Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

Лейтенант довернул маховиком башню; опустил спаренную установку и, перенеся ногу с левой педали пушечного спуска на правую пулеметного, прошелся очередью в полдесятка патронов по ближайшей копне в полуметре от земли. Из-за соседней копны, не дожидаясь обстрела, выбрался в сторону дороги безоружный поляк в каске с поднятыми руками. Сдающегося пана Иванов не тронул и перешел к третьей копне.

Бронеавтомобиль Сердюка, повторяя действия командира, тоже развернул башню и стал прочесывать пулеметным огнем ближайший к нему стожок. Из него вспугнутым зайцем выскочил в поле и помчался прочь, нелепо вскидывая ноги в коротких обмотках, высокий поляк. Башня Сердюка слегка повернулась в его сторону – скупая очередь, отчетливо прошедшаяся темным пунктиром по его спине – поляк рухнул. Из-за остальных копен, видно поняв, что бегством не спастись, а продолжать прятаться – получить пулю, выбрались еще несколько безоружных солдат в касках с поднятыми руками.

– Прекратить огонь, – скомандовал Иванов. Покрутил во все стороны панорамой – ничего тревожного не увидел. Откинул крышку башенного люка вперед (мерзко пахнуло горелым мясом) и осторожно выглянул наружу. Высоко не высовываясь, внимательно осмотрелся в бинокль. Поляки с поднятыми руками самостоятельно сгрудились в небольшую кучку на краю сжатого поля: вместе, наверное, им было не так страшно. Две разбившиеся бутылки с бензином на дороге и обочине уже практически догорели. На месте недавних огненных грибов еще тлели в черных ошметках мундиров два обуглившихся трупа их незадачливых метателей.

– Значит так, – сказал Иванов, опуская бинокль и сверяясь с картой в палетке, – Олег, передай в батальон. Между селами Костянец и Липа нарвались на засаду. Из лесочка, расположенного справа, по нам был открыт ружейно-пулеметный огонь. Остановились для уничтожения противника. Прямым попаданием уничтожили пулеметную точку. В это время из-за копен сена, слева от дороги подверглись нападению поляков-поджигателей с бутылками бензина. Часть нападающих уничтожили, часть сдалась. У нас потерь нет.

– Есть, командир. Передаю.

– Я иду к панам, – продолжил лейтенант. – Побеседую. Всем смотреть в оба. Коля, а ты молодец: вовремя заметил поджигателей. Чуть всех к едреней фене не спалили. Так держать.

– Есть, так держать, – обрадовался и похвале командира, и общему спасению Колька. – Я случайно его заметил, – стал он словоохотливым после выброса адреналина от едва миновавшей смерти. – Честно, случайно. Просто глянул влево, я так еще на гражданке привык, – бежит гад. Ну, я и рванул машину назад. Даже сообразить ничего не успел. Руки-ноги сами все сделали.

– Вот и молодец, что, даже не думая, правильно поступаешь. В бою особо раздумывать некогда – воевать надо. И чутье важно. Все молодцы. И Олег и Гена.

Лейтенант, гордящийся в глубине души тем, что он не растерялся в своем первом бою, медленно вылез из люка, спустился с броневика, достал на этот раз из кобуры наган и, держа его в опущенной руке, направился к полякам.

– Русский кто понимает? – спросил, подойдя к ним метров на пять.

Поляки молчали и испуганно зыркали на молоденького русского «офицера».

– Сердюк! – громко крикнул Иванов выглядывающему из башни своего бронеавтомобиля отделенному командиру. – Пришли ко мне Никитина.

Через пару минут быстрым шагом тоже с револьвером в руке к нему подошел невысокий ладный Никитин. Никитин, кадровый красноармеец, служащий уже второй год, хоть и русский по рождению, жил до призыва со своей семьей в украинской деревне где-то под Полтавой. Так у них сложилось. Предпочитал говорить на русском, но и по-украински разговаривал не хуже любого сельского хлопца. Вот пусть с поляками и общается: политрук уверял, что в польском и украинском языках тьма общих слов; да и сами украинцы в польской армии вполне могут повстречаться.

– Спроси у них: кто старший? – велел Иванов. – Кто командир? А то я их знаки различия не запомнил. Путаюсь.

Поляки поняли его еще до перевода Никитина – вперед вышел и козырнул двумя пальцами усатый немолодой, лет тридцати с гаком, вояка с желтым шевроном на погонах.

– Сержант Муховецки, – представился он хоть и по-польски, но вполне понятно

– Кто приказал организовать засаду? – спросил Иванов – Никитин перевел.

– Говорит, что подпоручик Осинский, – ответил Никитин.

– Где он?

«Был в лесу» – без перевода понял Иванов слова сержанта, подтвержденные кивком в сторону далекой опушки.

– Сколько с подпоручиком людей? Сколько пулеметов?

– Одно отделение: восемь солдат оставалось. Один ручной пулемет.

– Сколько человек было с сержантом?

– Два неполных отделения: четырнадцать человек.

– Пусть пан сержант внимательно осмотрит и сосчитает своих сдавшихся и убитых солдат. Все здесь или кого-то не хватает? Если соврет – расстреляю на месте.

Выслушав Никитина, сержант обернулся к сдавшимся товарищам, потом, вертя головой и пришептывая губами, стал, не сходя с места пересчитывать трупы. Лейтенант Иванов в свою очередь занялся арифметикой: пятеро стоят с поднятыми руками плюс сержант – шестеро. Два убитых в поле – восемь. Два на дороге – десять. И три лежат на обочине – тринадцать. Как минимум, одного не хватает.

– Спроси: четырнадцать – это с сержантом или без, – велел Иванов.

– Без, – выяснил Никитин и добавил. – Говорит, двоих не хватает. Кого именно он не видит. Не знает, кого убили.

– Где могут быть эти двое?

– Где-то тут в поле прячутся, за копнами.

– Пусть прикажет им выйти. Я гарантирую им жизнь. Иначе мы подожжем копны и в плен уже никого брать не будем. На размышление время не даю. Кто сразу не выйдет – будет уничтожен.

Сержант прокричал ультиматум. Из-за второго ряда копен поднялись с земли с вздернутыми вверх руками еще два безоружных поляка в касках и пошли сдаваться.

– Пусть сержант хорошенько подумает (от этого зависит его жизнь): теперь все?

– Думаю, он говорит: все, – перевел Никитин слово «вшистко».

– Пусть пошлет одного человека собрать и сложить у дороги все оружие и боеприпасы. Всю их амуницию. И без глупостей. Если кто-нибудь один решит проявить геройство – расстреляем всех. Еще два человека должны собрать всех убитых и сложить там, – лейтенант показал рукой. – Остальным можно опустить руки. Выполнять. И вот еще, – лейтенант, вложив наган в кобуру, достал из планшета листовки. – Скажи: пускай прочитают.

Сержант взял листовки, козырнул, повернулся к своим и отдал распоряжения. Рослый костлявый солдат с грубыми чертами лица отправился за оружием, а двое, менее довольные, – за своими убитыми товарищами. Остальным сержант раздал речь Молотова, оставив одну себе.

Сержант не зря назначил для сбора оружия рослого, как видно отличающегося силой солдата. Этот костлявый здоровяк постепенно навьючил на себя больше десятка винтовок с непривычно загнутыми вниз рукоятками затворов, брезентовые сумки, ремни с плоскими штыками, малыми лопатками, патронными подсумками и кобурами пистолетов, ранцы с шинелями, противогазы и незнакомый Иванову ручной пулемет с коротким нижним магазином. Всю эту гору он небрежно свалил возле лейтенанта и даже не запыхался. Потом флегматично собрал оружие и вещи убитых, уже уложенных его товарищами в ряд на краю поля. Принесли на шинелях даже обугленные скрюченные останки двух солдат, сгоревших от собственных бутылок. Поляки затушили шинелями почти полностью выгоревшее обмундирование и положили их, еще дымящихся и тошнотворно воняющих горелым мясом, с самого краю.

Лейтенант Иванов, пересилив себя, для воспитания собственной мужественности, прошелся, внимательно всматриваясь, перед телами первых убитых его подчиненными чужих солдат. С большим трудом ему удалось сдержать рвотный позыв. Командовать стрельбой и стрелять самому из бронеавтомобиля – это одно, а видеть вблизи залитые еще не свернувшейся кровью тела, безжалостно иссеченные пулеметными очередями… Особенно эти, с краю: обугленные, с провалами вместо выкипевших от огня глаз, с кое-где кошмарно проступающими из черноты белыми костями и скрюченными остатками пальцев… Бр-р-р… Хотя почему это он должен переживать и чуть ли не каятся? Кого жалеть? Наоборот радоваться надо. Улыбаться аж до ушей и приплясывать от неописуемой радости. Если бы не рыжий Гурин (хорошо, что к себе в экипаж его перетащил) – на месте поляков лежали бы они, все два экипажа. Все черные, обугленные, с выкипевшими от жара глазами и скрюченными остатками пальцев… Вот такой вот Миролюбивый поход, однако получается.

– Прикажи сержанту, – сказал Иванов, закончив осмотр убитых, – собрать все солдатские книжки живых (и свою тоже) и отдать мне. (Никитин приказал) А сам займись трофеями. Из всех винтовок достань затворы и сложи в какой-нибудь ранец. Проверь содержимое остальных ранцев. Собери все пистолеты вместе с кобурами, но без ремней, боеприпасы, гранаты и штыки с ножнами. Ручной пулемет тоже заберем с собой. К нему должны быть запасные магазины и запас патронов. Не разбереешься сам – спроси сержанта. Потом обыщешь самих поляков. Личные вещи, фляжки и продовольствие не трогай. Только оружие и боеприпасы.

Никитин принялся разбирать и складывать трофеи, быстро освоившись, как извлекается из незнакомой маузеровской винтовки польского производства затвор. Вернувшийся усатый сержант протянул Иванову стопку солдатских документов. Иванов спрятал ее в командирскую сумку и жестом отослал поляка к своим.

– Товарищ командир, – выпрямился над трофеями хозяйственный Никитин и слегка замялся, – а разрешите четыре штыка, один пистолет и половину ручных гранат для нашего экипажа взять.

– Разрешаю, – улыбнулся Иванов. – Тогда уже и ранец с затворами к себе неси. А ручной пулемет со всеми магазинами и винтовочными патронами – к нам.

– А тут еще ракетница есть с ракетами…

– К нам. У вас в машине штатная имеется.

– Так, и у вас тоже.

– Я не понял? Кто у нас командир?

– Понял, товарищ командир: трофейную ракетницу – к вам. Сейчас поляков обыщу и отнесу.

Пока Никитин обыскивал поляков, Иванов на чистом обороте одной из листовок размашисто написал, слюнявя чернильный карандаш: «Забрал солдатские книжки у восьми сдавшихся в плен поляков, а также винтовочные затворы и прочее оружие. К-р бронеавтомобильного взвода л-т Иванов, 36-я легкотанковая бригада» и отдал сержанту.

– Скажи ему, – попросил Никитина, – чтобы эту записку он отдал советскому командиру, который возьмет их в плен.

Никитин перевел. Сержант кивнул, сложил записку и спрятал в нагрудный карман.