным афроамериканцем, лысым, неряшливо одетым, с «пивным» животом, выпиравшим из брюк, висевших на подтяжках, как на веревке для сушки белья. Лет Говарду на вид было за шестьдесят, говорил он небрежно и Марии сразу не понравился. Она крепко держала Хьюго за руку, пока они, стоя у окна, разговаривали в холле Исследовательского центра ФБР, куда их пропустили после получасовой проверки документов и выписывания пропусков. Вещи пришлось оставить в камере хранения, и только книга была с ними.

– Очень любопытно, – протянул Говард, выслушав обстоятельный рассказ и не проявляя никакого желания взять в руки предмет обсуждения. – Как-то, лет двадцать назад, один шутник вот так же примерно… это в Балтиморе было, я тогда служил в тамошнем отделении, да, так он заложил бомбу в книгу и оставил… не в библиотеке, конечно, кому нужно взрывать библиотеку, он положил книгу у постамента памятника Линкольну, думал, наверно… неважно.

Хьюго очень не понравилось, как Говард произнес слово «библиотека» – с оттенком не столько презрения (хотя и презрение тоже присутствовало), сколько уничижительного безразличия – действительно, кому придет в голову закладывать бомбу в читальном зале, а вот у памятника…

Мария крепче сжала его ладонь, и Хьюго ответил на пожатие. Может, повернуться и уйти?

– Ну, показывайте ваш артефакт, – небрежно предложил Говард, заранее убежденный в том, что зря тратит на посетителей свое драгоценное время.

– Здесь?

– Давайте-давайте, – в голосе Говарда звучало нетерпение. – У окна виднее.

Эксперт взял книгу обеими руками, поднес к глазам – близко-близко, будто обладал способностью различить отдельные молекулы, – медленно раскрыл на первой странице (Хьюго показалось, что Говард прислушивался к шороху бумаги), вгляделся в пиктограммы, отводя книгу от глаз и приближая снова, принюхался и пролистал страницы, не интересуясь, похоже, содержанием. Ему оказалось достаточно первых пиктограмм, чтобы понять остальное?

Говард перевернул книгу и внимательно осмотрел корешок. Почему-то подул на обложку и снова принюхался. Тяжело вздохнул и вернул книгу со словами: