Хроники Раздолбая

– Ты обрисовал ситуацию, я дал не тот ответ, который ты ждал. Это фарисейство сразу? – распалился в ответ Миша. – Я не праведник и не сказал, что точно не стал бы красть. Это тяжелый выбор. Но я понимал бы, что если Бог привел меня в такую ситуацию, то для того, чтобы испытать. И неправильно провалить экзамен ради отсрочки конца, который все равно неизбежен. Потом придется или остаток жизни вымаливать прощение, или ждать другой подобной ситуации, чтобы пересдать экзамен. Самым правильным было бы уйти в какой-нибудь дальний тамбур и молиться всю дорогу, чтобы Бог дал силы устоять против соблазна и сохранил жизнь. И если бы он счел мою жизнь достойной, то ситуация разрешилась бы сама собой. Бандитов арестовали бы на перроне до моего приезда, или еще что-то. Но как я сказал, много веры и воли надо, чтобы сдать такой экзамен, и я не смею утверждать, что наверняка сдал бы его. Знаю только, что правильнее всего не красть и всю дорогу молиться. А смог бы я сам…

– Типичная для христианства рабская позиция! – перебил Мартин. – Ничего не делай, покорись, молись – Бог все устроит.

– А что еще можно сделать? Ты же не оставил варианта заработать деньги, сыграв в вагоне-ресторане на скрипке! Безвыходная ситуация – условие твоей задачи, а в таких ситуациях молитва не покорность, а самое сильное действие. И молитва – не нытье покорного раба. Чтобы она была услышана, нужно определенным образом жить, а это как раз много сил требует и отнюдь не рабских.

– Кем услышана? – скептически поинтересовался молчавший до этого Валера. – Христом, Аллахом, Кришной? У всех народов были свои боги. Все считали своего бога самым правильным и сносили бошки тем, кто почитал другого. По мне, так самый классный бог – это Один. Знай, руби супостата мечом, а убьют – сразу в Валгаллу. Оооодииин! – заревел Валера. – Можно Одину молиться в тамбуре?

– Ну, Одина точно нет, – неуверенно вмешалась в разговор Диана.

– Ты бы это викингам рассказала, – обрубил Валера и насел на Мишу, который от его простых замечаний растерялся сильнее, чем от дилеммы Мартина. – Все религии – способ подавить естественный страх смерти и убедить себя, что «там что-то есть». Древние тюрки вождей хоронили вместе с женами, солдатами и оружием, чтобы они, воскреснув, могли этим пользоваться, и верили в это, как ты в Евангелие. В чем разница? Почему Иисус – да, а Один – нет? Почему надо чтить, кого там… Николая Угодника и не чтить Осириса?

– Или Гора, он еще более внушительный парень был. Голова орла – это не шутки, – напомнил Мартин.

– Ну, если мы все к балагану свели, дальше говорить не о чем, – растерялся Миша.

– Никто не балаганит! – заверил Мартин. – Подняли дико интересную тему, хотим докопаться до истины. Ты считаешь истиной Евангелие, но, согласись, родился бы ты в Иране, ты чтил бы Коран. Родился бы в Индии, считал бы истиной Бхагават Гиту и верил в Кришну. Родился бы при викингах в Норвегии, Валера прав, поклонялся бы Одину и его копью Гунгнир. Тебе не кажется, что если о каком-то предмете так много субъективных истин, то это говорит об отсутствии объективного предмета?

– Если бы ты родился в Замбии, то жил бы сейчас в лачуге и не вел бы здесь этих разговоров, – парировал Миша с резкостью, которая указывала на желание скорее закончить спор. – Я не знаю, зачем Бог приводит разных людей к разным религиям, может ему так нужно. Может быть, он привел бы меня в мечеть, если бы ему нужен был еще один мусульманин, не знаю. Я читал и Коран, и Бхагават Гиту, и Евангелие как исторические тексты. Евангелие показалось мне ближе, но я все равно изучал его как литературный памятник. Потом случайно попал в церковь. Не важно как – отдельная история. Наши споры бесполезны, потому что это пустое мудрствование. Евангелие – это практика, и без духа, который есть в церкви, оно молчит, как партитура Баха без скрипки. Чтобы партитура стала музыкой, надо водить по струнам. Чтобы поверить, что Евангелие истинно – надо начать с помощью церкви себя менять, и тогда появятся доказательства. Я это попробовал, и вы можете привести мне сто теоретических доводов, почему это миф, я не смогу согласиться, потому что знаю свои ощущения. Ты не убедишь человека, который втыкал в розетку лампочку и видел, как она светится, что электричества не существует. Можем умничать на эту тему до утра, и все это будут размышления пятилетних детей о физике. Вера – это практика и ощущения, а не споры у мангала.

– Твои ощущения – это религиозный экстаз, на который в церкви все специально рассчитано, – возразил Валера. – Ладан, свечи, пение.

– Я разве говорил про экстаз? Ощущения разные, не всегда приятные, и возникают не только в церкви.

– А про эти номенклатурные ощущения знает комсомольская организация консерватории? – спросил Мартин с напускной строгостью.

– Нет, – смущенно усмехнулся Миша.

– Что, типа дико хитрый колобок, от всех укатился? Тебе рассказать, кому и куда докладывают священники о твоих визитах? Могу даже сказать, на каком этаже расположен отдел, где хранится твое досье.

– Я езжу в церковь в глухой деревне, думаю, там не докладывают. И сейчас это уже все равно, хотя я понимаю, что лет пять назад мог бы стать из-за этого невыездным. Не знаю, хватило бы у меня духа пожертвовать из-за церкви карьерой, но точно знаю – отказался бы от церкви, стал бы очень несчастен.

– Там что, действительно такие пиздатые ощущения? – глумливо поинтересовался Валера.

– Как жить и не жить, – ответил Миша, будто не заметив его тон. – Ладно, хватит об этом.

– Слава Богу! – воскликнул Барсук и театрально перекрестился.

Разлили по бокалам еще одну бутылку шампанского. Андрей и Барсук попытались снова настроить компанию на веселый лад, но Мартин и Валера, хоть и закончили словесный поединок с Мишей, никак не могли успокоиться, словно драчуны, которых оттащили от противника раньше, чем он грохнулся с разбитым носом. Продолжения спора хотелось и Раздолбаю. Сначала Мишино решение дилеммы ему понравилось. Пусть слово «молиться» звучало глупо, Миша опирался на твердую основу, и это внушало уважение. Но основа строилась на том, что где-то наверху есть Сверхсущество, которое слышит обращения и за правильное поведение готово помочь. Если такого существа не было, Мишина позиция оказывалась заблуждением, а верность принципам под угрозой смерти – напрасной жертвой ради этого заблуждения. Ответ на вопрос «Есть ли на свете Бог?» делал его решение или самым верным, или бессмысленным, и после замечаний Валеры и Мартина он, казалось, не смог бы утвердительно ответить на этот вопрос и доказать это. Не имея аргументов, чтобы отстаивать свою правоту, он ссылался на какие-то загадочные ощущения, которых никто кроме него не испытывал, и вел себя, как шахматист, сметающий с доски фигуры в ответ на грозящий мат. Только абсолютная убежденность, с которой он говорил, мешала Раздолбаю признать его проигравшим. Он хотел проверить эту убежденность на прочность и, выпив бокал шампанского, поспешил вернуть разговор в прежнее русло, забыв на время о скамейке под кустами сирени.

– Миша, вот ты говоришь, вера – это практика. В чем практика? – спросил он. – Ходить в церковь, свечки ставить?

– Свечки ставить, поклоны бить – все это, по-моему, попытки заработать себе страховку от костлявой, – ответил вместо Миши Валера.

– Практика не в обрядах, а в том, чтобы избавляться от своих духовных изъянов, ориентируясь на внутренний голос, который всегда знает, как правильно поступать, – возразил Миша.

– А слышать голос – не шизофрения? – подала голос Симона, решив поддержать разговор.

– Ну, это не настоящий голос, – спохватился Миша. – Ты слышишь как бы сам себя, но это… не ты. Это как будто другой ты, который гораздо мудрее тебя и знает все правильные ответы. А тебе только надо найти силы его послушаться.

Барсук и Андрей переглянулись. Андрей многозначительно понюхал содержимое шампанской бутылки.

– Хорошо! – обрадовался Раздолбай, плотоядно потерев руки. – Как твой всезнающий «внутренний голос» решит ситуацию: представь, что ты в шлюпке спасаешься с тонущего корабля с Андреем и Барсуком. Мест больше нет, борта вровень с водой. И тут подплываем мы – я, Валера и Мартин. Хотим залезть к вам, хватаемся за борта. Что ты будешь делать? Отбиваться веслом или тонуть вместе с лодкой?

Не сомневаясь, что загнал Мишу в угол, Раздолбай победно глянул по сторонам, поймал на себе одобрительный взгляд Мартина и вспомнил фразу из фильма про Шарапова и Жеглова: «Вот так! Врежь-ка ему еще, Промокашка!»

– Я предложил бы третий вариант, – ответил Миша, почти не задумываясь. – Сначала вам троим плыть за лодкой, а потом меняться с нами, чтобы плыли мы, а вы отдыхали. Так был бы шанс спастись всем.

Раздолбай опешил. Он помнил свои терзания и считал, что сразу пробьет Мишину убежденность, но услышал ответ, который вынужден был признать самым правильным. Мартин попытался возразить и замялся, не сумев сразу подобрать аргументы.

– Ну, хорошо… ммм… Ладно… Примем твой дико человеколюбивый вариант, – нашелся он наконец. – А тебе не кажется, что, теряя время на то, чтобы меняться местами, ты уменьшишь общие шансы и погубишь всех, вместо того чтобы спасти некоторых? Допустим, не доплывешь в нужное время в точку, через которую проходит рейсовый теплоход.

– Или, наоборот, окажусь на пути этого теплохода благодаря задержкам. Бог скорее поможет тем, кто протягивает ближним руку, а не тем, кто топит их, пытаясь спастись.

– Ты дико подкованный религиозный мракобес! – со смехом воскликнул Мартин. – Прости, что наседаю, но мне правда интересны твои ответы. Твое решение прекрасно, только скажи, ты действительно считаешь его реальным или признаешь, что это прекраснодушный идеализм?

– Я пытался бы предложить этот вариант, – ответил Миша, словно оправдываясь, – но сам, да, сомневаюсь в его реальности. Если бы все были верующие – тогда да, а так… скорее всего – драка.

– Мороз, мы-то в лодке, не забывай! – напомнил Андрей. – Ты бы нам хоть помог отбиться?

– Скорее, пытался бы остановить и убеждал бы принять вариант, о котором сказал.

– Ты чего, дурак, что ли? – возмутился Барсук. – Они бы нас потопили на фиг! Отбиваться надо.

– Зачем?

– Спасаться.

– Какой смысл в таком спасении? Бить и топить людей, чтобы выгадать несколько лет отсрочки, но знать, что на твоей жизни пятно, за которое придется ответить?

– Где? На Страшном суде? – скептически хмыкнул Валера.

– Считай так.

– Вот здесь и зарыт главный вопрос! – воскликнул Мартин. – Суть твоей веры – упование на загробную жизнь, и это имело бы смысл, если бы она действительно существовала. Но я думаю, все получится по словам известного душеведа Вотрена – лица праведников сильно вытянутся, когда Бог отменит им Страшный суд. Не будет ни кущей, ни гурий, ни ангелов с цитрами. Впрочем, и котлов с маслом тоже. Борьба со страхом смерти – единственное назначение религий вообще и христианства в частности, так что легенда о номенклатурном Христе мало чем отличается от баек про лодку Харона. Признай, что вера в его воскресение ничем не отличается от закапывания в могилу оружия и кухонной утвари, отбрось это, и все твои установки про любовь к ближнему посыплются, потому что исполнять их всегда будет себе в ущерб.

– Зачем отбрасывать то, что является основой? – не согласился Миша.

– Затем, что эта основа ложная! – запальчиво насел на него Мартин. – Я готов поверить, что твой дикий Христос действительно существовал и говорил властям много дерзких вещей, за которые угодил на крест, только вечная жизнь тут совсем ни при чем, потому что это миф. Я понимаю, что ты будешь до последнего держаться за иллюзию воскресения, обещанного твоей любимой книжкой, но тогда вопрос – считаешь ли ты себя достойным воскресения по заданным в этой книжке критериям? Ты ведешь себя, как там предписано?

– Стараюсь, – растерянно ответил Миша, смятый натиском.

– Что значит «стараюсь»? Типичная христианская манера врубать задний ход! Мы, типа, предлагаем соблюдать законы, которые соблюдать невозможно, но будем их соблюдать на полшишечки, а Бог простит по нашей немощи. Ты женат?

– Нет.

– Девственник?

– Слушай, Мартин, ты перегибаешь, по-моему, – вмешался Андрей.