Золотая Звезда

Мама Килья – богиня Луны, сестра и жена Инти, мать Манко Капака, основателя и первого правителя государства, откуда традиция, чтобы Инка – верховный Инка – женился только на родной сестре. Всем остальным такие браки запрещены. Пачамама – богиня плодородия, и она же сотрясает землю…

– Подожди, подожди! – Взмолился дон Пабло. – Разве землетрясения улучшают урожаи?

– Нет. Они разрушают каналы, сбрасывают плодородную землю с полей[17 - В условиях горной местности Перу многие пахотные поля находились на естественных или искусственно созданных и укрепленных ограждениями террасах. Плодородную землю на террасы доставляли из долин. Землетрясения разрушали ограждения и действительно приводили к тому, что тонкий слой плодородной почвы оказывался «сброшенным с поля».], губят посевы и всходы.

– Зачем же тогда богиня плодородия устраивает землетрясения?

– А зачем христианский бог устроил потоп?

И снова дон Пабло только хлопал глазами, не зная, что и ответить кроме банального «за грехи». Но если ответить так, значит, и Пачамама имела полное право наказывать людей за грехи? Причем всего-то лишая их урожая, а не убивая всех скопом! И ведь каково: предусмотрительные правители Империи понастроили по всему государству продовольственных складов, так что тряси Пачамама землю, не тряси, а люди голодать не будут! Это тебе не утопить всё живое разом, оставив на плаву одного только Ноя с семейством и «каждой твари по паре»!

– Ильяпа, бог грома и молний, у него мы просим хорошую погоду.

– Чего-чего? – изумился дон Пабло. – Это как? Хорошая погода от бога грозы?

– Но ведь просят христиане хорошую погоду у пророка Ильи, которого называют громовержцем?

Дон Пабло разинул рот:

– Откуда ты всё это знаешь?

Корикойлюр усмехнулась:

– Миссионеры – в каждой энкомьенде. Такие смешные вещи рассказывают! Ты спрашиваешь меня, почему погоду просят у бога. Почему тебя не смущает, что за ней обращаются к тому, кто и богом-то не является?

Дон Пабло сделался мрачен. Он понял, что больше ничего не понимает. Где правда, а где ложь? Чем христианство отличается от язычества? Он даже не рискнул расспрашивать Звёздочку о человеческих жертвоприношениях, которые, по слухам, в Империи осуществлялись каждый год – на главной площади Куско, перед храмом Кориканча, храмом того самого Инти, который являлся главным при живом отце и стал таковым всего лишь волей простого человека. Догадался: Корикойлюр и на это найдется с ответом! Например: чем не человеческие жертвоприношения истинному Богу – сожжение еретиков или отступников вроде него самого, Пабло? И всё же, как и на рассвете, билась в нем страшная мысль о расколе мира, о тягостном преступлении, за совершение которого никогда ему не будет прощения. Он смотрел на Корикойлюр, и только – так же, как и на рассвете – еще более сильный страх, страх потерять ее, удерживал его от того, чтобы не заткнуть уши и не броситься прочь. А Корикойлюр продолжала рассказывать, и голос ее звучал так красиво, и слова она подбирала и выговаривала так удивительно, и в глазах ее плескались такие золотистые искорки, и ее волосы так манили своим шоколадным оттенком, и губы – слегка припухлые, и улыбка – за нее можно было умереть! И родинка у левой брови: дон Пабло смотрел на эту родинку и понимал еще и то, что даже если прямо сейчас к нему снизойдет ангел и предложит на выбор остаться с Корикойлюр или погибнуть навсегда, он выберет первое. Потому что уже не мыслил себя без этой родинки. Его сердце сжалось, на душу накатила такая тоска, что на глаза невольно навернулись слезы.

– Почему ты плачешь? – прервав рассказ, спросила Корикойлюр.

– Не обращай внимания, – ответил дон Пабло. – Это… это от счастья.

– Правда?

– Конечно.

Корикойлюр склонилась с лошади и пальцами провела по лицу дона Пабло, вытирая с него слезы. Прикосновение было таким нежным и в нем было столько любви одновременно – дон Пабло это почувствовал – с искренней тревогой, что, уже не сдерживаясь, он заплакал навзрыд.

– Звёздочка… – захлебываясь слезами и еле ворочая языком, выговорил он. – Звёздочка… что ты со мной делаешь?

– Я тебя люблю, – ответила Корикойлюр и соскользнула с лошади.

– Я тебя люблю! – повторила она, всем телом прижавшись к обнявшему ее дону Пабло.

– Я тебя люблю!

Всхлипывая, дон Пабло приподнял ее – так, чтобы их лица оказались на одном уровне. Корикойлюр обхватила его ногами, обняла руками за шею и поцеловала. Сердце дона Пабло, только что сжимавшееся в почти безжизненный комочек, затрепетало, расправилось и забилось с такой быстротой, что чудо, как оно не разорвалось.

11

Если в первые дней десять-двенадцать пути дорога не казалась совсем безжизненной, то к началу третьей недели полностью обезлюдела. Перестали встречаться тамбо – постоялые дворы, – городки, деревни и энкомьенды. Корикойлюр объяснила это близостью юнки, сельвы, джунглей, которых инки, до того как отступить в них, боялись как огня и которых испанские завоеватели тоже не жаловали. В Империи, бывало, сюда приводили народ на миту – выращивать коку, но жить постоянно – не жили.

Климат и впрямь ощутимо изменился: с каждым днем повышалась влажность и становилось теплее. Где-то здесь, уже недалеко, проходила условная граница между новоявленными испанскими владениями и тем, что сами же испанцы называли королевством Вилькабамба. После того, как в 1566 году Инка Тито Куси Юпанки подписал с колониальными властями мирное соглашение, королевство считалось вассальным по отношению к испанской короне, но реальное положение дел заставляло колониальные власти относиться к нему с опаской. Даже когда – пару лет спустя – Инка принял христианство, никто без нужды на территорию последнего независимого индейского государства старался не проникать. Только миссионеры постоянно проживали в его столице, но поступавшие от них известия были редкими и не очень-то обнадеживающими. Как говорится, в воздухе отчетливо попахивало войной, к которой, впрочем, не стремилась ни одна из сторон, но которая могла разразиться при малейшем поводе и от любого пустяка. Миссионеры доносили, что сделать из Инки настоящего католика не получалось: он явно и открыто поощрял язычество своих подданных, а его брат так и вовсе абсолютно официально занимал должность жреца и хранителя при мумии их общего отца[18 - Манко Инки Юпанки. Мумии правителей (впрочем, не только правителей) превращались в уака (wak’a) – «объекты почитания», наделенные сверхъестественными силами. К мумиям обращались за советами, по торжественным случаям и на больших праздниках их выносили на всеобщее обозрение в открытых паланкинах, причем паланкины несли законные дети или другие законные прямые потомки этого умершего человека. Разумеется, такие верование и обычай шли вразрез с официальной идеологией католичества и при первой же возможности все мумии-уака были испанцами уничтожены.]. В Вилькабамбе не было ни одного христианского храма, ни одной церквушки, зато – по сообщениям всё тех же миссионеров – имелся великолепный храм Инти, бога солнца, за малым не аналогичный по роскоши, а то и превосходивший в ней разрушенный в Куско Кориканча.

Путешествие подходило к концу. Дон Пабло и Корикойлюр, оба одинаково неуверенные в том, что ожидало их по его завершении, нарочно медлили, сокращая дневные переходы и останавливаясь на ночлеги задолго до наступления темноты. Корикойлюр больше не читала «лекции» о верованиях своего народа, а дон Пабло отбросил мысли о последствиях своего отступничества. Они просто наслаждались друг другом: психологически – от того, что были вместе, и физически – каждый день и каждую ночь открывая друг в друге всё новые и новые, присущие только им, особенности и желания. Они наполнялись друг другом и вместе с тем истощали друг друга до предела и даже больше предела: когда у обоих иссякали силы, они просто лежали рядышком, смотрели друг на друга и не могли насмотреться. Губы что дона Пабло, что Корикойлюр распухли от бесчисленных поцелуев. Иногда казалось, что целоваться больно, но они продолжали целоваться и не могли остановиться.

– Я тебя никому не отдам, – повторял и повторял дон Пабло.

– Только попробуй! – отвечала Корикойлюр.

– Я умру без тебя, – повторял и повторял дон Пабло.

– Просто не отдавай, – отвечала Корикойлюр.

– Если я не смогу быть с тобой, я убью сначала тебя, а потом себя, – повторял и повторял дон Пабло.

– Убей! – отвечала Корикойлюр.

12

Так прошли еще дней пять или шесть, а потом граница была перейдена. Обнаружилось это сразу, даже внезапно: откуда ни возьмись, появился большой отряд вооруженных индейцев. Их предводитель, назвавший себя пачака камайоком[19 - Буквально «старший над сотней», сотник.], сначала долго и с удивлением смотрел на странную парочку, а затем потребовал объясниться. Говорил он на таком ужасном испанском, что дон Пабло едва его понимал. Дон Пабло попробовал было обратиться за помощью к Корикойлюр, чтобы та послужила переводчиком, но Корикойлюр шепотом объяснила, что это невозможно: слушать женщину пачака камайок не станет. Так оно и было: индеец требовательно обращался к дону Пабло, а на Корикойлюр, когда та заговорила, грозно шикнул, прибавив какие-то слова, услышав которые, Звёздочка опустила глаза и замолчала. Дон Пабло растерялся:

– Черт побери! Как же мы будем разговаривать, если ни ты, ни я друг друга не понимаем?

Индеец, однако, ничуть не смутился: он быстро-быстро заговорил на своем языке, перемешивая его с испанскими словами, и так сверкал глазами, делал такие грозные и недвусмысленные жесты, что дон Пабло решил положить этому конец единственно возможным способом: вытащил из ножен шпагу и протянул ее эфесом вперед, показывая, что попросту сдается. Веди, мол, в плен или куда там у вас полагается. «Авось, – при этом думал он, – упрямый пачака камайок приведет его и Звёздочку в столицу Вилькабамбы, а там наверняка найдутся те, кто смогут послужить переводчиками. Да хоть те же миссионеры в конце концов!»

Пачака камайок, увидев, что дон Пабло обнажает шпагу, замолчал, напрягся, но следующий жест понял превосходно.

– Mana muchuy![20 - Не нужно!] – отмахнулся он.

А вот это превосходно понял уже дон Пабло. Действительно: сдалась индейцу с сотней вооруженных воинов какая-то шпага какого-то испанца! Дон Пабло сунул шпагу обратно в ножны. Пачака камайок отдал своим людям команды, и дон Пабло с сидевшей на лошади Корикойлюр оказался окруженным. Отряд неспешным шагом двинулся в сторону видневшихся на горизонте поросших лесом предгорий.

Пачака камайок вел отряд и находился где-то далеко впереди, зато непосредственно окружавшие дона Пабло и Корикойлюр индейцы были очень – как бы это сказать? – раскованными. Они не скрывали своего любопытства, пытались расспрашивать, но так как испанского они не знали вообще, беседа не налаживалась. Тогда один из них заговорил с Корикойлюр, та ответила, и настроение индейцев, в котором только что преобладал обычный интерес к чему-то новенькому и неожиданному, резко переменилось. На дона Пабло устремился десяток изумленных взглядов, после чего от раскованности не осталось и следа. Один из индейцев прикрикнул на других, лица тех мгновенно приобрели непроницаемую отстраненность – почти такую же, какую еще пару недель назад дон Пабло с болью наблюдал на лице своей Звёздочки. А тот, что прикрикнул, изобразил подобие поклона и сказал:

– Nanachikuni.

Встал во главе десятки и тоже превратился в отстраненную непроницаемость. Дон Пабло вопросительно посмотрел на Корикойлюр.

– Это, – подбирая слова, попыталась объяснить она, – многозначное выражение. Оно означает и то, что говорящий выказывает уважение, и то, что говорящему причинена ужасная боль. Зависит от ситуации.

– А сейчас?

– Не знаю.

Дон Пабло пристально посмотрел на Корикойлюр, но та, похоже, и вправду не знала, что именно хотел выразить индеец.

– А сама-то ты что им рассказала?

– Правду.