Беглец в просторах Средней Азии

– Хм… да… конечно… это так… я вполне понимаю, товарищ. Видите, по правде говоря, не имел я времени учиться науке, так как от природы имею талант к политике, а науку учил в основе… – тут он срезался окончательно и завершил: – Что ж, хорошо… Эй, товарищ Хромов! Распорядитесь, чтобы Исполком обеспечил топографа Новикова верховой лошадью и проводником.

Исполком, должно пояснить, есть слово «собирательное», означающее Исполнительный Комитет, и это слово среди коммунистов одно из самых излюбленных.

Я отправился вместе с моим проводником к караван-сараю, а по дороге купил большую ароматную дыню, послужившую мне на пользу в двояком отношении: не только в качестве отменного и освежительного завтрака, но и в роли неожиданного защитника от весьма грозной опасности. Неожиданно встретился я взглядом с человеком, которого знал раньше – геодезистом из Туркестана, – тот шёл мне прямо навстречу. Большевиком он не являлся, но с ними сотрудничал. Рядом шагал субъект, с головы до ног облачённый в чёрный кожаный костюм, верный атрибут коммуниста. Оба о чём-то сосредоточенно беседовали, но встреча лицом к лицу казалась неизбежной. Тут я поднял дыню к своему носу, будто с целью насладиться ароматом её, и лик мой оказалось скрытым, если не считать взъерошенной бороды поверх кожаной куртки. Пожелай они заговорить со мною… ох! навряд бы выпало мне писать эти строки.

Казалось, лошадей придётся ждать целую вечность, так что, пренебрегая опасностью пребывать на виду всего посёлка, пришлось вернуться в Исполком, дабы ускорить дело с лошадьми. Я застал членов комитета во дворе, в компании крестьян, лениво споривших, на чью долю приходится дать лошадь и стать проводником. Все твердили, что, дескать, теперь самая уборка урожая, пора горячая, время рабочее, все предельно заняты и т. п., хотя сами спорящие «труженики», из коих половина пребывала в подпитии, околачивались в посёлке без дела.

Устав ждать и стремясь как можно быстрее покинуть столь опасное место пребывания среди неприятного окружения, я, в конце концов, обратился к самому Председателю и заявил ему решительно:

– Послушайте! Я не для забавы рискую своей головой, разъезжая по горам, а исполняю задание Правительства рабочих и крестьян, которому все мы должны быть преданы, а потому, товарищ председатель, пожалуйста, поторопите своих подчинённых и дайте указания тотчас предоставить мне лошадей.

– Эй, вы там! Поживей! Хватит базарить. Забирайте вон тех лошадей и прочь, а не то… – заорал Председатель на крестьян, которые между собой по-прежнему спорили.

Я выехал через час и к вечеру прибыл в село Трёхсвятское, расположившееся в предгорьях плодородной долины. Здесь вновь пришлось остановиться возле дома председателя исполкома; им был сравнительно молодой человек, служивший ранее солдатом в царской армии. Занят он был тем, что пристально следил за обмолотом весьма приличного урожая. То был первый населённый пункт на моём пути, где наблюдалось изобилие зерна и продовольствия вообще. Начиналась местность, где посевы и скот не были ещё разорены посредством разного рода коммунистических выдумок и большевистского грабежа.

Видя такое изобилие, я дивился, отчего они не шлют зерно отсюда в голодающий Ташкент, где фунт хлеба стоит уже сотню рублей. По невероятной своей глупости вкупе с непоколебимым упрямством, коммунистические власти, взявшие на себя проблему снабжения и продовольствия, запретили не только вывоз товаров из голодающих областей, но также их ввоз! Красные дозоры на всех путях изымали у проходящих и проезжих даже пустяковые кульки с мукою, провозимые в город, вероятно, тайком для родни и друзей, страдающих от голода.

Во время чаепития, принимающий хозяин мой вовсю распространялся касательно своих политических воззрений. По рассуждению его выходило, что для России непригодны не только советское или большевистское правление, но также правление царское и даже любая «буржуйская» республика; подходящей формой должна быть республика «демократическая». Будучи немало удивлён столь возвышенным политическим мировоззрением простого деревенщины, я расспросил его о предмете несколько более подробно и, к своему разочарованию, обнаружил, что под демократической республикой он понимает такой порядок, при котором русские колонисты могут свободно забирать все земли у киргизов Туркестана и делить их между собой.

– У них, свиней, земли предостаточно! – заключил он своё политическое кредо.

Чай приготовляла его супруга; она сервировала стол вкуснейшей сметаной, сливочным маслом, яйцами и превосходным пшеничным хлебом; такого я не видал уже пару лет, а в Ташкенте о подобном и думать забыли.

– Ешьте, ешьте, – напутствовала она, – будьте как дома; извините, что хлеб самый обычный, булочек не напекла.

В ту ночь, весьма прохладную, спал я на ворохе свежего сена, мягкого и тёплого. Наутро по распоряжению председателя исполкома молодой киргиз привёл лошадей, и мы двинулись дальше. Путь шёл вдоль подножья горной цепи, далеко простиравшейся в восточном направлении. Холмистая местность, кое-где прорезанная ложбинами быстрых горных рек, сплошь была покрыта полями зерновых и клевера, пастбищными лугами, фермами киргизов и русских. Заночевали в русской деревне Май-Булак, что по-киргизски значит нефтяной родник. Пожилой хозяин дома, где мы остановились, предложил мне осмотреть расположенную неподалёку в горах старую шахту с обширными подземными выработками, где было найдено множество древних орудий труда. По его рассказу, в дореволюционное время киргизы обычно поставляли оттуда, с тех гор, первоклассный уголь для кузниц. «Нынче всё пропало, бог знает куда, а у нас нет угля вообще», – завершил он.

Здесь, равно как и в других русских поселениях в Семиречье, я был поражён, до какой степени русские поселенцы находятся в зависимости от киргизов. Последние делали всё: трудились на полях, заботились о скоте, возили уголь каменный и древесный и т. д. Иногда они даже брали в аренду свои же собственные земельные угодья, отнятые у них прежним правительством в пользу переселенцев из России. Такова была система колонизации этого края, она же послужила основной причиной недовольства киргизов русскими властями и привела к восстанию 1916 года

. Власти пытались придать своим порядкам вид законности такими словесными увёртками, как «благотворное влияние русских переселенцев на диких кочевников» – таковое же проявилось в приучении киргизов пить водку на благо имперским доходам, тогда как сами по себе киргизы, как истые магометане, – народ в высшей степени трезвый.

Мне крайне важно было как можно скорее покинуть столь опасные для меня окрестности Чимкента, так что пришлось отклонить заманчивое предложение осмотреть старую шахту, сославшись на недостаток времени.

«Тогда приезжай снова, – уговаривал он. – Здесь вокруг так много интересного. Вот, к примеру, ты ведь будешь переправляться через Аксу, там, в теснине одной из впадающих в неё рек есть целая гора “стальной руды”. А в следующем посёлке когда-то жил кузнец, что нашёл золото в одном из тех ущелий. Он уходил туда на два-три дня и возвращался с фунтом золотого песку, потом кутил, пока всё не пропьёт. Пропал, в конце концов».

Утром следующего дня мальчик из местных, лет четырнадцати, привёл лошадей. Одна из них, доставшаяся мне, была типичной киргизской лошадкой: сильная, с прямой шеей, с длинной густой гривой и большим пышным хвостом. Отличная кобыла, ещё исполненная сил, она сразу же взяла хороший аллюр, не дожидаясь хлыста и шпор. Несколько вёрст живой рыси, и начался крутой спуск в долину реки Аксу, которая протекала здесь по дну глубокого и тесного каньона среди отвесных стен из конгломератов. Головокружительный спуск круто ниспадал к мосту через поток, срывавшийся в пропасть и бешено ревевший в своей теснине. Мост представлял собой ряд длинных брёвен, своими концами опиравшихся на контрфорсы из прочных балок и крупных камней. Поверх брёвен уложены связки хвороста, присыпанные землею. Всё это сооружение, выполненное без гвоздей и вообще каких-либо узлов из металла, типично для горных районов Средней Азии; подобные мосты строятся местными жителями во всём Туркестане вплоть до гор Индии. Этот же отличался особой длиною и одним своим видом приводил в трепет. Киргизёнок мой, до того на всём пути державшийся первым, у моста осадил и принял в сторону, как бы предоставляя мне честь первому сорваться в зияющую пропасть. Но я уже знал, что подо мною крепенькая киргизская кобыла, которая в жизни своей повидала многое и знает своё дело; к тому же постоянная опасность оказаться в лапах врагов притупила во мне чувство страха, и я подал лошадь вперёд без особого волнения. Та выступила отважно, полным шагом. Мост затрясся, будто был на пружинах, но кобыла шла, как ни в чём не бывало, и бодро преодолела крутой дальний конец его. Тогда мой спутник двинулся следом. После полудня, однако, его лошадь начала сдавать, так что пришлось заехать в ближайший аул и сменить её на другую. Путь пошёл вверх по небольшой долине к перевалу, где поперёк пути предстал внушительный скальный барьер, за которым внизу на многие мили в северном направлении простиралась равнина, плоская как стол, а за ней виднелся другой высокий горный хребет, Каратау. Мы стояли на взбросе большого разлома в известняках, из которых преимущественно сложены окрестные массивы. Путь вниз не составлял труда, и мы резво направили лошадей в долину. Моя кобыла пошла самым изящным аллюром, её приходилось больше сдерживать, нежели пришпоривать.

На закате дня достигли села Высокое, где остановились на постоялом дворе. В тот день за 10 часов преодолено было 72 версты горного пути, и пришлось задать лошадям двойную порцию овса – роскошь не малая в то время.

Утром, в то время как готовились лошади, владелец постоялого двора стал жаловаться мне, что, дескать, невыносимое время настало для всех из-за этой большевистской революции: обиды, всеобщее разорение, грабёж зерна у крестьян; жаловался, что Правительство Советов запретило наёмный труд, а это всё равно как запретить сельское хозяйство.

– В прежние времена молодёжь наша была жизнедеятельна и хлопотлива, а нынче стала несносной, и ничего с нею не поделаешь. Киргизские дети лучше, у них хоть совесть имеется, – заключил он.

Когда-то я слышал, что где-то неподалёку от этой деревни в горах, среди почти неприступных скал есть пещера, где некогда была установлена статуя, некий идол из терракота; будто бы русским удалось туда проникнуть; идола они повергли, а под ним нашли серебряное блюдо с некоторым количеством очень старинных золотых монет. Спросил, что-нибудь известно об этом?

– Конечно же, знаю о том, пещера почти недоступна, но парни наши спустились туда на верёвках; они сорвали идола и нашли под ним старинные монеты. Точно как ты сказал.

– Так что же стало с монетами?

– Да переплавили их и пропили. Боже, у них столько было денег, что за целый век, казалось бы, не пропить!

– А зачем же идола-то бросили, – спрашиваю, – могли бы продать за хорошие деньги. За одно только блюдо могли бы получить больше, чем за монеты.

– Да лень было. Идол-то тяжёлый, и тащить его из пещеры стоило хлопот немалых. Вот как раз то ж вышло с механиком насосной станции на Арыси, когда тот расстрелял вдребезги статуй китайский.

– Что ещё за статуй? – удивился я.

– Механик тот с дружками, что тайно вели раскопки средь развалин Отрара, нашли подземную комнату. Извлекали оттуда, говорят, много интересного. Преуспевали! Подняли и куклу китайскую, метра полтора высотой. Кольцо у ней такое на голове и дырки в ногах, для прикручивания к полу, наверное. Долго валялась она у механика во дворе, но однажды, в день рождения его, пришли дружки, напились до чёртиков и стали упражняться в стрельбе из ружей. Разнесли её вдребезги!

Вероятно, немало реликтов буддистского искусства пали жертвами пьяных выходок со стороны русских крестьян. Буддизм в здешних местах был весьма распространённою верой до арабского завоевания. Отрар являлся богатым средневековым городом, расположенным неподалёку от слияния рек Арысь и Сыр-Дарья, торговым центром между Китаем, Персией, Византией и Европой. Разрушен монголами, но восстановлен из развалин и процветал при Тамерлане, который в том городе и скончался. Современные руины Отрара покрывают значительную площадь ныне безводных земель близ станции Тимур Ташкентской железной дороги.

Пополудни добрался я до почтовой станции села Бурное. Предъявил свои «мандаты» властям и получил экипаж одвуконь; двинулся дальше как заправский советский чиновник, трудящийся во славу Правительства рабочих и крестьян.

Земли вокруг расстилались плодороднейшие, дивные пастбища и луга оживляли речные долины. А справа по ходу (на юге – пер.) вздымались горы, увенчанные снегами, откуда ниспадали бесчисленные горные потоки.

Воистину казалось, будто целая вечность прошла с тех пор, как я последний раз путешествовал на почтовых. Радостный звон бубенцов под дугой и мерный стук копыт по травянистой степи пробуждали память о моей ранней юности, когда частенько доводилось мне перемещаться вот таким способом по Южному Уралу и степи оренбургской – о них напомнили мне окрестные пейзажи!

Многие из здешних горных рек золотоносны. В теснине одной из них – реки Талас, на отвесной скале найдена была загадочная надпись, высеченная буквами, которые не встречались в азиатской письменности, древней или современной. Позже я выяснил, что таковыми же начертаны знаменитые письмена Орхона, на далёком Енисее. Со временем они были разгаданы датским археологом профессором Томассеном, который доказал их принадлежность к языку Уйгурскому, т. е. древнему языку тюркских народов, называемых теперь киргизами. Интерес представляет тот факт, что знаки Орхонской письменности идентичны, с одной стороны, киргизским тамга – то бишь, родовым знакам отличия и клеймам

, а с другой стороны, соответствуют древнему арамейскому алфавиту – письменной основе языка Палестины во времена нашего Спасителя, который (язык) и заменил собою древнееврейский (т. е. Ветхзаветный – пер.) и стал национальным. Трудно сказать, заимствованы ли тамги из языка арамейского или они старше. Отдельные из них, что нередко встречаются на скалах в Киргизии, относятся к весьма древним эпохам. Тюрки сами по себе являются народом с культурой античной, и не следует забывать, что самая древняя из всех известных цивилизаций, даже более древняя, нежели ассиро-вавилонская, была цивилизация шумерская, а шумеров считают народностью, относящейся к тюркской группе.

Такие вот размышления о далёком прошлом человечества может вызвать нехитрое тавро на крупах киргизских лошадей – обычное клеймо их владельца!

Глава XI. Пишпек

Затемно прибыл я в Аулие-Ата

, что в переводе значит Гробница Патриарха. Подобно многим вновь появившимся русским городам, этот был разбросан на несообразно огромной территории. Как будто здесь замыслил кто-то создать конкурента Петрограду либо самому Парижу. Базар по размерам не уступил бы Площади Согласия, так что даже пересечь его оказалось делом не из лёгких. Конечно же, здесь никто ничего и не думал планировать. Но с другой стороны, каждый дом представлял собой полноценную усадьбу с огромным подворьем и садом. Все здания выполнены из необожжённого кирпича. Ни мостовых, ни тротуаров, ни водопровода. Все сооружения, на что бы ни притязали, равно и мастерские почтовой станции, были в самом ужасном полуразрушенном состоянии. Лошади не ухожены, экипажи поломаны. Управление почтовою службой района изначально осуществлялось подрядчиком, но перешло в руки «пролетариата рабочих и крестьян». Весь день туда-сюда носились конные двойки и тройки с полупьяными рабочими и возчиками, что сквернословили безбожно и хлестали лошадей безжалостно. Несчастные животные все в поту и пене, с глазами дикими, несли экипажи, словно безумные. Вокруг шум, вопль и крики…

– По что так издеваетесь над бедными созданиями? – вопрошаю начальника станции.

– А что я могу? – отвечает. – Пролетариат во власти и заново объезжает лошадей, национализированных у киргизов. Наши-то загнаны насмерть или почти загублены.

Лишь к вечеру удалось найти пару лошадей, чтобы прочь убраться из этого мерзкого пристанища. Только я собрался трогаться, как подошли маленькая девочка с матерью, попросились в попутчицы; мать работала учителем в посёлке, что прямо по пути, но вот «мандата» для найма почтовой повозки не имела. В моей же места было достаточно, и две пассажирки могли придать мне более «мирный и респектабельный» вид, так что я с радостью согласился.

Как только выбрались из города, предстало нам пересекать вброд реку с быстрой, удивительно чистою и прозрачною водой. Глубоко было настолько, что дно повозки накрыло, и тут мои попутчицы извлекли пиалы и, не сходя с места, зачерпнули воды и с видимым удовольствием утолили жажду.

Ночевали на ближайшей станции и весь следующий день почти всё время плелись по сухой и пыльной равнине; к вечеру добрались до посёлка Луговое, где встретились с некой «военной миссией» – большевистской группой из Копала; это как раз на границе Семиречья, в местности, захваченной белоказаками и киргизами из Сибири.

В этом отдалённом, обособленном и плодородном сельскохозяйственном районе никогда не существовало ни помещиков или крупных землевладельцев, ни пролетариев, ни фабрик и заводов, ни «эксплуатируемых масс» или просто люда безземельного, а потому непостижимо, что и как здесь нашлось в качестве идей и забот для коммунистов. Члены большевистского комитета – «делегаты», как они сами себя именовали – с виду типы допотопные, а по сути – дикари. Когда прислужница запоздала с самоваром для чая, пара этих самых делегатов решила, что надо бы «врезать ей по челюсти». Они было поднялись исполнить дело, но тут уж я принялся их урезонивать, напирая на то, что девушка, как и они сами, происхождения пролетарского. В ответ прозвучало что-то вроде следующего:

«У нас всего достаточно, мяса и хлеба, и всё дёшево, а вот товаров нет. Мы рады принять в партию каждого, но им придётся идти на фронт и сражаться с казаками. А не захотят бороться за социалистическое отечество, так мы им зададим хорошую порку!» Сами-то они были, видимо, довольны тем, что возвращаются в Ташкент, где и надеются задержаться подольше, чтоб как можно дальше быть от фронта и всякого рода «гражданских позиций».

Ночь следующую провели в Мерке – поселении, некогда процветающем и богатом, а ныне пребывающем в крайнем запустении. Здесь, однако, впервые за весь путь нам удалось раздобыть яиц и поесть плова, что несколько улучшило наше расположение духа. Мерке расположен у самого подножия гор, чрезвычайно богатых дичью, как-то: горный козёл, кабан и дикая овца, включая очень редкий дикий вид Ovis heinzii

. Когда-то здесь были превосходные охотничьи угодья.

Утром остановились для завтрака в посёлке, где дорожным инженером как раз служил брат моей попутчицы. Молодой парень прямо и открыто говорил, что не намерен работать на большевиков и всерьёз рассматривает замысел бежать через Балхашскую степь в армию Колчака, к чему уже начал свои приготовления. Также сообщил, что в посёлке есть тайная организация, содействующая тем, кто желает сменить «коммунистический рай» на свободу. Сестра идею одобрила, а мать-старуха благословила сына на путь долгий и рискованный. Звал он и меня с собою, но я отказался, ибо не видел в его замысле хорошо продуманного и ясного плана.