Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

Подошел серьезный, в отличие от своего улыбчивого лейтенанта, черноусый крепкотелый капитан Проценко. Молча ответил на козыряние Иванова, руку для рукопожатия не протягивал и выслушал краткий доклад. Быстрым широким шагом, переходящим в бег, приблизился еще один командир. Даже не командир, а, судя по большим красным звездам на рукавах, политрук. Старший политрук – по шпале на каждой петлице. Длинный, как жердь, и худющий, как вобла, но мосластый и жилистый.

– Это вы их так накрошили? – без предисловий и, не представившись, грозно спросил он.

– Мы, – спокойно ответил Иванов, заранее почуявший недовольство политработника.

– А вы знаете приказ, по возможности избегать боестолкновений с поляками?

– Так точно, товарищ старший политрук, – кивнул Иванов. – Знаю.

– Тогда почему нарушаете?

– Товарищ старший политрук, а вы у того бронеавтомобиля, – лейтенант кивнул в сторону подбитой машины и начал закипать, – останавливались? Пробоины осматривали? А три наших трупа на обочине видели? А четвертого, пулеметчика, бессознательного, с осколком в голове? Мы его пленным полякам на попечение оставили.

– Никифор, – похлопал капитан Проценко своего политработника по плечу, – успокойся. Лейтенант Иванов поступил абсолютно верно и грамотно. Поляки напали первые. Он защищался. Иначе бы там, на дороге, стояло бы два подбитых броневика и лежало восемь трупов. А вот эти вот замечательные поляки, с которыми велено «по возможности не воевать», запросто из засады расхренячили бы к такой-то матери и наш отряд. Мы бы и пушки не успели от машин отцепить. (Капитан сам кратко пересказал вредному старшему политруку доклад Иванова).

К удивлению Иванова, старший политрук поправил портупею; одернул под ремнем гимнастерку; крякнул, прочищая горло, и обратился к нему с такими косноязычными словами:

– Ты, это, лейтенант. Ну, ты извини. Не разобрался впопыхах я. А ты, оказывается, молодец. Герой. Это ж надо одним бронеавтомобилем столько врагов уничтожить. Да еще и две пушки.

– Служу Советскому Союзу, – улыбнулся лейтенант Иванов и отдал честь.

– Ладно, – вступил в разговор капитан Проценко, – заслуги оценивать будем после. Ты мне скажи, лейтенант, а что ты собирался сейчас делать, если бы мы не подошли?

– Атаковать, – пожал плечами лейтенант, как бы удивляясь вопросу. Мол, а что еще мне оставалось?

– Одной машиной вот эту залегшую толпу? – капитан кивнул в сторону вышедших на дорогу поляков. – Их же там сотни две, если не больше.

– Ну, да, – согласился Иванов. – Где-то так. Но из оружия у них только пулеметы остались, винтовки и гранаты. Если к ним не приближаться ближе метров пятидесяти – они нам совершенно не опасны. Я бы их издали давил огнем. Пока бы они не сдались или не разбежались.

– А почему ты просто на месте не ждал подмоги? В одиночку наступать – мало ли, какая неполадка случится – и твоя машина станет.

– Связи с батальоном не было, – пожал плечами лейтенант. – Что вы на подходе – ни сном, ни духом. А просто так на шоссе посреди поля торчать… Когда в четырех сотнях метров две сотни вооруженных врагов залегли, которые уже делали попытку тебя уничтожить… Уж лучше самому их атаковать. Да и, если честно, я, когда посылал к ним парламентера, надеялся – сдадутся без боя.

– Ясно, – вполне удовлетворился ответом капитан. – Можешь отдыхать, со своим экипажем, пока мы пленными займемся. Или дальше поедешь?

– Мне одной машиной и без связи со своим батальоном дальше ехать – смысла нет.

– Оставайся пока с нами, – предложил капитан. – Будешь для нас очень ценным подкреплением. А со своим батальоном, как связь появится, – определишься. А куда у тебя приказ был двигаться, если это не военная тайна?

– До Луцка дорогу разведать, – не стал скрывать лейтенант. – Какая уж тут тайна, товарищ капитан?

– Так и мы туда направляемся. Присоединишься?

– Так точно и с удовольствием, – улыбнулся Иванов. – А с пленными вы что планируете делать?

– Когда обезоружим, и оружие соберем, оставлю с ними отделение для охраны и отправлю пешим маршем обратно в сторону Дубно, на встречу нашим. А сами – даешь Луцк!

– Там у дороги один мой раненый, пулеметчик. И поляки тоже есть, которые пешком не пойдут.

– Не переживай, лейтенант. Сделаем носилки из польских винтовок и шинелей – и пусть пленные, сменяясь, несут. А там, глядишь, и подводу какую-нибудь у местного населения одолжим. Раненых не оставим. Даже польских. Мы ж не фашисты какие-нибудь. Теперь у меня вопрос: тебе раньше уже воевать приходилось? Испания? Монголия?

– Да нет, – покачал головой Иванов. – Вчера первый раз пришлось. Это у меня второе боестолкновение. А, извиняюсь, вам, товарищ капитан?

– В озере Хасан целебные ванны принимал, – усмехнулся в усы капитан и добавил: – В реке Халхин-Гол не смог – другим был занят. А из тебя, лейтенант, если ты мне правильно свой бой описал, надеюсь, толк будет. Правильно все делал. А в гибели своих солдат ты себя не вини. Мы в этом походе приказом связаны: первыми огонь не открывать. Была бы ситуация, как с японцами – первый врага заметил – первым и бей. Возможно, сохранил бы и второй экипаж. А в нынешних условиях ты все сделал правильно. Молодец.

Молодец опять послужил Советскому Союзу и добавил:

– Товарищ капитан, пока вы с пленными разбираетесь, я своих бойцов похороню.

– Правильное решение. Возьми в помощь и моих орлов – помогут быстрее могилы выкопать.

Броневик Иванова развернулся на шоссе, на его задние крылья и крышу по приказу капитана забрались четверо стрелков с винтовками, и машина с орлами отправилась обратно. Сменяясь, в три лопаты, быстро выкопали на краю поля в мягкой земле три могилы. Тела товарищей завернули в куски брезента, попрощались и похоронили. На свежие холмики положили шлемофоны погибших без гарнитуры танковых переговорных устройств, обнажили головы и дали нестройный залп из наганов и трехлинеек. Хозяйственный Минько прошелся вдоль обочины и где-то раздобыл обломки досок и толстые колья. Обтесал топором, сбил и воткнул эти жалкие временные подобия памятников в мягкую землю. Командир, слюнявя химический карандаш, на обтесанных топором до белизны сторонах досок написал фамилии и даты. Потом отметил место захоронения у себя на карте. Все. Больше они ничего для своих погибших товарищей сделать не могли.

Пока возвращались в голову колоны, Иванову пришла в голову еще одна мысль.

– Товарищ капитан, – обратился он к усатому Проценко, – пока вы еще с пленными не закончили, разрешите мне съездить – проверить позиции артиллерии, что по нам стреляла. Не хочу исправные орудия оставлять, а то еще вдруг кому-нибудь из залетных поляков придет в голову по следующим за нами войскам исподтишка пальнуть.

– Правильно, лейтенант, – тут же согласился капитан, – действуй. И моих орлов опять возьми – могут пригодиться.

И орлы опять пригодились. На месте недавнего боя с одной стороны дороги, на поле, в окружении раскиданных тел и рассыпанных пустых снарядных гильз среди неглубоких воронок лежали опрокинутые взрывами искореженные пушки. А с другой стороны, в кювете и на обочине, кроме двух посеченных осколками станкОвых пулеметов и нескольких убитых, смирно стояли стреноженные кони, запряженные в открытые фургоны защитного цвета и артиллерийские передки. Армейских повозок было две и передков было тоже два. На каждую повозку приходилось по одной лошади, а на артиллерийский передок – четверка цугом. Боеспособных противников вблизи не наблюдалось. Или убежали по кювету вдоль дороги или в плен пошли сдаваться вместе с остальными. Хотя, нет, несколько лежащих без сознания поляков было ранено и даже перебинтовано.

Иванов с Голощаповым пошли к разбитой позиции артиллеристов, Гурин и Минько остались охранять броневик, а пехотинцы занялись осмотром мертвых и раненных поляков в кювете, лошадьми и телегами.

Низенькие противотанковые пушки удачной системы шведской фирмы «Боффорс» польского производства взрывами и осколками повреждены были весьма основательно: у одной разворотило прямым попаданием гидравлический тормоз отката и посекло осколками, как минимум, один из пружинных накатников; у второй – отбита шестерня горизонтальной наводки и оторвано колесо. И это не считая более мелких повреждений. В общем, без капитального ремонта эти пушки совершенно не опасны проходящим по шоссе частям Красной Армии. Со спокойной совестью их можно оставить прямо здесь и даже не вытаскивать замки.

Живых и раненых на артиллерийской позиции не оказалось. По биноклю и звездочкам на погонах Иванов определил командира, лежащего лицом вниз. Окровавленный мундир на его спине был пробит осколками в нескольких местах. Иванов снял с него кожаную командирскую сумку, бинокль, отстегнул ремень с большой черной кобурой и, перевернув на спину, обыскал нагрудные накладные карманы френча (документы, письма, фотографии). Подумав, вложил удостоверение и личные вещи мертвому врагу обратно. Зачем ему это брать? Открыл кобуру и достал громоздкий плоский пистолет, отдаленно похожий на советский ТТ, но крупней и тяжелей. И флажков сбоку у него два. Ну, один, скорее всего, предохранитель, который у ТТ отсутствует. А другой-то зачем? Ладно, потом разберемся. На запястье убитого поляка поблескивали то ли хромом, то ли серебром часы, но снять их Иванову даже в голову не пришло. Он вернулся на дорогу, оставив Голощапова собирать оружие убитых.

Пехотинцы тоже занимались делом, они, освободив место, погрузили на одну подводу четырех перебинтованных раненых, а на вторую сносили брошенное оружие. Иванов полюбопытствовал станкОвыми пулеметами. Таких систем он еще вживую не видел, но в училище о них кратко рассказывали. Пулеметы Гочкиса это. Французы их еще в Империалистическую войну применяли. Здоровенные, однако, и, похоже, довольно тяжелые. Лейтенант с усилием перевернул один пулемет обратно на раскоряченную треногу. Осмотрел: поврежден механизм вертикальной наводки и пробита осколком газоотводная трубка, без ремонта – просто металлолом. Подошел к опрокинутому второму – вроде бы, цел. Напрягшись, поставил и его на ноги: царапины от осколков есть, но серьезных повреждений незаметно. В приемнике болталась выпавшая из своей коробки от близкого разрыва металлическая лента, набитая патронами.

Любознательный к незнакомой военной технике Иванов немного покумекал, подвинул защелку на крышке ствольной коробки, поднял саму крышку и вытащил ленту из приемника. Оттянул рукоять заряжания – на землю выскочил желтый маслянистый патрон; заглянул в патронник – пусто и спустил курок – клац. Захлопнул обратно крышку ствольной коробки и приложился, вроде как, к стрельбе. Конструкция у польского «француза» была довольно непривычная: одна рукоятка внизу, для ведения огня; а другая – овальной дужкой – на затыльнике для наведения на цель. Поворачивался из стороны в сторону этой рукоятью пулемет удобно, хотя, по мнению Иванова, она была и не обязательна: это можно было бы делать и одной нижней. Судя по отсутствию приклада, отдача и тряска при стрельбе должны были поглощаться самим массивным корпусом и трехногим станком. Пять крупных колец радиатора воздушного охлаждения на толстом стволе, очевидно, позволяли длительную стрельбу. Так и подмывало зарядить ленту и опробовать интересный пулемет в работе, но не хотелось будоражить пехоту, занимающуюся пленными. Еще подумают, что на них напали, и тоже палить станут, не дай бог и в их направлении. Поход только начался – успеется.

Лейтенант Иванов подозвал одного из красноармейцев, и они вдвоем, отсоединив длинноствольное тело пулемета от станка, загрузили все его части на повозку с оружием. Не забыли и коробки с патронными лентами. Вернулся нагруженный винтовками, брезентовыми гранатными сумками и кожаными патронными подсумками Голощапов – тоже свалил все добро на подводу. Пора было возвращаться к автомобильной колонне. Среди пехотинцев управлять лошадьми умели только двое. Они сели в повозки с ранеными и оружием. Оставались еще орудийные передки. Бросать не хотелось: на шоссе полно польских раненых – пригодятся. Тогда решили привязать первые пары лошадей артиллерийских упряжек к телегам, а на передки усадить с вожжами в руках остальных двух красноармейцев. Пусть и нет у них опыта возниц, но таким макаром потихоньку до своих доедем.

И доехали. Пленные уже были разоружены, обысканы и строились для пешего марша навстречу Красной Армии. Отдельно лежали забинтованные раненые. Иванова позвал старший политрук:

– Пойдемте, лейтенант, с вами очень хочет поговорить польский майор, командир этого панства.

Подошли к раненым. Лежащий на шинели немолодой польский майор, с перебинтованной под расстегнутым мундиром грудью, сам говорил по-русски, правда, с акцентом.

– Так это вы командовали броневиками? – спросил он, тяжело дыша.

– Я, кивнул Иванов, без ненависти рассматривая того, по чьему приказу были убиты трое его бойцов и чуть не погиб он сам и его экипаж.

– Вы хорошо умеете воевать. И благородно. Я сам служил в русской армии в Германскую войну. Спасибо, что вы не расстреляли со зла пленных и даже распорядились перевязать наших раненых. Знаю, как это бывает в озлоблении после гибели товарищей.

– Благодарить меня не за что, – пожал плечами Иванов, – мы не фашисты – раненых и пленных добивать. Мы красноармейцы. А теперь я спрошу: зачем вы приказали на нас напасть? Ведь вы командовали этим отрядом?

– Да, я был командиром отряда, – кивнул лежавший майор, – и я же приказал вас атаковать. У меня был приказ двигаться маршем в сторону Берестечка, оказывая сопротивление всем, кто попытается меня задержать. Вы двигались мне наперерез и могли помешать. Скажу честно: я считал, что моя противотанковая артиллерия без проблем справится с вами, и мы сможем быстро продолжить движение. Если бы вы вели себя, как командир вашей первой бронемашины – так бы и произошло.