Вы просто не знаете куда смотреть

– Слы, чел, маякни полисам, что я не гангста! – завопил панк, увидев меня через решётку. – Я мальца кэш аскал, рили! И пивцо. Слы, чел, мне рили грабёж шьют, во трэш, прикинь? Не надо так, чел!

– Угрожал ли этот человек вам холодным оружием? – спросил меня Депутатор, когда мы расположились в его кабинете.

Ручка в его стальных пальцах нацелилась на желтоватый лист бумаги. Полицейский участок крошечный, единственная камера – просто отгороженный решёткой угол, дверь в кабинет не закрывается, так что панк всё слышит.

– Полис, ты рили гонишь! – кричит он. – Пивцо онли! Жажда, чел! Скажи ему, чел!

– Я бы не назвал это угрозой, – сказал я неуверенно.

– Вот этот предмет вам знаком? – Депутатор достал из ящика стола серый бумажный пакет, вытряхнул из него на стол ножик. Осторожно, через платок, нажал на кнопку фиксатора. Из рукоятки с деревянными накладками со щелчком выскочило лезвие.

– Похож на тот, которым мне царапали стойку, – признал я. – Но рукоять я не видел.

– «Свидетель считает, что нож, изъятый у подозреваемого, похож на тот, который использовался при попытке грабежа», – сказал полицейский вслух и принялся заполнять бумагу перед собой. Почерк у него оказался крупный и ровный, словно образец для школьной прописи.

– Рили, полис, не гони! – панически отозвался из-за решётки панк. – Какой грабёж, ты себя слышишь вообще? Мелкий аск, рили! Ну, чел, не будь говном, чел!

– Произносил ли подозреваемый угрозы в ваш адрес?

– Выражался он довольно невнятно, – сказал я осторожно. – Но мне показалось, что обещание неких проблем прозвучало.

– Да блин, чел! Это же аск, чел! Ну, прогнал я про трабло, ну, что ты, чел! Да ты же и не зассал, рили, не гони, чел! Они же рили меня засадят, чел!

– Так и запишем: «Угрозы неопределённого характера», – удовлетворённо кивнул Депутатор и внезапно мне подмигнул.

Панк застонал безнадёжно: «Это трэш какой-то, рили…»

– Угрожая оружием, подозреваемый требовал деньги… – проговаривает вслух то, что пишет полицейский. – Что позволяет классифицировать его действия как грабёж первой степени с отягчающими обстоятельствами…

– Во-о-от говно-о-о… – заныл панк. – Какими «отягчающими», полис, ну что за трэш, челы!

– С особым цинизмом в общественном месте на глазах у несовершеннолетних… Уборщице твоей семнадцать, ты в курсе? – спросил у меня Депутатор.

– Знаю, – ответил я. – Не наливаю.

– Вот и правильно. Приятно видеть законопослушного гражданина. А этого бандита мы засадим лет на двадцать, и поделом…

– На сколько? Рили, челы, это ж креза! Какие двадцать, я только стойку поцарапал! – заверещал перепуганный панк. – Я столько не жил ещё, мне восемнадцать всего!

– «Подозреваемый признал совершённую им порчу имущества…» – пишет полицейский, медленно проговаривая.

– Рили признал! – кричит панк. – Мой косяк! Сговнил. Каюсь, рили! Возмещу! Простите говночела! Не надо на двадцать!

– Ну, – сказал Депутатор громко, добавив в голос убедительного сомнения, – если пострадавший не будет предъявлять обвинений в нападении…

– Слы, чел, не будь говном, чел! – заныл просительно панк. – Я рили возмещу тебе ту доску!

– Денег при подозреваемом не обнаружено.

– Я исправлю, чел! Языком, блин, залижу, рили! Отработаю, чел! Не губи, чел!

– Ну, я даже не знаю, – сказал я, подмигнув Депутатору, – а как же стресс? Моральный ущерб? Осквернение реликвий?

– Каких реликвий, чел? Ты что гонишь, чел?

– Стойка для бармена как алтарь для священника! – произнёс я громко и поучительно. – Ты мне, можно сказать, в душу плюнул! Моя жизнь никогда не будет прежней!

Полицейский, пользуясь тем, что из камеры его не видно, показал мне большой палец и изобразил беззвучные аплодисменты.

– Ну, блин, чел, ну, что ты, чел… Да я что угодно, чел! – захныкал морально уничтоженный панк.

– С другой стороны, – продолжил я, уловив идею Депутатора, – ломать жизнь человека в столь несознательном возрасте не очень хорошо. Не пойдёт ли он по кривой дорожке вместо исправления, попав смолоду в криминальную среду?

– Пойду, пойду! Рили, чел, клянусь! Побегу, рили! Не дай пропасть, чел! – закричал с надеждой панк.

– Может быть, общественные работы… – изобразил голосом сомнения полицейский. – Но такой тяжёлый проступок, как попытка грабежа… Не будет ли он опасен для жителей города?

– Не буду, чел, не буду, рили! Не губи, чел! – взмолился тот.

– Если бы кто-то взял его на поруки на время условного освобождения…

– Э… что? – теперь уже я напрягся. – Может, лучше, того… этого? На двадцать лет?

– А как же «кривая дорожка смолоду»? – откровенно смеётся над моим испугом Депутатор.

– Ну, может, его там зарежут? – предположил я с надеждой. – Нет человека – нет проблемы!

– Чел, не надо так, чел! – рыдает панк. – Рили зарежут ведь! Не губи, чел! Мамой-анархией клянусь, мухи не обижу! Я не такой стрёмный, как выгляжу, чел!

– Так что скажете? – спрашивает меня полицейский. Сейчас он совершенно серьёзен.

– И к чему это меня обязывает?

– Обеспечить выполнение общественных работ. Присматривать, чтобы не нарушал порядок.

– Чел, ну, пли-и-из, чел! Я рили буду пай-мальчик, чел!

Раньше я бы его послал, не размышляя и секунды. Но то раньше.

– Учти, – предупредил панка Депутатор, открывая решётку, – теперь этот человек для тебя главный. Одна его жалоба, и ты летишь в суд, как пнутый страусом пингвин. Наш судья, уж будь уверен, закатает по максимуму. Он не любит тех, кто обманул доверие общества, и не верит во вторые шансы.

– Роберт, вы для него теперь папа, мама, учитель и воспитательница в детском саду. Намёк на непослушание – и вернётся к той судьбе, которой избежал благодаря вашей безмерной доброте и огромной гражданской ответственности. Забирайте.

Я мысленно взвыл, выругался, проклял себя, панка, хитрого Депутатора и ситуацию, которая вынуждает меня к таким поступкам.

– Пошли, Говночел, – сказал мрачно вслух. – Тебя ждут великие дела…

***