Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

– Пан майор, – принялся успокаивать Персова чернявый переводчик, – никто не хотел вас обидеть. Это в русском языке для вашей национальности существуют два слова: обычное, так сказать, «еврей» и, так сказать, с обидным смыслом – «жид». А в польском языке, так сложилось, слово только одно. И обидным оно у нас не считается. Так же, как и «юде» в немецком. Вы уж извините.

– Все равно, – не успокаивался майор, не убирая руку с расстегнутой кобуры, – пусть выйдет! (Поручик перевел и вперед протиснулся побледневший белобрысый капитан). – Что он говорил? Когда меня так необидно назвал?

– Он удивлялся, что в Красной Армии еврей может командовать батальоном.

– Передайте ему, что в Советском Союзе все нации равны. Командир батальона – это ерунда. Евреи у нас командуют и полками, и бригадами, и дивизиями, и корпусами, и армиями. Главное – личные качества. Пожалуйста: командир авиакорпуса – Яков Смушкевич, командарм – Григорий Штерн. Оба только что командовали нашими войсками в победных боях на Халхин-Голе, это в Монголии, если кто не знает или позабыл, где мы японцев разбили. В соседней с нами армии танковую бригаду возглавляет комбриг Кривошеин Семен Моисеевич. Еще вопросы по национальности будут? (Поляки молчали). Тогда продолжаем обсуждать условия сдачи ясновельможного польского панства советскому майору-еврею.

Продолжали недолго. Ясновельможное польское панство приняло все требования, выставленные майором, хоть и евреем. А куда им было деваться? С танками воевать?

Пока поляки аккуратно складывали оружие у эшелонов, экипажи лейтенанта Иванова заправили и привели в порядок свою бронетехнику, пополнили израсходованный боекомплект, плотно позавтракали и улеглись рядышком, подстелив под себя и укрывшись брезентом сверху, отсыпаться в посадке возле своих машин. Ждали прибытия подкрепления в виде танков и пехоты.

4. Встреча на перекрестке.

Вестовой Персова позвал Иванова к комбату. Новое-старое задание – продолжать разведку в сторону Дубно. По коням! Опять впереди всех два броневика с красными флагами на башнях: Сердюка и самого комвзвода. Колька опять через открытую в походном положении бронезаслонку глотает пыль, поднятую первой машиной. Не привыкать. Пыль – не пули. Лишь бы не стреляли.

Проехали село Рачин, встретив, кроме мирных жителей, только усатого полицейского на велосипеде и с карабином за спиной. Полицейский остановил на обочине свой педальный агрегат и спокойно проводил взглядом чужие броневики. Стоящий в своей башне Сердюк приветливо помахал ему рукой – полицейский не ответил, но и убегать не стал. За селом, почти сразу, начиналось Дубно.

На въезде прямо у дорожного знака в седлах расслабленно восседали полдесятка всадников в стальных касках – уланский патруль. Карабины кавалеристов мирно торчали стволами вверх наискосок за спинами, эфесы сабель спокойно желтели отполированной до блеска латунью в закрепленных под левыми крыльями седел стальных ножнах – к бою никто не готовился. Сердюк сбавил ход и медленно приблизился к патрулю. Иванов молчал и Колька, включив нейтралку, осторожно подкатился по инерции к корме переднего броневика.

– Стой, – скомандовал Иванов, и Колька плавно нажал на тормоз метрах в пяти от первой машины. Откинулась правая дверца броневика Сердюка и на дорогу выбрался пулеметчик Никитин. Он о чем-то переговорил с верхоконными и вернулся к своему отделенному. Доложил. Получил у него несколько листовок с речью Молотова и отнес нагнувшемуся с седла улану. Приветливо махнул на прощанье полякам рукой и быстрым шагом вернулся к своей машине. Опять переговорил с Сердюком и, наконец, подошел к терпеливо ожидающему в открытом верхнем люке Иванову.

– Товарищ командир, они говорят, – Никитин кивнул на поляков, – их пан полковник получил приказ в бой с Красной Армией не вступать и сопротивления не оказывать. В городе в основном тыловые части: несколько тысяч солдат и несколько эшелонов с имуществом. Их пан полковник ждет кого-нибудь из советских старших офицеров, уполномоченных вести переговоры.

– Ясно, – кивнул Иванов и слез на землю, – пошли, – скомандовал Никитину. Они уже вдвоем подошли к уланам, сидящим на крупных черных лошадях. Лошади, изредка шевеля губами, позвякивали свисающими удилами и лениво обмахивались хвостами, отгоняя надоедливых осенних мух.

– Скажи им, – приказал пулеметчику, – что офицеров в Красной Армии нет. А наши старшие командиры скоро прибудут и пообщаются с их паном полковником. (Никитин повторил по-украински. Уланы, похоже, в основном поняли). – Спроси: мы можем проехать через Дубно?

– Говорят, – перевел Никитин ответ, – что двумя бронеавтомобилями лучше в город не заезжать. Не все согласны с мнением полковника – не сопротивляться Советам. Есть недовольные и среди гражданских, особенно среди молодежи. Запросто могут на улице бутылку с бензином кинуть.

– Поблагодари за предупреждение, возвращаемся.

Они вернулись к командирскому броневику и лейтенант приказал Голощапову связаться с батальоном, сообщить обстановку и запросить дальнейших указаний. Указания получили: танки и пехота на подходе, не ждать, объехать Дубно проселками, выехать обратно на шоссе и продолжать разведку теперь уже в направлении Луцка. Опять подошли к полякам. Доброжелательные уланы, нагнувшись с коней, охотно объяснили по карте лейтенанта, вставленной под целлулоид палетки, удобный маршрут объезда города. Поблагодарили и распрощались.

По машинам и вперед. Оглянувшись назад, Иванов удовлетворенно заметил показавшуюся вдали на шоссе танковую колонну. Уланы не обманули. Следуя их советам, разведдозор Иванова беспрепятственно объехал Дубно проселками, выбрался на твердое гравийное покрытие шоссе и двинул на северо-восток. Даешь Луцк!

Несколько придорожных сел и местечек проехали без приключений. Армейские части на пути не попадались, даже ни одного полицейского на велосипеде не встретили. В одном селе, похоже, украинском, где им пришлось притормозить, пропуская стадо коров, их угостили кувшином молока, бутылью мутноватого бимбера (самогона), двумя пышными караваями, несколькими кольцами жирной домашней колбасы и корзиной яблок. Взяли, не обижать же приветливый братский народ. Правда, до привала командир запретил пить (особенно бимбер) и есть (разве что, яблоки).

Иванов, выглядывающий по пояс из башни, защищенный спереди поднятой полукруглой крышкой люка, периодически подносил к глазам бинокль и через пылезащитные очки напряженно всматривался вперед и в стороны. Их дозор (он сверился с картой) приближался к очередному перекрестку дорог. По поперечному шоссе с востока на запад в пешем строю двигалась довольно длинная колонна. Военная колонна. Судя по более темному, чем в Красной Армии, защитному цвету мундиров – польская.

Бронеавтомобили, не сбавляя скорости, катили к перекрестку. Поляки почему-то перестали спокойно двигаться на запад и забегали, засуетились. В конце их остановившейся колонны Иванов заметил несколько конных упряжек, свернувших в поле по эту сторону дороги. Наведя на них бинокль, он внезапно понял, что поляки снимают с передков пушки. Две маленькие невысокие пушечки. Похоже, противотанковые. Растянувшаяся в линию пехота сноровисто залегала в кювете за поперечной дорогой. Две группы солдат отделились и побежали навстречу дозору с двух сторон вдоль уже их шоссе взводными колоннами по три человека в ряд, норовя охватить приближающиеся русские броневики с флангов.

– Гурин, стоп! – скомандовал Иванов. – Минько, осколочным без колпачка. Заслонки и створки закрыть. Наблюдать в щели.

Оглянувшемуся, тоже заметившему неладное Сердюку, Иванов сделал знак руками остановиться и показал на снимаемые с передков польские орудия. Первый броневик тут же затормозил, Сердюк нырнул вниз, захлопнув крышку люка, и его башня стала поворачиваться, выцеливая левую пушку. Иванов тоже скрылся внизу, выключил оба стопора и торопливо завертел маховик поворота на второй скорости, поглядывая в оптический прицел. Первую, левую, пушку он пропустил, оставляя Сердюку, а когда в поле зрения показалась вторая, переключился на первую скорость поворота башни, подвел точнее и стал наводить по вертикали. Расстояние до цели было метров четыреста – можно бить прямой наводкой.

Паны явно готовились к бою, но первым открывать огонь ему все же не хотелось: еще оставалась крошечная надежда решить дело миром. В приближающий прицел лейтенант хорошо видел умелые и слаженные действия обученных расчетов. Они развели станины, воткнули в землю сошники, поднесли снарядные лотки, передали снаряды и зарядили. Тонкий хобот правого орудия довернулся и, кажется, смотрел ему прямо в лоб.

– Коля! – крикнул Иванов в ТПУ, – включай заднюю и по моему сигналу рывком назад.

Сам лейтенант повернул башню немного вперед, наведя перекрестье метров на десять левее польской пушки, и, мягко поставив ногу на педаль орудийного спуска, напряженно следил за ставшим на одно колено между пушками поляком с биноклем у глаз, похоже, артиллерийским командиром. Вот он поднял руку вверх: сейчас скомандует стрелять. А хрен тебе, ясновельможный.

– Назад, – резко выкрикнул Иванов, и броневик рванул задним ходом за мгновение до вспышки польских пушек. Командир тут же сам нажал на педаль спуска, и башенная сорокапятка зло огрызнулась огнем – небольшой огненно-черный султан разрыва пыхнул за правой вражеской позицией. Перелет. Упал подбегающий с двумя лотками в руках подносчик снарядов. Лейтенант чуть опустил прицел и взял упреждение – разрыв с недолетом между польских пушек. Трудно попасть в движении.

– Короткая, – скомандовал водителю. – И вперед.

После очередного не меткого выстрела Колька рванул машину вперед. По броне безвредно зацокали пули: расположившиеся вдоль поперечной дороги поляки открыли беспорядочный пулеметно-ружейный огонь. Обе вражеские скорострельные низенькие пушечки продолжали без остановки выплевывать желтые языки пламени и бронебойные снаряды. Минько, раз за разом открывая затвор, выбрасывал в гильзоулавливатель стреляную гильзу и сразу заряжал осколочным, предварительно сняв колпачок. Лейтенант раз за разом промахивался, но и поляки не попадали в рывками непредсказуемо дергавшуюся то назад, то вперед бронемашину.

Сердюк, к сожалению, тронуть с места свой броневик не догадался или не успел. По нему, похоже, попали: он выстрелил только один раз, промахнулся и замолчал.

– Короткая, – в очередной раз крикнул Иванов. – И назад.

Поляки опять промахнулись, а снаряд Иванова взметнулся взрывом прямо перед правой пушкой. Кто-то из орудийного расчета упал, задетый осколком. Броневик, ускоряясь, все катил назад.

– Стоп! – скомандовал Иванов Кольке. – Съезжай в левый кювет, чтобы только башня над дорогой торчала. Так. Хорошо. Еще метр. Стоп!

Броневик удачно скрылся в широкой в этом месте низине придорожной канавы, защитив свой корпус дорожной насыпью и повернув в сторону пушек только маломерный лоб своей низкой башни. Теперь лейтенант получил возможность почти безнаказанно, как на полигоне, расстреливать расположенные практически в чистом поле вражеские позиции. И он их расстрелял. Сперва его поставленный на удар осколочный снаряд угодил прямо в щит правого орудия – откинутая взрывом пушка повернулась вбок и осела. Добавил еще, не меняя наводку. На очереди левая, погубившая броневик Сердюка. Взрыв перед ней. Чуть приподнял ствол. Следующий снаряд метко угодил прямо в цель – отлетело колесо, и пушка ткнулась тонким на таком расстоянии хоботом в землю. Разбегающиеся от покореженных пушек расчеты. По ним зачем снаряды тратить? Из спаренного пулемета их, гадов. Иванов перенес ногу с левой педали пушечного спуска на правую пулеметного и, умело меняя наводку двумя маховиками, дал длинную очередь почти на треть диска. Залегли. Кто убит или ранен, кто затаился.

– Слева подбегают, – внезапно закричал Колька, наблюдая через триплекс в узкую переднюю щель опасно приблизившихся по полю пехотинцев. Около трех десятков поляков бежали плотной взводной колонной метрах в ста слева по сжатому полю, стремясь зайти советским броневикам во фланг. Продолжали безвредно, видно, для отвлечения внимания, стрелять из винтовок и ручных пулеметов солдаты, залегшие (торчали только каски) вдоль поперечной дороги. Броневик Сердюка не двигался и молчал. Но и не горел.

– Картечь, – скомандовал Иванов, переключил механизм поворота башни на большую скорость и в бешеном темпе завертел штурвальчик. Минько быстро, но осторожно, дернув за рычаг затвора, извлек из зарядной каморы уже вставленный в нее осколочный снаряд; подхватил его второй рукой, не дав упасть в мешок гильзоулавливателя; одел обратно колпачок для фугасного действия и вернул в боеукладку. А на его место дослал в ствол картечный выстрел.

Взвод бегущих строем по три в ряд с винтовками наперевес поляков неумолимо накатывался. Вот они уже на уровне броневика Сердюка. Десяток отделился и повернул к нему – добивать экипаж. Остальные продолжали свой бег ко второй машине. Иванов еще чуть подкрутил наводку и уверенно нажал ногой на левую педаль. Выстрел картечью меньше чем с полсотни метров смел два десятка набегающих тесной колонной поляков подчистую. На ногах не осталось никого. Конечно, погибли не все из них, но выжившие предпочли вжаться в землю и старательно изображать из себя мертвых.

Как и положено (пока командир не скомандует «не заряжай» или не назовет другой боеприпас), Минько, немедля ни секунды, опять дослал в пушку картечный выстрел. Иванов довернул башню правее, и следующая порция круглых свинцовых пуль хлестнула расходящимся веером по кормовой броне передней красноармейской машины, сметая обступивших ее врагов. Добивая оставшихся в живых, длинно застрочил курсовой пулемет Голощапова. Патронов Олег не жалел.

– Впереди справа за дорогой до взвода пехоты, – предупредил поглядывавший между обслуживанием пушки в боковую щель и открытый прицел спаренного пулемета Минько.

Иванов повернул башню и ожидаемо заметил вторую бегущую польскую взводную колонну уже справа от дороги. Вот только, увидев бессмысленную гибель своих товарищей по другую сторону шоссе, бежали они уже обратно, к своим. Бежали в беспорядке, сгрудившись толпой и гораздо быстрее, чем сюда. До этого боя Иванов бы их, ясное дело, пожалел и дал уйти. Но не сейчас, не после подбитой машины Сердюка. Для картечи они были уже далековато. Осколочным? Еще залягут после первого же разрыва – потом выковыривай их с поля.

– Гена, меняй диск на полный и сам берись за пулемет, – скомандовал он, поворачивая маховиком башню на новую цель. – Огонь с задних рядов вперед справа налево до полного уничтожения; я буду доворачивать.

Иванов, быстро работая маховиками, грубо подвел прицел спаренной установки к правому заднему убегающему поляку. Минько, схватив рукоятку пулемета, точнее, в пределах свободного хода в 5

по вертикали и горизонтали, навел ДТ на противника и пальцем нажал на гашетку. Пока Иванов, крутя маховик, поворачивал башню обратно, Минько, как косой, скашивал длинной очередью тесно бегущих пехотинцев. Пули сперва настигли задние ряды, а передние, не зная о гибели своих товарищей, вместо того, чтобы упасть на землю еще живыми и затаиться, продолжали бежать во всю прыть, в надежде на спасение. Командир с башенным стрелком, потратив все 63 патрона из толстого трехрядного диска, сшибли на землю всех. Весь взвод. Убитые, раненые, живые – потом разберемся. Так им. Пся крев! За наших! Не хрен было нападать. Минько тут же заменил опустошенный диск на полный.

– Справа! Плюс тридцать. Пушку поднимают! – крикнул Голощапов, заметивший в свою боковую щель, защищенную триплексом, как остатки расстрелянных орудийных расчетов переворачивали обратно одну из подбитых пушек.

– Осколочный без колпачка, – тут же отреагировал Иванов.

Минько заменил снаряд, а Иванов довернул башню, быстро прицелился и выстрелил. В спешке в саму пушку он промахнулся, но близкий разрыв разметал нескольких человек – уцелевшие прыснули в стороны.

– Гена, пулемет. По убегающим, – скомандовал лейтенант. Минько перезарядил пушку и взялся за спаренный пулемет. Несколькими короткими очередями довольно быстро разогнал или положил на землю артиллеристов. Когда прекратилось видимое шевеление на расстрелянной позиции, Иванов опять заработал маховиками. Прицелился более тщательно и вторым выстрелом накрыл саму пушку. Добавил для верности еще один снаряд – теперь вряд ли из нее паны поляки стрелять смогут. Потом, на всякий случай, добил и левое орудие. После частого грохота башенной сорокапятки и треска обоих пулеметов в бронеавтомобиле, удушающе наполненном пороховыми газами и жаром от работающего мотора, наступила, можно сказать, тишина. Не считать же теперь шумом легкое тарахтение собственного двигателя на холостых оборотах?

Иванов смахнул едкий пот с бровей, припал глазами к панорамному перископу и, поворачивая его рукой, принялся внимательно изучать обстановку вокруг. Поляки, залегшие за поперечной дорогой, стрелять перестали. Виднелись только их торчащие в ряд каски защитного цвета. Тела, зеленеющие на коричнево-желтой, после сжатого урожая, земле в нелепых позах слева и справа от шоссе не шевелились. Сзади никто не угрожал.

Иванов довернул башню на ноль, откинул вверх полукруглую броневую крышку люка и осторожно выглянул над ней с биноклем, заодно проветривая боевое отделение. Поляки не стреляли. Бинокль приближал лучше панорамного перископического прицела и смотреть стало удобнее, дышать тоже. Среди лежащей вдоль поперечной дороги цепи Иванов отметил несколько пулеметных расчетов. Слева и посередке виднелись ручные (как их предыдущий трофей) на сошках, а справа, в конце отряда, почти напротив разбитых пушек, за дорогой – парочка плохо замаскированных станкОвых на треногах, которые, наверное, везли на повозках в арьергарде рядом с пушками. На левой части дороги внимание Иванова привлекла группа поляков не в касках, а в добротных угловатых фуражках и не с мягким, как он видел у рядовых, а с жестким верхом; у нескольких были бинокли. Офицеры! Мать их. По команде кого-то из этой группы их и атаковали.

Иванов опять спустился в душную башню, не закрывая люк, и навел пушку на группу в фуражках с биноклями. Еще громче из-за открытого люка бахнула собственная пушка. Небольшой султан взрыва с недолетом поднялся прямо на поперечной дороге перед офицерами. Не меняя прицел, добавил. Погибли польские командиры или нет – было не понятно, но больше никто с биноклями и в добротных угловатых фуражках на этом месте не маячил. Скрылись в кювет и ближайшие к месту обстрела солдаты в касках. Иванов довернул башню вправо на плюс тридцать, где, слегка скрытые дорогой, стояли, растопырив треноги, станковые пулеметы. Навел и семью снарядами разметал их вместе с расчетами к такой-то матери.