Беглец в просторах Средней Азии

Вскоре принесли мне обрез из старой винтовки калибра 0,4 дюйма, с виду как длинный пистолет; нарезка ствола изношена; несколько старых обойм могли вместить лишь немного патронов; порох был самодельным, а пыжи изготовлены из клочков газетной бумаги.

– Мыслимо ли убить кого-либо из подобного ружья! Это не более чем игрушка!

– Не беда, в краях наших птицы непуганые, мы ловим фазанов руками.

И то оказалось правдою. Когда выпадает много свежего пушистого снегу, фазаны в него проваливаются, начинают барахтаться и проваливаются более, пока не выбьются из сил. Тогда можно брать их голыми руками. Рано поутру принесли мне живую птицу, пойманную таким образом в ближайшем огороде.

Так вот началось моё своеобразное «преследование фазанов», тем манером, как это часто делается в России и Сибири при охоте на тетерева. Стрелок на санях приближается как можно ближе к птицам, которые на зорях собираются на возвышенных участках побережья реки Чу, где снег растаял и можно отыскать немного зёрен и семян для прокорма. Птицы позволяли подобраться на санях совсем близко, так что я мог стрелять по ним из своего нелепого оружия.

Сходу ружьё, как правило, давало осечку, так что частенько приходилось спускать курок два, три и даже четыре раза подряд, пока наконец ружьё выстреливало. Хорошо, что фазаны при этом оставались настолько спокойными, что продолжали разгуливать и как бы ожидали, когда я смогу по-настоящему выстрелить. Иногда сила выстрела была столь незначительной, что заряд, ударившись в птицу, не причинял оной никакого вреда: та лишь отряхивалась и, как ни в чём не бывало, отходила чуть подальше. При сильном морозе оперение фазана становится очень жёстким, а под ним есть ещё слой пуха, в котором заряд и застревает, так что от слабого выстрела у фазана имеется хорошая защита. Иногда птицы пытаются спрятаться в снегу, но их длинные хвосты при этом остаются торчать снаружи и выдают их тем самым. Те, которых мы добыли, были очень жирны и в виде пищи вкусны чрезвычайно. Несмотря на примитивность моего оружия и прочего снаряжения, в течение трёх дней охоты удалось добыть изрядное количество фазанов, зайцев и уток. Подстрелил я также горностая; помимо того, с помощью моего спутника и его сети, удалось наловить более 20 кг жирных сазанов. Позже удалось выменять ещё 5 кг масла, так что можно было возвращаться в Пишпек с запасом провизии для меня и моих друзей. Стояли холода, и всё добытое могло быть сохранено в самом лучшем виде.

Через несколько дней после моего возвращения в город, на большом митинге, по сведению друзей, там присутствовавших, заявлено было о приговоре, вынесенном Советской Властью над другом моим полковником П. Г. Корниловым

, и о казни его в Ташкенте. Даже измученный пытками и едва способный стоять на ногах, он держался героем, с достоинством истинно благородного человека, перед бандитами, что разыграли над ним трагикомедийную пародию на судопроизводство. Судьями его были сплошь преступники, вызволенными из тюрем революцией. В зачитанном сообщении большевики выказали огорчение по поводу того, что «главному организатору мятежа в Туркестане, Назарову, удалось скрыться, но Советское правительство делает всё возможное для его отыскания».

Здравый смысл подсказывал, что настала пора укрываться от карающего меча Советской Немезиды. Путь был только один – бежать в Кашгар, на территорию Китайского Туркестана. Я уже давно начал осознавать неизбежность такового шага и собрал все доступные сведения о пути в том направлении, но в данную пору, в средину зимы, путь был для меня закрыт. Все перевалы заснежены. Помимо того, появление незнакомого лица в столь необычное для передвижения время неизбежно привлекло бы внимание и закончилось незамедлительным арестом. Итак, не было иного выхода, как проводить время в непрерывных разъездах и от города держаться подальше.

Трагичность моего положения состояла ещё в том, что я, если окажусь в клещах большевистских, неизбежно подвергну смертельному риску не только дорогих мне людей, но и тех любезных друзей, что дали мне убежище, не догадываясь, кого приютили, и даже не подозревая, что я скрываюсь под вымышленным именем.

А тем временем снег днём уже начинал таять, на дорогах появились лужи, хотя по ночам всё замерзало вновь; солнце пригревало, становилось всё теплее. В воздухе всё явственнее ощущалось дыхание весны. Заснеженные пики гор круто возвышались на фоне ярко-синего неба – вершины, за которыми была земля, в коей уповал я обрести покой и отдохновение. Часто взирал я на этот горный хребет. Оттуда из краёв полуденных прилетали стаи лебедей, и слышен был их мелодичный свист, подобный гласу серебряной фанфары. Треугольники огромных гусиных стай, что зимовали на просторах далёкой Индии, косяк за косяком, пролетали в сторону озёр степей киргизских. Всё это будоражило душу и не давало спать по ночам; этот проникновенный клич „хонк-хонк“ так дорог для слуха настоящего охотника! Следом потянулись, словно из какого-то волшебного мешка, несметные количества уток всех сортов, покрывших не только озёра и болота, но и поля тающего снега, многие осмеливались располагаться прямо в посёлках. По вечерам главные дороги, где снег таял быстрее, нежели в полях, буквально сплошь были покрыты дикими утками, те не желали отлетать прочь из-под колёс моей повозки, рискуя быть раздавленными.

На равнине становилось всё теплее, снег исчез почти всюду, и в степи начала пробиваться зелень трав. Появились бекасы и другие болотные птицы, и я имел возможность сделать ряд первоклассных выстрелов, ибо теперь у меня в руках была превосходная бескурковая двустволка. Также появились стрепеты и дрофы, рябок песчаный (Pterocles arenaria)

всевозможные зуйки-ржанки и прочие промысловые птицы. Я подстрелил очень крупную дрофу, что весила почти 20 кг и послужила отменным угощением к Пасхе.

В ту пору я готовился к поездке в северные области озера Балхаш, малоизученные, но весьма богатые. Достаточно упомянуть, что горный хребет Кан-Тау, простирающийся к западу от Балхаша, до сих пор на картах точно не обозначен. Кан-Тау означает Рудничные горы, и таковое название оправдывается изобилием в тех горах полезных ископаемых. Имеется тут следы древних выработок неизвестной эпохи. Ныне лишь немногие киргизы выплавляют из руд свинец для пуль, извлекают также и некоторое количество серебра.

Встречаются среди песков естественные залежи селитры, подобные тем, что в Чили, но селитра здесь калиевая, а не натриевая. Под рыхлым слоем поверхностного грунта имеется слой глины с прожилками нитрата калия. Таковые отложения не имеют ничего общего с теми, что часто встречаются в Туркестане на территории старинных городов и поселений. Во время Великой войны (Первой мировой – пер.) я принимал деятельное участие в разработке таковых. Есть подобные естественные отложения в других местностях Семиречья, например, близ поселения Белые Воды. Природные нитраты могут когда-нибудь стать предметом выгодного производства.

Немало есть богатств, каковыми щедрая Природа наделила Семиречье, вот, к примеру, «сапропелит» – ценный продукт, как бы специально уготовленный для благ человечества не только в течение последних веков, но и буквально на наших глазах. С виду он похож на озокерит, но отличается поведением в поляризованном свете; происхождение его органическое

. При сухой перегонке сапропелит даёт керосин, бензин, парафин, церезин и производные бензола, в том числе до 40 % толуола, важного для парфюмерии и для военной промышленности (получения взрывчатого вещества тринитротолуола – пер.). Огромные количества сапропелита залегает под слоем песка вдоль берегов залива Ала-Куль, являющего частью озера Балхаш, но ещё большие запасы его лежат на дне его обширного мелководья. Сапропелит есть продукт превращения водоросли-макрофита Botryorchis brauni, в огромных количествах обитающей в Ала-Куле; встречается он и в многочисленных озёрах и внутренних морях России и Европы, но нигде его нет так много, как здесь. Битумные сланцы, что стали нынче важной составляющей европейской промышленности, есть не что иное, как отложения сапропелита древних геологических эпох. Мне известен лишь один случай применения сапропелита Ала-Куля: семиреченский казак по фамилии Плотников сумел изготовить из него смазку для колёс, но изобретателя расстреляли большевики как буржуя и «эксплуататора трудящихся масс».

Рискуя утомить читателя перечислением всех благ Семиречья, где провёл-то я не так уж много времени, должен я упомянуть ещё об одном естественном продукте, могущем сыграть важную роль в текстильной промышленности. Это растение турка или кендырь (Apocynum venetum)

, встречающееся во многих речных долинах Туркестана, но особенно много его на нижних участках долин Чу и Амударьи. Это невысокий кустарник с красивыми узкими листьями и маленькими розовыми соцветиями. Его молодые побеги, будучи срезанными весной, дают яркоё белое волокно, из которого получается первоклассная ткань, совсем как шёлк. Осенью волокно приобретает коричневый оттенок и становится более грубым, но всё ещё ценным. В Хиве срезку делают по осени и волокно используют для верёвок и сетей, имеющих то важное свойство, что не гниют в воде и не портятся от сырости даже при длительно воздействии. Турка – растение дикорастущее, но которое было бы не сложно культивировать. Всё что требуется, это расчистить участок с подходящей почвой, удалить иные растения и сделать посадки. Предпочтительны неплодородные болотистые почвы, на которых ничто иное не растёт. Этот кустарник мог бы стать для Туркестана тем же, чем для Индии стал джут. Россия изобильна, но народ русский ленив. До сего времени страна слишком была занята мировыми социальными проблемами и нынче, разумеется, совершенно не способна культивировать не только источник сырья для текстильной промышленности, но и развивать что-либо вообще.

Берега озера Балхаш, камышовые заросли, болота и травянистая степь вокруг с островами кустарника изобилуют всеми видами живности, пернатой и облачённой в мех. В камышовнике фазанов тысячи, а летом водное пространство буквально забито гусями, лебедями, утками и прочей пернатой дичью. Множество кабанов также нашло приют в зарослях камыша, сами служа добычей для тигров, которых здесь также немало. Балхашский тигр знаменит своим густым мехом

. На степных просторах пасутся стада газелей и сайгаков, и что примечательно, в зарослях кустарника среди холмов встречаются не только косули, но и олени, олени крупные, коих киргизы называют маралами. Конечно, это иной вид, нежели марал сибирский, подобный вапити (Cervus canadenis, v. maral, канадский олень – пер.). Олень русского и китайского Туркестана малоизучен, и я не сомневаюсь, что имеется несколько его разновидностей, науке неизвестных.

Район озера Балхаш – край привлекательный, щедро природою наделённый, и в то же время первозданно-дикий, ещё не разграбленный жадностью человеческой. После большевистского переворота многие жители Туркестана не смогли приспособиться к новым социалистическим порядкам и отправились искать себе убежища в отдалённых и уединённых землях по берегам озера Балхаш. Некоторые мигрировали вместе с семьями. Образ жизни был у них вольный и независимый, как у охотников. Кабаны давали первоклассную свинину, воды озера – отменную рыбу, вплоть до крупной озёрной форели, на сочных травах степных скот быстро тучнел и размножался. Плодородные земли давали баснословные урожаи.

Таковые охотники обитали в разнесенных усадьбах. Зимой они торговали с городами, поставляя ветчину и рыбу. Среди повсеместной нищеты и необузданной травли в условиях большевистского террора, таковые места оказались единственными островами во всей нашей бескрайней империи, где человек мог ещё жить и дышать свободно.

Люди здешние гостеприимны и доброжелательны к тем, кто почтит их своим посещением. У них даже заведен такой порядок, чтобы по очерёдности принимать и обслуживать гостя. Меня наперебой приглашали, чтобы выбрал я себе пристанище среди них в этих поистине райских для охотника местах, куда не достали ещё лапы большевиков.

Предпочёл же я, однако, путь для себя более деятельный и тревожный, дорогу в дальний и неизведанный Китай, прочь отныне и навсегда из этого ада «мира рабочих и крестьян», дикой тюрьмы, что зовётся у них Советской Социалистической Республикой.

Когда я был уже в безопасности в Кашгаре, в конце 1920-го, Советское правительство направила особую карательную экспедицию на Балхаш, и та быстро изничтожила свободно-независимое население благословенных мест. Большевики перестреляли всех: охотников, их жён и даже детей малых.

Весна была уже в разгаре. Зацвели фруктовые деревья. Под моим окном заблагоухали соцветия черёмухи обыкновенной (The Birdcherry, Prunus padus – авт.). Это дерево, столь излюбленное для многих русских, в Туркестане не растёт, и в течение многих лет не мог я наблюдать его цветения, живо напоминающего мне родные места на Урале. Каждый божий день посещаема была черёмуха краснопёрыми птицами, именуемыми большая чечевица (Carpodacus rubicilla)

, и я глаз оторвать не мог от этих в багровый цвет наряженных созданий, что порхали среди белоснежных соцветий. Отныне всё это, моя родина и народ мой, всё должно быть оставлено позади на многие-многие дни, а может статься, что навсегда. Я двигался в изгнание, в улёт из страны моей в края незнакомые, дикие, страну незнаемую, где обречён искать себе убежища и покоя.

Целых две недели дождь лил беспрестанно, ливень перемежался с порывами ветра, молниями и градом. Наконец после особенно сильного натиска бури, заставшей меня на открытом месте и принудившей укрываться вместе с лошадью от града под накидкою, пробилось, наконец, солнце, сгинула облачность, и настал длительный промежуток отменно ясной погоды.

Природа пребывала теперь в полной красе своей: места невозвышенные уже покрылись густою зеленью трав и ковром цветов разнообразных и чудеснейших, средь них и мой в Туркестане любимейший тюльпан (Tulipa greigii)

, с его широкими пятнистыми листьями, расцветкою подобными леопарду. Нигде тюльпан не достигает столь больших размеров, как в Семиречье: толстый стебель его длину имеет более 60 см, а тёмно-красный цветок – размером с чашку.

Холмы, что повыше, покрылись ярко-зелёной невысокой, нежною травой, чрез которую по всем склонам пробивались тысячи тюльпанов иного вида, Tulipa hesneriana

, золотисто-жёлтых, розовых, белых, бело-розовых, жёлтых и красных, в любом разнообразии расцветок, и все с изумительным ароматом. Воздух был свеж и бодрящ, исполнен дивных ароматов. Таковую картину помнил я с дней моего детства в степях Оренбуржья, где по весне как раз такие тюльпаны украшали травяные пространства.

Весна была уж в полном разгаре. Дороги открыты. Пора настала готовиться к длительному и опасному путешествию. Официально считалось, будто я направляюсь далеко в горы для геологической съёмки.

Мои друзья организовали прощальный пикник, во время которого мы набрали массу грибов, а также цветов лютика (Adonis vernalis)

, что так ценится в больницах при недостаточности лекарственных средств.

Чувство глубокой грусти сжимало сердце моё при расставании, возможно навсегда, со всем тем, что было мне столь дорогим при жизни в любимом мною Туркестане, где провёл я лучшие годы жизни своей, изучая природу края и его минеральные богатства. Предстояло мне изнурительное странствие в земле неведомой, одинокое и бесприютное существование в бедности, без друзей в стране чужой, незнакомой…

Но чтобы достичь хотя бы этого, надо было ещё незамеченным выйти за пределы «социалистичекого отечества» через кордон, ныне бдительно охраняемый Красными пограничниками. Правительство рабочих и крестьян не позволяло никому покинуть пределы созданного ими рая на земле, таковое дело возможно было осуществить лишь с риском для жизни.

Глава XV. Возвращение на тропу

Из Ташкента прибыл мой друг с тревожным для меня известием: советские власти установили, что я скрываюсь где-то в Семиречье, и отдан приказ местным органам ЧК сделать всё возможное для моей поимки. Стало жизненно необходимым убираться из Пишпека как можно быстрее.

Дабы сбить с толку их агентов и замести свои следы, я устроил дело таким образом, будто официально командирован в окрестности озера Балхаш с целью разведки полезных ископаемых, а на самом деле двинулся прямо в противоположную сторону, на юг, к ущелью реки Нарын, что на границе с Китаем близ Кашгара.

Я выехал из Пишпека 18-го мая (1920 г. – пер.) на небольшом экипаже, запряжённым тройкой лошадей. В мои намерения входило воспользоваться одной лошадью на пути от границы до Кашгара, а повозку с двумя остальными отправить обратно. На сей раз извозчиком был молодой киргиз Азамат-бек, смышлёный парень, чья надёжность не вызывала сомнений. Ранее он был весьма богат, но в 1916 году разорён совершенно. Тогда во время восстания русские похитили всё его имущество и запасы, убили престарелого отца его, несмотря на то, что оба к русским были доброжелательны. Сам Азамат немало для пострадавших сделал, например, избавил от плена семнадцать русских девушек и женщин, которых киргизские повстанцы угоняли в Китай. Конечно же, я не посвятил его в детали моих намерений, и он не догадывался о том, куда я направляюсь, а просто полагал, что совершаю обычную свою поездку в горы.

Погода установилась чудесная, тёплая и ясная. Всё вокруг зеленело, степь пестрела разнообразием цветов всяческого вида. Взгляд привлекали тёмно-синие колокольчики чудесных лилий (Ixiliridion tartarica)

, что способны расти повсюду и достойны внедрения в садоводство. Другой очаровательный весенний цветок, который заслуживает внимания любителей цветоводства, – это миниатюрная разновидность ириса нежно-фиолетового оттенка с удивительным запахом; он может произрастать из луковицы в самых крошечных горшочках и очень подходящ как для закрытых помещений, так и в саду в качестве альтернативы крокусам.

Заночевали в Токмаке, а следующий день как раз пришёлся на большой православный праздник, Вознесение. День был чудесный, солнечный, и мелодичный звон больших колоколов разносился в спокойном утреннем воздухе. В последний раз внимал я гласу родной церкви, будто прямо к сердцу моему взывавшему!

По окончании церковной службы толпа прихожан вывалилась из храма, мужчины и женщины в ярких разноцветных одеждах и косынках. Собравшись вдоль церковной ограды, они составили яркий и своеобразный фон для военного парада, который долженствовал быть вскоре – парада Красной армии на манер дней стародавних, когда подобное действо было неотделимо от важных церковных праздников. Поводом служила вторая годовщина рождения Красной пролетарской армии. Якобы-большевики Токмака оставались верны своим повадкам, просочетав коммунистическую демонстрацию со старинным русским церковным праздником.

Я устроился на большом камне поближе к ораторам, откуда мог всё хорошо наблюдать и слышать. Произносимы были пламенные речи, равно русскими и мусульманами. Ораторы изгалялись в красноречии по поводу насущной необходимости «общенародного вооружения» ради поддержки «мировой социалистической революции». Дескать, Царская армия создана была империалистами ради всемирного кровопролития, защиты интересов капиталистов и помещиков, но вот теперешняя Красная армия создана для защиты «трудящихся масс и интересов мирового пролетариата». «Капитал отныне уничтожен, – хрипели они, – и осталась лишь задача единения и вооружения международного пролетариата и создания всемирной Красной армии, а потом наступит век всеобщего благоденствия, товарищества всех наций, мир во всём мире, “священная империя трудящихся масс”. Оружие пребудет лишь в музеях, пушки переплавят на сельхозорудия».

Я слушал, и мне казалось иногда, что оратор говорит с иронией и лукавством, едва сдерживая улыбку от собственных слов своих, вида своего и всего этого вычурного, вздорного и смехотворного жаргона, к которому верховная власть его приучила, и на котором приходилось ему читать проповеди перед публикой. Всю эту комедию разыгрывал приличного вида парень, бывший капитан царской армии, который и командовал теперешним парадом.

Далее под звуки Интернационала в боевом порядке промаршировала горстка позорно выглядевших красноармейцев. За ними хорошим строем и в подходящем виде проследовали «игрушечные солдаты», то бишь мусульманские детишки – киргизы, сарты и татары, распевавшие Марсельезу на своём языке. Впереди шла девочка с красным флагом, а позади – подразделение Красного Креста, дети с носилками и «врач» в белом халате, и, наконец, маленькие «сестры милосердия» с красными полумесяцами на груди.

Сию игру в солдатики наблюдать было весьма забавно, но огорчительно мне было то, что все эти «бравые ребята» попадут в тиски большевиков, сколь и огорчителен был вид оратора, несшего свой вздор, егоже ненавидя и презирая. Обидно было и за простецкую сельскую толпу, что глазела мутным взором на Советский парад, безразлично внемля большевистской чепухе.