Холодное блюдо

Помимо злости его душила еще и обида. Дураку ясно, что двое его друзей уже обсуждали вопрос за его спиной и все давно решили. А теперь играют спектакль, уговаривают, вразумляют. Сволочи!

– Артем, ты ведешь себя…

– Как? Как неразумное дитя? А вы уже договорились? – перебил Райхмана Стрельцов.

– …неконструктивно. И, кстати, никто еще ни о чем не договаривался.

– А я и не буду!

Фомичев промолчал, а Борис покачал головой.

Злость улетучилась. Выплеснулась водой вместе с бранью и громогласными выкриками. А вот обида осталась. И огорчение. Оттого, что его друзья – самые старые и близкие – его не понимают. И даже не желают сделать попытки понять. Райхман в чем-то прав, конструктивный разговор не получался. А спорить и ругаться надоело.

Стрельцов поднялся из-за стола.

– Еще раз повторяю: продавать свою долю я не намерен! А что вы там надумали – ваше дело. – Демонстративный взгляд уперся в настенные часы. – И вообще мне домой пора.

– Артем, не руби с плеча, подумай, – ненавязчиво попросил дипломатичный Борис. – До пятницы время есть.

Стрельцов мотнул головой так, словно ему натянули на глаза повязку и ее нужно было сбросить без помощи рук.

– Пока.

– Счастливо.

В отличие от Райхмана, Валера до прощания не снизошел. Дверь, снабженная фиксатором, хлопнуть не могла по определению.

* * *

Серебристый тонированный «ландкрузер» маячил во дворе дома номер двадцать пять не первый час. Местные жители, заходя в подъезд или, наоборот, вырываясь из его темной утробы, на миг останавливались, удивленно разглядывали чудо японской техники и лишь потом отправлялись по своим делам. В ареале распространения обшарпанных блочно-пятиэтажных хрущевок малосемейного типа и раздолбанных еще в прошлом веке проржавленных «москвичей» столь шикарные «зверюги» не обитали. Самым продвинутым авто во дворе считался старенький «Форд-Скорпио», принадлежащий отставному военному из второго подъезда, поэтому сверкающая громада «ландкрузера» поневоле притягивала взор. Если большинство жителей просто машинально отмечали несоответствие окружающей обстановки и роскошной машины, пожимали плечами и сразу же благополучно обо всем забывали, то вечные, как мир, бабульки на лавках активно мыли кости неизвестному владельцу четырехколесного экипажа. И заодно тем, к кому мог наведаться обеспеченный гость.

Старушки сходились во мнении, что на такой машине могли приехать к Наташке Климовой, Машке Карсак – за ними богатые ухажеры ухлестывали. Или к Игнатьевым, у которых родственников полно, а один, говорят, бандит.

Лавочные предположения были недалеки от истины. И насчет Климовой, и относительно бандитов. А вот ухаживать за девушкой никто не собирался. Скучающие в «ландкрузере» Кривой и Чалдон ждали Наталью совсем с другой целью. С какой именно, толком и сами не знали. Серега велел следить за домом и, когда девушка нарисуется, сразу же звонить ему.

Вчера здесь же на «бумере» загорали Химик и Гвоздь. А сегодня с утра Велик сменил дежурных.

Наташа все не появлялась, и от наблюдения пацаны откровенно устали. Особенно Кривой, активной натуре которого претило бездействие. Нет, если с бутылкой пивка в руке и телкой под боком загорать на морском песочке под тропическим солнышком – такое бездействие вполне отвечало «высоким» духовным запросам Андрея Никитина по прозвищу Кривой. А час за часом пялить зенки на открытый зев подъезда и разглядывать бабок, сплетничающих на лавке, напрягало. Не помогали и карты. И в «очко», и в «буру», и в «дурака» «торпеды» сыграли уже столько раз, что игра приелась. К тому же в связи с запретом Велика играли не на деньги, и кураж отсутствовал по определению.

– Мухлюешь ты, что ли?! – в сердцах бросил Кривой Чалдону, смешивая карты. Он продул в подкидного четырежды подряд. И настроение стало откровенно пасмурным. Хоть бабки на кону не стояли, но чувствовать себя дураком – тоже мало приятного.

– Везет просто, – осклабился Чалдон. – Карта прет.

– А мне одна шваль лезет, – изрек банальную фразу Никитин и откинулся на сиденье. – Все, в рот-компот, я больше не играю.

– Не хочешь – не надо, – философски отнесся к отказу напарника Чалдон и спрятал колоду в бардачке.

– Когда же эта телка долбаная припрется?! Достало, в рот-компот, уже тут куковать.

– Ну, ты спросил…

– Хорошо Гвоздю с Химиком. Сидят, суки, в кабаке, греются водочкой, мясо запивают! А мы паримся беспонтово.

Чалдон понимающе почесал тяжелый подбородок:

– Да-а, стопарик я бы ща тоже продернул.

Пальцы Никитина выбили нервную дробь на рулевом колесе. Ерзать на водительском кресле, со всех точек зрения комфортабельном, он уже не мог. Организм требовал действия. Кривой собственный характер знал досконально и понимал, что если просидит в салоне до вечера, то сорвется. Или в драку бросится, или наедет на кого-нибудь без повода. Хотя бы на Чалдона, пусть он и кореш закадычный, и амбал здоровенный, и кмс по боксу. Себе дороже выйдет, но…

Никитин и отметину на харе, из которой проистекало его незамысловатое погоняло, заработал исключительно через неуемность натуры. В кабаке полез в чужие разборки с миротворческими целями, и его наградили «розочкой» по щеке. Слава богу, глаз уцелел, но на коже остались десятки мелких оспин, а от левого виска к левому же уху по скуле потянулась глубокая канавка шрама. Вследствие этих эпидермических изменений левый глаз Никитина приобрел специфический монголоидный прищур, а сам пострадавший – прозвище.

– Слушай, еще полчаса – и я себе башку раскрою об руль или лобовуху. Не могу! Давай по пивку вдарим. Сгоняем, пять сек – не больше. Я тут за углом павильон видел.

– А Велику потом че впаривать будешь? Он ясно сказал, чтобы мы от подъезда не отходили. Три раза повторил. Он нас раком поставит, если что не так.

– Велик, конечно, конкретный пацан, но жить тут, что ли?! Мы махом управимся. И потом, как он пронюхает? Ты меня закладывать собрался?

– Нет.

– И я – нет! Значит, никто не узнает. Серега раньше ночи нас не сменит. А мы, в рот-компот, не высидим. Отлить захотим или еще чего. Кстати, можно и не на броневике, я выскочу, прогуляюсь пехом.

– А бабки?

– Че бабки? На пиво, что ли?

– Сам ты на пиво! Старые кошелки, которые на лавке, они же с нас буркалы не сводят. Враз сфотографируют. А потом наши приметы в мусарне на каждой доске висеть будут. Мы, думаешь, зачем тут сидим? Я нутром чую, Велик с девочкой какую-то дрянь замыслил сотворить – или на хор поставить, или завалить. Засветим рожи – потом отпинывайся. Велику, понятно, по барабану, будут наши хари на стендах в ментуре красоваться или нет, а мне головняки ни к чему.

– Да ну, почему сразу в ментуре?

– По кочану! Тебя-то за хобот ни разу не брали, а я по малолетке к хозяину ходил. И больше не хочу.

– И не надо, в рот-компот. Если что, Серега же потом и отмажет, – оптимистично подбодрил напарника Кривой, но Чалдон к увещеваниям остался глух.

– Отмажет или нет, вон те бабки на лавке надвое сказали, а лучше – не светиться.

– Так я про то и базарю – давай на тачке отъедем.

– А если девка появится?

– Ну и че? Куда она денется за пять минут? В очко провалится?

– А вдруг? Мало ли что. Нам потом отмазки не помогут. Это самое очко порвут, как тузик грелку, – с сомнением протянул Чалдон.

– Что ты разнылся? Дрищешь, так и скажи! – железным чайником на плите начал закипать Никитин. Он пытался сдержать эмоции, но злость потихоньку просачивалась через крышку. И ведь знал, что когда его такой псих разбирал, то в мозгах что-то переклинивало, словно черная вуаль накрывала сознание, и свои поступки он уже не контролировал. В ответ на обвинение в трусости правым крюком челюсть напарника Чалдон, как ни странно, не пригладил, а лишь покачал своей большой, как капустный кочан, коротко стриженной головой. Кривой уже приготовился спорить с ним, доказывать, убеждать и соблазнять, но Чалдон неожиданно согласился.

– Ладно, поехали.

– Чалдон, с меня причитается!