Иосиф

– Слабонервных просим удалиться! – командую я.

– Я, можа, слабая, но не нервная и удаляться никуда не собираюсь! Чай заваривай! – Мать перехватила командную инициативу.

– В этот день, Паша, змей вылез на немного, – продолжил отец. – Он, гад, осмотрелся и опять ушел в чрево. Но все удостоверились, что змей сидить в человеке. Точно змей! А не какой-нибудь червяк навозный. А на второй день он вылез больше чем наполовину. И долго мы его не ждали. Жора еще зубами скрыпел, потом мотнул головой, а рот раскрылся, как сам по себе! Этот змеище уж так не присматривался, как в первый раз, а сразу к ягоднику обратился. Половина его у Жоры в чреве оставалась, а половина его к ягодкам качнулась. И тут Жора так замычал, так застонал, выдавил такое, что мы тут в кустах чуть не попадали, а ворона с соседней вербы вылетела как глупая! Тоже то ли каркнула, то ли ойкнула, правда-правда! И как-то боком-боком улетела.

– А вот про ворону, Иосиф, ты мне не рассказывал, – вставила мать.

– Да как жа я табе не рассказывал?

– Про ворону? Какая ойкнула и боком полетела?

– Про ворону! Какая…

– Папа! Оставьте вы ворону с ее боком! А?! Мам?! – Иногда наши родители могли спорить между собой из-за совершеннейшей чепухи! Как вот сейчас! – А ворона летела боком или не боком?!

– Ага, Паша! – Отец легко переключился на меня. – Змей жа качнулси и… – Отец вновь вскинул пятерню и посмотрел на мать. – Ну как тут не покажешь?! Мы потом все сошлись во мнение, что змей готов был Жорика цапануть! Вот ведь сволочь какая! В нем жа сидить и его жа хочет кусать! А?! Он вот так завис над глазами. – Родитель растопырил пальцы.

– А чего, пап, у этого Жорика в тот момент глаза были открытые?! – спросила сестра.

– Глаза? Вот в том-то и дело. – Отец замолчал. Мне казалось, что он воспроизвел в памяти уж который раз эту жуткую картину, и после непродолжительной паузы выдохнул: – Открытые!

– О господи! – выдохнула и мать. – Божья кара!

– Во-от. – Отец теперь посмотрел на мать с благодарностью как на понятливую женщину. – Мы потом его спрашивали, а видал ли он, как змей смотрел на него. Жора не говорил и ни «да», и ни «нет». И на этот день змей залез во чрево. Жора замолчал вообще! Когда его привезли, с вечера и всю ночь с ним был Пахом. Всю ночь Пахом читал молитвы! Жорик ни разу ему ничего не сказал. Не плевался, не орал. К нему подходили и другие заключенные, но ни на кого Жора не смотрел, только на земляка своего, Пахома. Я много думал про то и понял, что Жора увидал глаза этого змея. И он его победил, змей. Сломал! Представляешь, Паша, в десяти сантиметрах от тебя сверху змеиные глаза, да еще язычок вот так дрожить!

– Ну ты что, Иосиф? Заканчивай уж! Табе, я гляжу, аж нравится с этим змеем! – мать настойчиво прерывает ткань отцовского повествования…

– Ага-ага! Щас дорасскажу! И вот на третий день змей вылез быстро. Мы даже устроиться как следует не успели, змей выполз изо рта Жоры и перелез в ягодник. Жора, как говорят, и пикнуть не успел! Ни зубами не скрыпел, ни орал, и мы все забыли, зачем мы все тут собрались. Нам каталку тянуть, а мы все как притупленные на змея в ягодах пялимся! Потом уж тот старый врач ухватил веревку, и ее тут сразу все увидали. Даже Кайзер ухватился. И ка-ак дернули каталку с Жориком да чуть не перевернули ее вместе с Жориком! Все зашумели, кусты затрещали, кто-то крикнул:

– Змея ловите! Змея! – Да Кайзер сам и кричал!

Из его же тюрьмы бегуть! Ха!

Змея поймали и заспиртовали его в стеклянную… нет, не банку, таких тогда банок, как сейчас, не было. В колбу! Заспиртовали и выставили на видное место. В клубе. Было у нас помещение, клубом его и называли. Там нам политические дела втолковывали и все такое: тоси-боси! Учили советскую власть любить! Ха!

– А Жора? – спросила Таня.

– Жора? Жора, Таня, после того собралси помирать! Его уж и не трогали в своем закутке. Он до того изменился. Стал совсем другим человеком. У него лицо поменялось. В глазах теплота какая-то появилась. И стал наш Жора как дите. Беспомощный. Он ругаться перестал, кричать и плеваться и все просил Пахома, чтобы тот читал ему молитвы. Как-то подозвал меня к себе…

– Он чего, лежал, что ли? – опять сестра спросила.

– Лежал, Таня, лежал. Да там, Таня, всего ничего прошло после змея, как он и умер. Ага. Вот позвал, за руку взял меня и говорить:

– Прости меня, Иосиф.

– За что мне прощать тебя? – удивляюсь я. – Ты мне зла никакого не причинил.

– За все прости!

Он у всех прощения просил. А вечером перед смертью своей с Пахомом они запели: «Со святыми упокой». А тогда же все верующие были, и вдруг все в бараке молиться стали, кто-то еще и запел. И так все стройно стало выходить! Помню, я аж растерялси и заплакал, и так плакал, так плакал! – Отец запнулся, глотая и заглушая предательские слезы. – И мне было стыдно, а остановиться я не мог. И мне казалось, что из меня хтой-то тоже вылез. Правда-правда. Не помню, почему, но вот так все и было. И мне после слез энтих так легко стало! – Отец опять замолчал. Таких глубинных признаний мы от своего родителя никогда не слышали.

– Ну а что же еще за страшная история произошла? С ременной передачей? – Я попытался увести отца от его сокровенных признаний.

– Страшная? – улыбнулся отец и машинально пригладил скатерть. – Да ты знаешь, Паша, после того в Дворянском в тюрьме я пробыл еще… дня три. Не больше! И меня, я прям вот и не ведал, и не гадал, освободили досрочно.

– За подписью Вышинского, – вставила мать. – У меня и бумажка есть, показать?

– Да подожди, мам, с бумажкой, потом! Пап!

– Это уже был разгар лета, самая наша работа пошла. Я только из одного конца плантации успевал до другова ездить, за установками смотреть. Если Кайзер выезжал на плантацию, с Кайзером мы и ездили на лошадке моей хромой. Я жа говорю, что Кайзер больше был как председатель колхоза. Ему зачем на дизеля смотреть? У него жа – люди! А он сам, сам за всем присматривался! За людьми, за имуществом. Врагов у него, считай, не было. Хто бы мог ему и за что мстить? А тут так вышло, у нас туда, к Умету, крайняя поливальная установка ремнем забила. Ослаб ли, че? Ремень. Помнишь, как на мельнице в Нижней Речке иногда ремень бил? Нет-нет, а потом как ослабнет и начинает буксовать и хлопать.