Хроники Раздолбая

– Я за него волнуюсь. Если он не женат и не девственник, то по законам своей книжки он – блудник и подлежит геенне огненной.

– Мартин, давай ты не будешь меня обличать, – смутился Миша.

– Мне ли тебя обличать?! Моя совесть – половая тряпка. Я просто спрашиваю, была ли у тебя девушка?

– Я не хочу отвечать.

– Почему? Если девственник, не стесняйся – по твоему учению этим гордиться надо. А если ты с кем-то спал, не женился и Евангелие для тебя закон, то ты – блудник, а блудникам воскресение не светит. Согласись с этим, и выпьем за твою погибшую душу.

– Зачем ты ведешь этот разговор? – начал раздражаться Миша. – Чего ты хочешь добиться? Я же вижу, что это не интерес, а желание подловить на чем-то.

– Да, я дико хочу подловить тебя на том, за что ненавижу всех клерикалов, – согласился Мартин. – На лицемерии.

– В чем лицемерие?

– В попытке проповедовать и навязывать людям то, что невозможно в принципе соблюдать, и самим ни фига не исполнять этого. Человек – жестокий зверь, способный ради выгоды на все. Законы и приличия держат его в рамках, но рамки летят к черту, когда решается вопрос крупного ништяка или угрозы жизни. Таковы мы все, и я первый. Я знаю, что сдохну, как все, но не думаю об этом, потому что хочу жить в кайф. Я способен на все ради хорошего куска, который этот кайф обеспечит, и не накручиваю на себя лицемерные покрывала. Но есть другие людишки, которые меня бесят. Они хотят того же, что я, но при этом дико боятся смерти и цепляются за древнюю книжонку, которая обещает им вечную жизнь. Книжонка при этом налагает ограничения, которые никто не может выполнить и не выполняет, но на это есть номенклатурная уловка – Бог, дескать, милосердный, он простит. Что это, как не вопиющее лицемерие?

– Есть люди, которые стараются жить, как там предписано, и живут.

– Вот я и спрашиваю у тебя простую вещь – живешь ли так именно ты? Потому что если ты не девственник, то призыв к евангельским предписаниям звучит в твоих устах лицемерно. Или исполняй сам, или не призывай. Ты спал с женщинами?

В Мишином саду стало неуютно, словно подул холодный ветер и белые розы превратились в черные колючие коряги. Все понимали, что вот-вот могут прозвучать какие-то слова, после которых вечер будет безнадежно испорчен.

– Спал или нет?

– С нами разве заснешь, – попыталась пошутить Диана.

Никто не засмеялся. Миша беспомощно молчал. Раздолбай поставил себя на его место и подумал, что признаться при всех в девственности смог бы только под пистолетным дулом. Да и то бы соврал.

– Мороз, не трахался, так и скажи! – усмехнулся Барсук. – Поедешь со мной в Лиелупе, там отличные безоткатные телки – на раз мужиком станешь. Я тебя звал как-то, но ты на скрипке пиликал.

– Барсук, заткнись! – оборвал Андрей. – Давайте заканчивайте свой тупорылый спор, а то всю прощалку угробите. Разливай!

– А можно мы закончим, когда к чему-то придем? – требовательно попросил Мартин. – Я пришел в гости и имею право на свои полчаса интересного общения. У нас происходит идейный диспут, который меня дико увлек. О чем пойдет разговор, если мы закончим? О телках в Лиелупе и лошадиных губах? Подарите мне еще пять минут, и я заткнусь на весь вечер. Итак, судя по упорному молчанию, с женщинами ты не был. Но тебе около двадцати. Ты дрочишь?

Диана засмеялась. Авива фыркнула и поперхнулась пивом. Миша с укором посмотрел на Раздолбая, как бы спрашивая: «Кого ты привел?», а Раздолбай опять подумал, что в Мартине есть что-то гипнотическое. Как еще было объяснить, что он столько времени гнул свое, не вызывая ни у кого протеста, и даже вогнал в ступор хозяина вечера?

– Чувак, по-моему, ты перестал вписываться, – сказал Андрей, первым очнувшись от гипноза, и деликатно прихватил Мартина за плечо.

– Что я такого спросил? Мы люди, у нас инстинкты. Когда есть с кем, я трахаюсь. Когда не с кем, беру проституток. Когда нет проституток – дрочу. Это нормально, и я не навешиваю на себя «бремен неудобоносимых», чтобы ради мифической вечной жизни от этого отказываться. Не навешиваю, а главное, не предлагаю навесить другим. Но наш друг говорит, что он это на себя навесил. Утверждает, что, следуя великому учению, он не украдет деньги в отчаянной ситуации и не станет биться за место в шлюпке. Я сомневаюсь в его словах, но у меня нет возможности проверить его в экстремальных обстоятельствах. Вместо этого я хочу узнать, насколько он искренен в мелочах, ибо «неверный в малом и в большом неверен». Кто это сказал, Михаил, не помните? В связи с этим один простой вопрос – как насчет малакии? Михаил, вы дрочите?

Андрей потащил Мартина за рукав.

– Все, тебе пора.

– Руки убери от моей рубашки, – строго потребовал Мартин.

– На выход!

– Руки убери, а то я эту рубашку потом неделю стирать буду.

– На выход, я сказал!

Андрей грубо толкнул Мартина.

– Эй, полегче! – вмешался Валера, хватая Андрея за руку.

– Ты тоже руку убери! – огрызнулся Андрей. – А то я свою рубашку потом вообще выкину!

Андрей попытался грубо тащить Мартина, Валера стал удерживать Андрея, и получилось, что Валера и Андрей сцепились друг с другом, а оказавшийся между ними Мартин спокойно стоял, загадочно улыбаясь.

– Валите отсюда оба! – злобно пыхтел Андрей, тщетно пытаясь справиться с более сильным Валерой.

– Не пойду никуда, мне здесь дико по кайфу! – заявил Мартин и, выскользнув из круга сцепленных рук, плюхнулся на скамейку.

– Тебе лучше уйти, – попросил его Миша.

– А где же христианское всепрощение? Где другая щека? Если я ебну тебя по морде, ты простишь меня?

– Он не успеет тебя простить, потому что сейчас ты пойдешь отсюда на хуй! – в бешенстве заорал Андрей и потащил Мартина со скамьи. Валера опять стал его удерживать. Остальные растерянно расступились, не зная, что делать.

– Андрюша, сквернословить не по-христиански, – напомнил Мартин, которого окружающая возня только веселила.

– Мне по хую, я не верующий!

– Михаил, ваш лучший друг – безбожник и сквернослов! Обратите его к святой вере!

– На выход!

– Никуда не пойду.

– Поел, попил? До свидания! – рычал Андрей, силясь поднять Мартина.

– Пил ваше пиво, ел ваши шашлыки и дико ебал вас всех в рот! Вот так я пришел на вашу прощалку! Хо-хо-хо!

Андрей не выдержал и сильно ударил Мартина кулаком в плечо. Валера, не задумываясь, занес кулак, чтобы ударить Андрея, но на его руке повис Миша.

– Перестаньте, хватит! – взвизгнула Диана.

Валера, не раздумывая, схватил Мишу за кисть и резко вывернул.

– Рука! Рука! – отчаянно вскрикнул Миша не столько от боли, сколько от испуга за свои пальцы.

– А ну, вон отсюда! – послышался разгневанный бас.

Все застыли, как будто над садом грянул оглушительный гром. Не замечая извилистой дорожки, прямо по клумбам, раздвигая кусты белых роз, к месту потасовки шагал отец Миши. Взбешенный маэстро был страшен. Его огромная фигура надвигалась как локомотив. Схватив Мартина и Валеру за отвороты рубашек, он волоком потащил их к калитке. Присмиревший Валера, чувствуя неправоту, не сопротивлялся и покорно шел туда, куда вела его мощная длань музыканта. Мартин же повис тряпичной куклой, превратившись в тяжелый груз, и голосил во все горло:

– Вот оно – гостеприимство благочестивых христиан! Хо-хо! Волоком, волоком взашей! И ведь за что? За правду, лицемеры поганые! А если я за правду гоним, то кто блаженнее – гонимый или гонители? Будет мне еще за ваше обличение награда. А если не прав, так, может быть, я заблудился во мраке? И вы душу мою заблудшую не хочеши просвятити, а взашей изгнаше! По вашей вине гореть мне в геенне огненной, так и знайте! Но за такую вашу вину я в кипящей лаве по горло на ваших плечах стоять буду! Хо-хо-хо!