Беглец в просторах Средней Азии

Люди образованные и смышлёные трепетно отсиживались в своих бедствующих жилищах, тщательно занавешивая окна, дабы луч света не проник на улицу и не выдал буржуя, занятого чтением или работой – таковые могли быть достаточным основанием для вторжения Красного дозора и неизбежного ареста.

Нигде не было ни книг, ни газет, равно в обиходе ни писем, ни телеграмм. Вообще не было никаких новостей из России и внешнего мира. И только разные слухи кругом… будто генерал Юденич взял Петроград… что армия генерала Деникина достигла Курска… что конец Советской власти близок…

Однажды воскресным утром произошёл весьма интересный и, можно сказать, пророческий случай: во время завтрака служанка спросила меня, что мне снилось? Я отвечал, что снилось, будто мы остановили советский поезд, все вагоны которого были набиты комиссарами-коммунистами и деньгами.

– А в каком виде были деньги, бумажные или монеты? – вдруг попросила уточнить служанка.

– Деньги бумажные, старые добрые императорские банкноты.

– Значит, вы получите письмо с хорошими известиями, причём скоро, потому что сны перед праздником сбываются перед обедом, – заключила служанка.

– Буду надеяться, – вздохнул я, – ибо сто лет прошло с той поры, когда получал я весточку из Туркестана.

Чуть позже, когда приступили мы к своей скромной трапезе, подъехала к дому коляска, в коей сидело двое в кожаных куртках и шапках. Это могли быть, конечно же, коммунисты либо сотрудники ЧК.

«Вот они меня, наконец, достигли!» – промелькнула мысль. Перед тем как отпереть дверь, одна из женщин взяла меня за руку и препроводила в свою комнату. Открыв окно, она произнесла: «Если вдруг я громко окликну собаку, выпрыгнете в окно и бегите в том направлении». Она вышла и заперла за собою дверь.

Затем наступила пауза. Я сосредоточенно вслушивался и мог различить, как люди вошли в комнату, их разговор, смех; я ждал сигнала с минуты на минуту. Высунувшись из окна на улицу, я подумал, что если придётся выпрыгнуть, то надо будет закрыть окно за собою.

А затем они ушли. Дверь распахнулась, и младшая из женщин позвала меня с радостным оттенком в голосе: «Это не большевики, а два инженера, мы их знаем; они заглянули по пути из Ташкента в Верный и доставили огромный тюк, наверное, для вас. Ваш сон сбылся!»

Воистину, так оно и было! Большая упаковка содержала тёплую одежду, меховое пальто и шапку, в коих я нуждался столь отчаянно, и несколько писем от семьи. И всё-таки я утратил веру в подобные сновидения, где не раз снились мне деньги, но сны эти более уже никогда не сбывались!

Новости оказались дурными: гибель адмирала Колчака, приведшая большевиков в состояние неистового восторга. По сему случаю произведён был столь яростный салют из двух устаревших пушек на рыночной площади, что от выстрелов повылетали стёкла в домах близрасположенных, и это как раз в то время, когда новых стёкол достать было негде.

Мы были в подавленном настроении. Одна за другой рушились надежды на освобождение страны от бандитов, ввергнувших её в рабство.

Однажды, идя вдоль по улице возле дома, где проживал, встретил я одного знакомого из Ташкента; тот шёл прямо мне навстречу. Человек он был порядочный, ярый противник большевиков, однако я по-прежнему старался скрывать своё настоящее место пребывания. По таковой причине я сделал вид, будто сморкаюсь, прикрыл лицо платком и перешел на другую сторону улицы. Через пару дней я встретил его опять. На сей раз, попытка улизнуть оказалась бесполезною. Я отчётливо услышал, как он тихо назвал меня по имени, и потому приветствовал его по-дружески.

– Как это вы меня узнали? Неужто моя одежда и борода меня не скрывают?

– Разумеется, узнать не просто, но прошлый раз, увидев, сразу обнаружил контраст между лицом вашим и костюмом, а, взглянув ближе, узнал по глазам. Следует быть осторожным, ибо многие бежали из Ташкента в Пишпек во избежание голодной смерти; вас легко могут узнать.

К опасностям я привык, друзья мои всегда за меня опасались, когда в одиночку отправлялся я за пределы города, однако это было необходимо.

И дабы впредь избежать подобных встреч, подыскивал я подходящий повод для отлучек и говорил, будто отправляюсь охотиться на кабана в район нижних плёсов реки Чу. Река в самом конце своём исчезает среди пустыни, образуя ряд озёр и болот, поросших тростником – приют бесчисленных животных всяческих видов. Устанавливалась очень холодная зима, заморозки крепчали, и для поездок подобного рода складывались самые подходящие условия.

Глава XIV. Снова в опасности

В тростниковых зарослях реки Чу водятся олени и косули; сюда зимою спускаются с гор дикие овцы, и в особенном изобилии водятся кабаны; можно ещё встретиться с азиатским тигром; антилопа сайга (Saiga tartarica)

находит здесь убежище от слепящих метелей дикой степи. Последнее животное особенно интересно, ибо является последним представителем обширного рода антилоп «с хоботом», что были многочисленны в миоцене. Наиболее известен род Sivaterium

– огромное животное с небольшим хоботом, чьи останки были найдены в третичных отложениях холмов Сивалик в Индии.

У сайги имеется короткий, но совершенно ясно выраженный хобот, особенно заметный у самцов. Сайга – обитатель травянистых равнин, но не пустынных мест, – особенно многочисленна была в степях юга России вплоть до середины последнего столетия. В послеледниковый период являлась важным объектом охоты и пропитания племён каменного века, ареал обитания простирался на запад вплоть до восточного побережья Англии. Но теперь сайга на грани исчезновения, так как истребляется беспощадно ради добычи рогов её, что ценятся от 4 до 5 сотен золотых рублей за пару, т. е. порядка 40 или 50 гиней; продают их в Китае, где используются как средство народной медицины. Рога сайги с виду как у газели, но цветом подобны полупрозрачному янтарю. Российское правительство ничего не предприняло для защиты животного, а уж когда народ русский был осчастливлен «свободою, дарованной товарищами от коммунизма», возник даже особый вид спорта: явились охотники на «охотников на сайгу». Таковые отслеживали счастливого добытчика пары сайгачьих рогов, поджидали его в засаде, и, всаживая ему пулю в тело, становились обладателями добычи, легко превращаемой в денежный приз. Лишь безлюдная степь была свидетелем преступления.

Я содержал сайгу в домашних условиях; животное быстро приручается, если взято в раннем возрасте, и в неволи способно размножаться. Стоило бы разводить сайгу в степи, как маралов, для тех же целей; разведение маралов стало прибыльным делом в лесистых местностях Алтая, причём рога подлежат вывозу в Китай.

Помимо решения чисто охотничьих задач, эта поездка могла бы стать для меня полезной в отношении добычи свежего мяса для моих друзей и для меня лично. Мясо вообще стало очень дорогостоящей и трудно добываемой пищей, и в моём рационе оно исчезло вовсе. К тому времени мне удалось выправить свою берданку путём срезки части ствола и наладки прицела; теперь старушка стреляла исправно, в чём смог я убедиться, охотясь на дрофу.

Непросто было разыскать возничего, ибо не было желающих в лютую стужу отправляться в тростником поросшие дали. В конце концов, по распоряжению Совета рабочих, удалось заполучить молодого русского парня по имени Фёдор. Он был коммунистом, но я не особенно волновался на сей счёт, поскольку имел способ вышибить из его головы коммунистический бред, когда выехали мы в пустынные пределы. Напутствуемый сердечным прощанием от моих добрых друзей и хозяев дома, пожелавших мне избежать чрезмерных опасностей и не быть съеденным тиграми, отправился я в свою охотничью экспедицию.

Мой возничий не имел ни малейшего представления об управлении лошадьми и давал им полную волю двигаться по дороге, как им заблагорассудится, довольствуясь лишь тем, что дёргал иногда то за одну вожжу, то за другую. Он даже и не предполагал необходимости держать вожжи в руке, а просто привязал их к навесу коляски у себя над головой. Стоит ли удивляться, что мы имели неприятности уже до того как покинули пределы города: просто вывалились из экипажа, когда тот опрокинулся. К счастью я сумел вовремя выпрыгнуть. После того я, невзирая на коммунистические «возражения» Фёдора, настоял на том, чтобы он держал вожжи в руках постоянно, и разъяснил ему основы управления лошадьми. Однако вдолбить в тупую башку русского мужика, который абсолютно убежден, что наделен природой всеми знаниями от рождения и стоит гораздо больше, чем любой барин, можно разве что при помощи дубины. Когда мы спустились по крутому склону к мосту через реку Чу, то едва избежали волн глубокого бурлящего потока. То послужило своевременным уроком, вложившим в его коммунистические мозги толику здравомыслия. Далее на протяжении нашего пути уже не было особых происшествий.

Заночевали в русской деревне в доме престарелой пары зажиточных крестьян. Хозяин со своею супругой оказались учтивы и предоставили мне приемлемо чистую комнату, а сами вместе с Фёдором разместились на кухне.

Пока я пил чай и скромно ужинал, появился некий молодой человек, видимо, сын хозяина дома, подсел ко мне и представился как секретарь местного коммунистического комитета; он спросил, почему я сижу тут один со своим чаем и не пригашаю Фёдора присоединиться к ужину.

– Да потому что он мой кучер, – спокойно ответствовал я.

– Но он ведь тоже человек, как и вы. А все люди равны.

– Ни в коем случае, – возразил я.

– Но это доказано наукой!

– Как раз наоборот, наука доказала, что люди, равно как и животные, отличаются друг от друга, и на этом основан прогресс и развитие человечества.

– Но ведь оба вы граждане одной страны и равноправны; оба служите в одном учреждении и делаете одно дело, – продолжал упорствовать юный коммунист.

– Вовсе нет, – возражал я, – сможет ли ваш Фёдор выполнить гидрографический обзор вместо меня и начертить геологический разрез?

– Но он делает ту работу, что ему поручена!

– И делает её из рук вон плохо, не имеет о ней ни малейшего понятия. Я могу править лучше, чем он, и ухаживать за лошадьми также. Вот завтра поутру я сяду на место Фёдора и стану править, а он пусть следит за моими инструментами и делает съёмку русла реки.

– Но его этому не учили, – настаивал сей ученик Карла Маркса.

– Не считаете же вы, что те двенадцать лет моей жизни, что потратил я на своё образование, не даёт мне никакого преимущества перед тем, кто едва способен читать и писать?

– Все люди с рождения имеют равные права на все блага жизни, а потому всё должно быть поделено поровну среди всех, – от души твердил юноша избитые слова.

– С этим согласен, – ответил я с улыбкою, – отец Фёдора владел парой сотен акров земли, фермою, садом, четырьмя лошадьми, тремя коровами, овцой, свиньями, домашней птицей и т. д. Фёдор вместе с ним поставлял десятки фунтов сала, изрядное количество хлеба и масла, и всё это ничего ему не стоило. Коль скоро все люди равны, нам и платят поровну, двенадцать сотен рублей в месяц. На свой хлеб я трачу сто рублей и за кило колбасы плачу ещё шесть сотен рублей. Что остается сверх того и на сколько дней ещё хватит? Я с радостью готов разделить собственность Фёдора и отца его между нами поровну. А моя собственность вот она вся здесь. – И я указал на свой скудный багаж.

Коммунист промолчал, посидел ещё немного, встал, вышел вон и уж более не появлялся. Вскоре вошла его мать, которая подслушала наш спор за дверью. Она принесла яиц, отменную сметану и хлеб, и шепотом произнесла: «Не обращайте внимания на молодого дурачка и не обижайтесь на него. Он повелся с большевиками и совсем помешался».

На следующий день в момент отъезда моего она категорически отказалась принять деньги за гостеприимство.

Всю ночь падал снег, и дорога стала трудно проезжей, колёса вязли, и лошади с трудом тащили повозку. К темноте едва сумели добраться до следующей русской деревни, где надлежало нам сменить колёсный экипаж на сани. Помещение, которое нам удалось найти для ночлега, оказалось столь грязным и душным, что я предпочёл заночевать в повозке прямо во дворе. Ноги мои мёрзли, ибо кожаные ботинки не спасали от холода, пришлось ботинки снять. Пурга не унималась, меня заметало снегом, тапочки мои смёрзлись так, что я едва смог их надеть после того, как те немного оттаяли и стали мягче.

Благодаря саням мы стали двигаться значительно быстрее; перед нами простиралась бесконечная заснеженная равнина, сливавшаяся со свинцово-серым небом на горизонте. Лошади тянули бодро, колокольчики на сбруе весело звенели, а холодный свежий ветер перехватывал дыхание. Всё это живо напоминало мне о юных годах моих, об оренбургских заснеженных степях, когда в метель и бураны зачастую терял я дорогу и вынужден был ночевать под открытым небом.

Было уже позднее время, когда добрались мы до деревни Воскресенское, последней на моём пути. Неподалёку от околицы возле дороги, зловеще при свете луны выступали три недавних могилы, обнесённые невысокой изгородью; то был памятник Большевистской Власти. Жертвы были расстреляны не за какой-то проступок, но просто так, pour encourager les autres (фр. чтобы другим неповадно было – пер.); для коммунистов это дело обыкновенное. Система беспощадного террора, благодаря лишь которой Ленин добился успеха, преследовала нас даже здесь, в затерянной среди бескрайней степи деревне.

В Воскресенском ждало меня разочарование: дальше ехать было невозможно, снег завалил в степи все дороги, для лошадей не было пищи. Утешением могла послужить лишь новость, что можно пострелять фазанов и зайцев здесь, сколько душе моей угодно. С горечью приходилось отказываться от заветной мысли о поездке в район, не только изобилующий дичью, но и для меня незнакомый, однако видел я немыслимость проехать ещё пару сотен вёрст по степи в столь суровых условиях.

«Однако с чем буду охотиться на фазана? Нет у меня дробовика», – невольно воскликнул я. «Найдём для тебя хорошее ружьё», – услышал я в ответ.