Беглец в просторах Средней Азии

Ночь провели в Токмаке, ужасающе грязном городе, расположенном в низинной болотистой местности. В дождливую погоду ряд улиц для движения закрыт, поскольку есть настоящая опасность для экипажей быть поглощённым безвозвратно грязью. Были случаи, когда лошади тонули в трясине вместе с повозками и гибли. До сих пор ещё имеется некий запас камней и галечника в непосредственной близи от города, отменно подходящих для мощения улиц. Но, сохрани бог! – кто станет думать о подобных вещах в этой счастливой стране?

Ещё тридцать лет тому назад тигры встречались в окрестных тростниках, заходили в город и наводили беспорядки. Нынче о них забыли и думать, единственными дикими животными остались шакалы.

В Токмаке большевики не успели произвести существенных перемен. Город уберёгся и от ужасов, которым были подвергнуты Пишпек и другие города Семиречья. Деятели Советов здесь – все местные жители, никоим образом не расположенные к коммунизму; они просто изображали себя большевиками чисто внешне, дабы защитить свой город и район от вторжения грабителей и убийц. Часто даже так называемые комиссары, как авгуры (т. е. обманщики – пер.) древности, едва могли сдержать улыбку при исполнении своих правовых обязанностей. Но даже такие обстоятельства не смогли защитить некоторых деятелей, когда несколько неподдельных коммунистов с довольно дурной криминальной биографией появились на сцене. Доподлинно известно, что несколько из настоящих большевиков были расстреляны под тем или иным предлогом местными лже-коммунистами. То было хорошим приёмом, так как одновременно удовлетворялась кровавая жажда Центральной Советской Власти, доказывалась собственная активность, и пресекался приток отъявленных негодяев.

Я воспользовался преимуществами духа свободы в Токмаке и преуспел в добывании ружья – старой армейской берданки и боеприпасов в военных магазинах.

Один из ветеранов старой армии, ставший настоящим большевиком, занял должность командующего арсеналом. Зная из собственного горького опыта, какие удивительные и таинственные дела могут творить письмо и чтение, он откровенно сомневался, что стоящий перед ним тип в потёртом армейском плаще и старой кожаной куртке способен достичь подобных высот образования. Он произнёс: «Товарищ, если ты неспособен поставить свою подпись здесь, поди позови кого-нибудь расписаться за тебя». «Да ладно, – отвечаю, – уж как-нибудь изображу». И старательно вывел мною присвоенное имя – Новиков. «Знал бы ты, кого вооружаешь!»

В «Реввоенкоме», где надлежало мне получить мандат на оружие, председатель заявил, что не может выдать документ ранее, чем через три дня, поскольку болен секретарь, и некому заполнить форму.

– Но позвольте, – удивляюсь, – почему? У вас в конторе полно служащих, смотрите, вон сколько девушек!

– Так-то оно так, – соглашается председатель, – но они могут лишь переписывать готовые бумаги, а новых составить не умеют.

– Ну, коли так, позвольте мне самому себе выписать разрешение.

– А что, вы сами на это способны? – спрашивает недоверчиво.

Я быстренько набросал требуемый мандат, позволявший мне иметь ружьё и получать боеприпасы в Государственном арсенале, и запрещавший кому-либо изымать у меня всё это.

Стиль и содержание мандата понравились ему чрезвычайно, и он тотчас же подписал его и заверил печатью с серпом и молотом – символами Советской Социалистической Республики.

Затем он вдруг плотно закрыл дверь кабинета и обратился ко мне с вопросом:

– Я вижу, вы человек интеллигентный. Скажите, ради бога, когда всё это кончится?

– Что вы подразумеваете под всем этим? – спросил я в свою очередь.

– Ну, эта драгоценная наша свобода… всё это безумие, Господи ты Боже! Я сыт по горло! Никто больше терпеть это не может. Проклятые мерзавцы, что они делают с нами и с бедной несчастной Россией, эти Советы… – и голос председателя, исполненный искренности, зазвенел.

– Взгляните хотя бы на это! – продолжал он. – Смотрите и удивляйтесь! Вот на эту пьяную еврейскую харю! – он указал на портрет Бронштейна, по кличке Троцкого, висевший на стене. – Во времена прежние мы размещали на стенах в присутственных местах святые иконы, портреты военных, царей или национальных героев, таких как Суворов или Скобелев…, а они заставили всё снять и выставить это Богом проклятое дерьмо!

Воистину, Троцкий отнюдь не красавец, и его портрет больше смахивал на карикатуру, нежели на подобие человека.

Я, уходя, размышлял над всем этим. Что смогло заставить русский народ, всегда считавшийся религиозным, преданным Родине, верным Императорской фамилии и государственному строю, позабыть всё, что он уважал, и низвергнуть до уровня всего того, что было им презираемо? Желал ли он плётки в руках Ленина и Троцкого, гнавших русских в логовище Коммунизма, так же как и палки Петра Великого, приобщавшей насильно к культуре европейской и миру цивилизованному?

Почти целый день потребовался для переезда из Токмака в село Самсоновка. Я продолжал свой путь мимо русских поселений, растянувшихся вдоль дороги, и всюду жители были почти поголовно пьяны; были киргизские деревни, полностью разрушенные, буквально до основания; в них ещё неполных года три назад шумели базары, процветали фермы, окружённые садами и полями люцерны. Теперь повсюду пустыня. Просто невероятно, как можно было за столь короткий промежуток времени стереть с лица земли посёлки со всем их отлично развитым хозяйством. Только пристальный взгляд мог различить русла арыков да пни росших здесь деревьев.

– Народ наш сельский посносил дома, вырубил деревья, выкорчевал сады, перекрыл арыки, так что всё пересохло быстро, и поля клевера погибли… – пояснил мой возничий.

– Зачем же? – спрашиваю.

– А дураки. Нынче жалеют о том. Весь клевер, что исчез, теперь пришёлся бы куда как кстати! – он говорил о люцерне (Medicago sativa), которая по-русски неверно зовётся клевером.

Разрушение арыков, т. е. оросительных каналов, быстро превратило эту местность в пустыню, погубило всё бывшее здесь высокоразвитое сельскохозяйственное производство, стёрло следы мирных поселений. Только на заливных лугах и низинах вдоль рек можно было что-то возделывать.

Когда киргизы подняли восстание, совет старейшин принял решение не убивать и не грабить мирное население. Это было, несомненно, благородным намерением и свидетельством доверия (к русскому населению – пер.), однако трудно было обуздать однажды проявившиеся звериные инстинкты человеческого естества, даже среди народа, обычно считавшегося цивилизованным. Восстание разгорелось, а с ним немедленно начались убийства, грабежи, зверства, изнасилования. Без сомнения, много русских женщин и детей было захвачено и переправлено на территорию Китая. Киргизские военные отряды находились под командованием турецких офицеров, военнопленных, бежавших из Сибири. Киргизы дрались храбро, нападали отчаянно, предпринимая порою конные атаки на пулемёты и тяжёлые орудия русских; но им не хватало стойкости, целенаправленности и дисциплины. Случалось часто, что после удачного предприятия они прекращали наступательные действия и возвращались домой… пить чай и есть свою жареную баранину.

После подавления мятежа настал черёд русских поселенцев вернуться к власти и прибегнуть к отмщению: грабились аулы, угонялся скот, отнималось имущество киргизов, безотносительно того, из числа повстанцев ли они или из мирных, сохранявших верность правлению. Все без разбора были ограблены и перебиты, включая и тех, кто воевал на стороне русских.

По сути дела, в долговременной перспективе, русское население получило значительную выгоду от восстания, поскольку в их руки перешло немало ценностей, и многие после военных действий стали зажиточны. Те же киргизы, что ограбили русских в самом начале восстания, бежали за кордон в Китай и там были дочиста обкрадены китайскими властями

.

На лужайке в Самсоновке, внутри маленькой ограды расположены могилы русских, убитых во время восстания, среди них одна могила молодой и красивой девушки и студента, с таким же именем, как у меня. Они находились в ботанической экспедиции в горах, когда появился киргизский отряд. Спутники этих молодых людей торопили их садиться верхом и скакать как можно быстрее, но девушка оказалась слишком медлительной, собирая свои вещи и коллекции. Молодой студент, как истинный джентльмен, отказался бросить ее, и оба были убиты мятежниками.

Помимо насаждения коммунизма и принудительного труда для всех подданных Республики Советов, другое несчастье постигло киргизов. Как раз во время моего бегства в Семиречье власти издали декрет, по которому киргизы привлекались к сельскохозяйственным работам. Мобилизованное мужское население, вместе с лошадьми, было распределено среди русских крестьян; отказ от работ или побег влекли за собой смертную казнь. Так Советская Власть, в сущности, узаконила рабство в Семиречье. Показательный пример для социалистов всех мастей, мечтающих о «торжестве диктатуры пролетариата»!

Переночевав в Самсоновке, я выехал утром вместе с двумя моими спутниками по дороге через горы в долину реки Кебин

. Как раз перед отправлением моё внимание привлекла большая серая собака, нечто вроде эрдельтерьера, она неслась ко мне, приветливо вертя хвостом. Самое удивительное в ней было то, что она смеялась, да-да, именно смеялась, обнажая пару рядов отменных зубов и крупные клыки. Странно и необъяснимо было видеть собаку, улыбающуюся почти как человек. То не было обычным собачьим оскалом, а действительною человеческою улыбкой, молчаливым смехом. Я раньше слышал, но не верил, что бывает такое у собак. Эта оказалась знаменитостью в округе.

Путь лежал среди низких травянистых холмов. Долины меж ними, увлажнённые многочисленными потоками и родниками с кристально-чистою водой, утопали в густой растительности, в летнее время – во множестве цветов. Деревьев и кустарника не было, но травы были изумительные. Такие пастбищные земли могли бы прокормить многотысячные стада, но теперь они исчезли.

Дважды встречались развалины домов европейских поселенцев, пчеловодов, убитых киргизами. В пустующих дворах, среди руин встречались во множестве каменные куропатки (Caccabis chukar)

, как будто совершенно не пуганые.

В Семиречье отличные результаты давало пчеловодство. За лето один улей мог давать более 60 кг отменного белого мёда, густого как масло, с удивительным ароматом, характерным для этой местности. Всё это стало теперь лишь приятным воспоминанием.

Когда проезжали около зарослей необычайно высокой травы, я услышал треск и шелест, как будто там пробиралось крупное животное. Я натянул поводья, когда выбежала стая куропаток. Один из моих попутчиков мгновенно вскочил и, выстрелив по выводку из своего дробовика, убил нескольких птиц. После выстрела шум в траве не смолк, а когда компаньон отправился подобрать добычу, из зарослей вышел красивый самец косули с великолепною головой и направился к склону холма. Пока я передавал вожжи и заряжал своё ружье, зверь был на расстоянии ста пятидесяти шагов. Я выстрелил… и промахнулся. Выстрелил снова… и опять промахнулся. А тем временем животное скрылось за скалою. Я не мог понять причины неудачи в такой выгодной для меня позиции, пока позже не испытал ружьё и не нашёл, что бьёт оно на метр вверх и полметра вправо. Старая берданка оказалась ни на что не годной. Так мы лишились оленины на ужин.

Чуть дальше сделали остановку напоить лошадей; здесь был родник, вокруг которого собрались гурьбою кеклики, – видимо, обычное их место водопоя. Птицы эти, разновидность куропаток, любят проводить жаркие солнечные дни возле чистых вод горных источников. Они были повсюду, среди скал, на склонах ущелий и оврагов; сидели на камнях и траве, купались в дорожной пыли и, не обращая внимания на лошадей, путались под их копытами. Куда ни глянь – повсюду куропатки. Попутчик застрелил нескольких для котелка, но птицы даже не обращали внимания на грохот выстрелов. Никогда раньше не встречал я такое скопление куропаток. Жалко даже было убивать их из дробовика, нарезное ружьё было бы уместнее. Кеклик не только легко одомашнивается, но и тяготеет к человеческому жилищу. Прирученный, он любит сидеть на плече хозяина и ласкать его щеку своей головкой, слегка при этом воркуя. Кажется даже, что птица хочет, чтобы её приручили. Если бы в неё не стреляли, обитала бы возле дома, сада и подворья. Я встречал куропаток, высиженных из яиц домашними птицами. Эти полуодомашненные особи днём паслись на своих излюбленных местах, но вечером неизменно возвращались на домашние насесты.

Следующая наша остановка для отдыха была в долине реки Кебин, среди прибрежных зарослей кустов и нагромождения гранитных валунов. Галечник этой реки золотоносен, и на берегу противоположном можно было видеть развалины древних кирпичных домов. Интересно то, что на самих кирпичах оттеснены буквы алфавита древнеуйгурского языка

.

Уже в сумерках, в сопровождении проводника-киргиза, имея при себе меховую одежду и подстилки, мы начали подъём на горный кряж в зону еловых и пихтовых лесов. Несколько часов подряд мы забирались вверх по травянистым склонам, пересекая немноговодные горные ручьи, двигаясь серпантинами по кручам. Становилось всё холоднее и холоднее, воздух становился весьма бодрящим, ветер крепчал. Наконец вошли в хвойный лес и забрались на гребень кряжа, где снежники ярко вырисовывались в ночной темноте. Здесь среди огромных пихт мы развели отличный лагерный костёр, быстро согрелись и, развернув свои овечьи шкуры, заснули сном праведников.

Рано поутру мы пытались разыскать в округе косуль – иллик, как называют их киргизы. Местность была наикрасивейшая; далеко внизу едва виднелась речная долина; лесистые склоны с глубокими каньонами круто ниспадали; вдали виднелась заснеженная горная цепь Тянь-Шаня. На хребте, куда мы забрались, произрастали пихты огромных размеров, средние по высоте и небольшие, образуя вперемежку с можжевельником непроходимую чащобу. Над лесным поясом высились крутые скалистые отроги, среди них во впадинах блестел снег. На лугах альпийских толстым слоем лежали роскошные мхи.

Что касается охоты, то здесь меня преследовали сплошные неудачи. Моё ружьё никуда не годилось, и попутчик одолжил мне восьмимиллиметровый маузер, отличное оружие, но к нему имелось лишь два патрона. А между тем дичи для охоты было довольно. Вот огромный чёрный вепрь невозмутимо прошествовал по склону, а я не смог вовремя подойти ближе для выстрела, и добыча скрылась в зарослях. Появилось множество косуль, но пока я выбирал самого крупного самца, все поразбежались. Забавно, что азиатская косуля (Capreolus pygargus)

, хотя и большая по сравнению со своим азиатским сородичем (C. caprea), когда скачет по высокой траве этих горных лугов, выглядит не крупнее зайца.

Оставшись с одним лишь патроном, я изыскивал возможность использовать его наилучшим образом и, как это часто бывает в подобных случаях, когда постоянно ищешь лучшего, я упустил то, что было хорошим, и в конце дня остался всё при том же единственном несчастном патроне. Охотник европеец едва ли сможет понять, через что нужно пройти в Советской России, дабы с риском для жизни своей держать при себе ружьё и несколько патронов к нему. Пролетариат, сражающийся за свою собственную шкуру, дико боится оставить в руках буржуя, да и любого культурного человека, даже безвредное гладкоствольное ружьё.

Мы вынуждены были пользоваться негодными старыми ружьями, которые были бесполезны, если не сказать – опасными. Не имея хорошего оружия, я всерьёз задумывался, не вооружиться ли мне луком и стрелами, чтобы добыть дичи для котелка.

Ранее, будучи в этих местах, я имел возможность наблюдать интересные тектонические трещины в земле, произведённые землетрясением 1910-го года, когда был разрушен город Верный

. За последние несколько лет эти большие провалы затекли, но всё ещё были весьма глубоки и напоминали военные траншеи, протянувшиеся параллельными рядами по горному склону.

Довольно долгое время мы спускались по узкому боковому ущелью поперёк крутого горного склона и сделали привал на самом дне долины возле ручья в густых зарослях берёзы и смородины. Вся местность вокруг была необычайно похожа на Южный Урал и напомнила мне речные долины холмистых районов Башкирии. Сколь приятно было отдохнуть здесь после утомительного пути и перекусить перед обратной дорогой. Вернувшись в Самсоновку, я вновь воспользовался экипажем с лошадьми и отправился в долину Шамей

.