Ирония на два голоса

– Ну вот, кормилица наша пришла, пора идти доить. Отец, готовь ей пойло.

ВГ где-то внутри меня откликался на эту встречу, тихо хихикая, подсыпал немного ехидства: «Бедняжка, она же не понимает, что ее хвалят…»

Вскоре мама как на таинственную процедуру уходила в стайку к нашей рогатой красавице и, выходя с полным подойником молока, всегда хвалила Зойку, одобрительно похлопывая по гладкой спине. Когда дома никого не было, я начал тренироваться мычать на коровьем «языке». Лучше всего у меня получалось, когда я начинал произносить коровье «соло» на вдохе, а продолжал на выдохе. Хотя легкие у меня были меньше, чем у Зойки, но особые возможности человечьей артикуляции позволяли довольно точно повторять то, что мы называем мычанием.

Когда я начал довольно сносно изъясняться на коровьем диалекте, ВГ похвалил меня в своей саркастической манере, но останавливаться на достигнутом не входило в его планы. Без раздумий он тут же предложил мне стать «зоополиглотом» – изучить еще и собачью манеру общаться, подражая стражу нашего дома и двора, сильному и сообразительному псу Джерри. Надо признаться, что новую задачу я принял почти с восторгом. Не прошло и недели, как я довольно бегло залаял, вызвав интерес к себе со стороны удивленного пса. Мне пришлось составить своего рода «словарь», следуя которому я научился заливисто лаять, услышав голоса других дворовых охранников, грозно рычать на незнакомцев и даже повизгивать, как наш любимец, увидевший, что ему несут что-то из собачьего угощения.

С подачи ВГ я, как завзятый полиглот, должен был освоить хотя бы еще один язык мира животных. Выбирать долго не пришлось. Не теряя времени, в течение нескольких дней я учился подражать коту Трохе. Мне понравилось вникать в манеры и тонкости общения с миром этого пушистого обитателя, сопровождая его повсеместно, чтобы копировать даже мельчайшие нюансы «разговоров» кота в доме и на улице. В итоге я проникся эмоциональными оттенками «высказываний» хвостатой личности, когда он настойчиво мяукал у двери, просясь на улицу, и освоил его возбужденное «мя-яя-ау!», когда на столе в кухне разделывали рыбу или мясо.

Все происходило неспешно, никто не ставил ограничений по времени, но все же и для этих лингвистических изысков в мире домашних любимцев настал момент кульминации. В один пушистый денек, во второй его половине, будучи в хорошем настроении, я совершенно спонтанно, ради тренировки, умеренно громко, но протяжно замычал, как наша корова Зойка. Мать, ничего не подозревая, простодушно всполошилась и выбежала на крыльцо… Вскоре она вернулась совершенно озадаченная и проговорила в недоумении: «Вроде наша корова пришла так рано, мычала, а никого не видно. Не случилось ли чего?»

Потом она с подозрением взглянула на меня, но ни слова не сказала. Неожиданный успех приободрил меня и подвигнул к новым авантюрам. В тот же день я выбрал момент, и, когда мама пошла на кухню, громко и истерично мявкнул как кот Троха, когда ему наступали на лапу или хвост. Моя добрая и деловитая мама подпрыгнула и стала озираться, полагая, что причинила коту какую-то болезненную порчу. Никого и ничего не обнаружив, она тем не менее напустилась на «кота»: «Куда тебя черти несут!» Внимательно исследовав все вокруг, она еще долго оставалась в растерянности и недоумении. Мне было немного стыдно, тем не менее я испытывал гордость, которая, вероятно, свойственна людям, достигшим успехов, пусть даже сомнительного свойства.

Чтобы мои «подвиги»» в области животного языкознания не были разоблачены, я решил немедленно прекратить свои «спектакли» на домашней сцене. Так бы, наверное, и случилось, но тут вмешался мой ироничный и насмешливый некто, живущий в глубинах личности. Он проявился как всегда неожиданно, нанеся моим убежденностям необратимый урон, когда заявил со своей обычной иронией на грани сарказма: «Самый трудный язык домашних животных – это собачий. А ты выбрал то, что легче, и думаешь, что чего-то достиг». Это было так неожиданно, что я непроизвольно зарычал, что, видимо, по-собачьи, означало что-то ругательное:

– Р-ррррр-рр!

Как бы я ни пытался быть невозмутимым, это оказалось невозможным. Внутренний ментор добился своего – я уже не мог отказаться испытать свои возможности и в области собачьего «языкознания». Впоследствии оценивая достижения в этой сфере, я пришел к выводу, что именно собачий диалект нашего Джерри оказался мне ближе всего. Да тут и сомневаться не приходилось – наибольшей натуральности я достигал, когда лаял, мысленно помахивая хвостом в подражание Джерри. Мне очень захотелось проверить эффективность моего собачьего «произношения», когда я узрел на улице соседку, тетю Лену. Семейство Кондриковых – наши самые давние и близкие соседи. Взрослые общались с моими родителями, а мы, дети, дружили с Валеркой – почти ровесником моего брата.

Когда тетя Лена, привычно повернув кольцо на двери наших ворот, стала входить во двор, я зарычал и заполошно залаял, хотя Джерри спокойно дремал в своей конуре. Соседка взвизгнула и бросилась обратно на улицу, удивленно охая и пугливо оглядываясь. Вскоре она уже выкрикивала через открытое уличное окно призывы к моей матери унять агрессию пса, который, похоже, взбесился и соседей не узнает. Мой внутренний голос был доволен и утверждал, что я уже почти освоил язык домашних животных, они постепенно начнут считать меня «другом и братом», а потому поведают самое главное и секретное из их жизни. Мать не скоро поняла, как и кто ее разыгрывал, подражая животным, но, в конце концов, мои «подвиги» были раскрыты. Однако и позже мне нередко удавалось ловить взрослых и детей, приходящих к нам в гости, с помощью этого вообще-то нехитрого приема.

9. Возникновение и первые эффекты магического узора

Как много в нашей жизни пишется природой! В конечном итоге все произведения искусства тоже написаны природой, поскольку человек – ее часть. В пятом классе у нас вел уроки рисования учитель, который был неплохим живописцем, но не сделал иной карьеры, кроме учительской, занимался копированием картин великих художников, но не создал чего-то своего. Вероятно, общение с детскими произведениями заменяло ему собственное самовыражение, поскольку дети всегда творцы, иногда даже в очень удивительной степени.

Этот наш серьезный и увлеченный преподаватель преподносил нам временами готовые схемы: как рисовать дома, фигуры людей, как смешивать краски, ценить художественные произведения и проявлять себя в искусстве живописи и графики. Мы это все воспринимали с удовольствием и даже с энтузиазмом. На его уроках нередко бывало шумно, но никогда не было скучно и не возникало никаких скандалов, связанных с дисциплиной. Этот интересный для многих и для меня преподаватель однажды задал нам на дом нарисовать композиции, связанные с темой «Орнаменты». Перед этим он вскользь коснулся описания того, какие виды орнаментов бывают, из чего их создают и даже как их самому можно придумать.

Спустя почти неделю, придя домой, я сделал часть уроков, заданных на дом, и увидел, что завтра будет урок рисования. Конечно, я сразу вспомнил, что задали нечто интересное. Не знаю почему, но внутренний голос подтолкнул меня взять в руки циркуль и начертить два концентрических круга, между которыми можно было разместить с фривольной неповторимостью узоры, как на керамической тарелке, создавая их перьями, кисточками, тушью и акварельными красками. Когда я сделал первые элементы орнамента, внутренний голос вначале забавлялся надо мной, а потом все более активно стал вмешиваться, да так уверенно и старательно, как будто это он рисовал их, высунув язык, а не я придумывал все новые неожиданные композиции. Меня это очень забавляло, потому что фигурки орнамента получались почти живыми, со своим загадочным характером и даже индивидуальной историей возникновения. В итоге все пространство между кругами постепенно заполнялось похожими, но все же разными паттернами в виде совмещения фигурки человека с необычным крестиком. Все эти символические фигурки вначале я начинал изображать в виде контура черной тушью, а потом заполнял акварельными красками. Получалось это не очень быстро, и мне пришлось сделать перерыв. Через некоторое время я решил продолжить. Протянув руку, я стал приоткрывать альбом, и вдруг мне почудилось, что орнамент движется, причем весьма импульсивно. Это мелькнуло буквально на секунду и угомонилось, все стало выглядеть вполне обычно. Выбор красок и их смешение были спонтанными, хотя иногда мне казалось, что этим управляет мой внутренний ментор-самоучитель. Закончив, наконец, создавать орнамент, я захлопнул альбом, не придав этому деянию слишком большого значения.

На другой день на уроке рисования наш учитель прошел вдоль рядов парт, собрал альбомчики с выполненными домашними заданиями и дал всем новые упражнения. Наступила тишина, в которой через несколько минут раздался удивленный возглас нашего учителя-художника. Он был явно чем-то поражен и при этом смотрел на меня… Не считаясь с тем, что класс работал над его заданиями, он спросил у меня, немного нахмурившись:

– Зачем вы это сделали? В этом же не было никакой необходимости!

Я был удивлен, пожалуй, не меньше его и ответил совершенно искренне:

– Вы сами нам дали задание нарисовать орнамент, какой получится.

– Да, но я не просил прибегать к помощи взрослых, и тем более профессионалов, – ответил, казалось, чем-то возмущенный учитель. – Скажите честно, кто вам написал это произведение? Не будете же вы утверждать, что сделали это сами… Чтобы создать такой орнамент, нужно знать некоторые серьезные приемы и законы живописи.

– Да, я сделал это сам, – промямлил я.

Я не любил и не умел оправдываться. В классе начались разговорчики и еле сдерживаемые хихиканья. Если бы учитель сказал что-нибудь еще в мой адрес, весь класс наверняка бы грохнул хохотать. Но тут, как всегда неожиданно, прозвенел звонок, возвестивший о конце урока. Учитель подошел ко мне и попросил после занятий зайти к нему в мастерскую, которая, как все знали, располагалась в довольно большой комнате рядом со сценой в актовом зале школы. Наш учитель нередко рисовал декорации для школьных спектаклей и писал лозунги для праздников. Дирекция школы не зря выделила ему это помещение. Он тратил свое время и трудился с видимым удовольствием, а среди школьников у него всегда находилось немало помощников.

После того как отзвенел звонок последнего урока, я направился в соседний корпус школы и постучал в покрытую лаком деревянную дверь мастерской нашего учителя рисования. В школьном портфеле у меня лежал альбом с тем самым орнаментом, который вызвал странную, на мой взгляд, реакцию учителя. Поскольку никакого ответа не последовало, я нерешительно толкнул дверь, а она неожиданно легко открылась. Учитель сидел у противоположной стены за столом, сосредоточенно что-то просматривал. Увидев меня, он помахал рукой, приглашая подойти и сесть рядом на стул. Я был немного смущен, поскольку еще никто из учителей так не приглашал меня для общения. Художник внимательно взглянул мне в лицо и доброжелательно предложил рассказать все, что я знаю о происхождении орнамента, который был представлен недавно в классе. Я достал альбом и, положив его перед собой открытым на странице с орнаментом, глубоко вздохнул, как бы набираясь решимости. И в тот момент, когда я собирался заговорить, мне на мгновение опять показалось, что элементы рисунка зашевелились и начали слегка двигаться и даже вспыхивать, соблюдая странный ритм, как танцующие фигурки худощавых смуглых человечков. Я встряхнул головой, и фигурки замерли. Дальше я в подробностях изложил учителю всю последовательность: как начал готовить домашнее задание и спонтанно пришел к решению нарисовать циркулем круги и как без помощи взрослых смешивал краски в разных пропорциях, не задумываясь и не пытаясь откуда-либо перерисовывать, скомпоновал этот заживший своей жизнью орнамент. Художник слушал внимательно, не перебивая, но видно было, что он не очень-то верит моему рассказу… Я был почти в отчаянии из-за его недоверия и неожиданно для себя сказал:

– Да, этот узор нарисовал действительно не я сам.

Учитель оживился и попросил, как мне показалось, с заметным облегчением:

– Ну давай, скажи же честно, кто это сотворил!

– Знаете, вы можете не верить, но мне постоянно подсказывал и помогал в выборе красок и самой формы частей орнамента некто внутри меня. Он живет своей интересной жизнью и в то же время способен участвовать в решении моих проблем, я ощущаю его участие, его опыт, логику и нередко юмор… Я хочу у него учиться, но временами чувствую, что он иной, хотя все же друг и даже больше – он часть меня.

– Хорошо, – сказал художник, – если он часть тебя, то откуда он берет свои знания и умения? Конечно, ты этого знать не можешь, но что об этом думаешь?

Я сидел перед ним неподвижно, но мысли проносились в голове, как картинки из окна скорого поезда. Мое сознание никак не могло зацепиться за что-то стабильное и надежное. Мы оба молчали, но в этом не было ничего неловкого. И когда я снова заговорил, то высказал свое сомнение и уверенность – все вместе. Это оказалось неожиданным для меня самого.

– Понимаете, я думаю, он получает подсказки или даже готовые знания от кого-то еще, о ком мы, люди, не догадываемся.

– Да уж, тут мы, конечно, должны вспомнить о Боге и его вмешательстве, – улыбнулся художник.

– Нет, я не могу это утверждать, нет определенности. Возможно, это именно тот Бог, которому молятся в церкви и о ком написано в Библии. Но утверждать это я не могу. Мы не знаем пока, кто это или что.

– Так спроси у того, кто направляет и подсказывает, – оживился учитель, – вдруг он все объяснит.

– Я не знаю, как спросить, не понимаю, как к нему обратиться и в каком виде задать вопрос! – с сожалением воскликнул я.

Мы еще долго разговаривали с учителем, и я не испытывал никакого стеснения, что разговариваю на равных со взрослым умным человеком, за которым чувствовался сложный жизненный путь. Учитель был на войне, как и мой отец. Я знал, что у него были ранения и награды. Художник больше не задавал мне вопросов, он только стал очень задумчивым и нередко хмурился, сгоняя вместе крупные складки в середине лба. Это вначале казалось мне очень необычным и даже загадочным. А потом стало почти очевидным, что он вспоминает что-то из своей жизни, и, возможно, это тоже как-то связано с его вторым, внутренним «я». Ну конечно, а почему бы и нет?

Когда уже довольно поздно я шел домой, то все ждал, что внутренний голос каким-то образом откликнется и подскажет мне, как вести себя дальше. Однако он молчал, хотя я почему-то чувствовал, что сейчас приблизился к нему еще на несколько шагов, и мы сможем откровенно пообщаться. Но как и когда это случится – было пока совсем неясно.

10. Бог все видит

Мои родители составляли весьма дружную пару во всем: в хозяйственных делах и заботах, встрече праздников и гостей, в преодолении недомоганий, болезней и т. д. Ну и конечно, они вместе старались воспитывать старших сестер и нас с братом – «разгильдяев и оболтусов». Но все же было одно радикальное различие между родителями. Мать соблюдала все религиозные правила и обряды глубоко верующей христианки. Отец же в большей мере смотрел на мир глазами атеиста. Он умел делать все для разведения домашнего скота и получения богатого урожая с огорода, служил в военизированной охране местного речного порта, хорошо владел оружием, но даже не стремился знать, когда и что нужно совершать согласно церковному календарю. Он, похоже, только пассивно следовал религиозной активности нашей мамы.

Это все было легко понять и объяснить разницей условий их воспитания, взросления и жизни. Отец был значительно старше мамы, побывал на фронтах в трех войнах, много раз близко видел гибель людей и едва сам избежал смерти. Жизнь заставила его быть суровым и закаленным. Хотя в детстве он учился в церковноприходской школе, считал религию наивным мифом, а советская пропаганда тех времен подкрепила его скептицизм. Также и на нас, детей, в тех условиях наибольшее влияние оказывала школа, атмосфера атеизма, пропагандируемая властями и всей медиамашиной, работающей в одном направлении. Немалое влияние оказывало отделение церкви от государства.

У нас в доме в углах двух комнат висели большие старинные иконы, а в огромном сундуке и резном комоде было уложено много древних книг, одной из которых была Библия, и несколько писаний на загадочном для меня церковно-славянском языке. Там же хранилось много предметов и пахнущих нафталином вещей, вероятно, оставленных мамой как память о жизни в доме деда. Временами у нас в доме собирались какие-то старушки, о чем-то шептались с мамой, крестились, кланялись и произносили молитвы возле икон, а после с ней уходили в церковь, расположенную за городским кладбищем, в месте под названием «Панин бугор». Иногда было так, что мама брала нас с братом на кладбище, приводила к могилам бабушек и дедушек, а потом мы вместе стояли в церкви, когда батюшка вел службу. Наши сестры были не очень религиозными и ходили в храм с родителями только раз или два в год – по большим церковным праздникам. В школах, училищах и высших учебных заведениях (вузах) того времени много внимания уделялось атеизму, а религию называли в шутку или всерьез «опиумом для народа». Но все-таки в нашем городе был силен дух религиозности и вековых традиций православной веры. Постоянно действовали несколько церквей, была духовная семинария и монастыри на обширной территории Кремля.

Однажды в классе, где я учился, на седьмой год учебы произошло интересное событие, которое выходило за рамки обыденности и произвело большое впечатление на меня. Наша классная руководительница объявила на уроке, что состоится собрание, посвященное проводам нашего одноклассника – Лёни Логинова. Мы знали, что он отказался вступать в пионерскую организацию, вернее, не он сам, а его родители заявили о том, что не разрешают ему вступать в пионеры. И вот теперь выяснилось, что Лёнька Логинов уходит из школы и будет учиться в духовной семинарии. Нам, ученикам, все это было так странно, что мы с любопытством рассматривали Лёньку как чудо.

После собрания, когда все начали расходиться по домам, я незаметно увязался за Логиновым и как бы ненароком оказался с ним рядом в надежде расспросить обо всем, чтобы удовлетворить свое вспыхнувшее любопытство. Вначале он отвечал скупо и отрывочно, явно с неохотой, а потом, когда убедился, что я не собираюсь над ним насмехаться, стал намного разговорчивее. Оказалось, что Лёнька несколько раз ездил в гости к своему родному дяде в областной центр. Дядя там работал церковным служителем и посоветовал племяннику пойти учиться в духовную семинарию. А после ее окончания можно пойти учиться дальше и сделать церковную карьеру. Я сказал Лёньке, что для всего этого надо верить в Бога. Он ответил, что да, конечно, верит в Бога. Тогда я спросил, как можно верить, что Бог создал Землю и человека, да еще за такие короткие сроки, какие указаны в Священном Писании. В ответ на это Лёнька заявил, что есть много такого, о чем мы не знаем и даже знать не можем. Не все можно познать. Бога не постигнешь простой логикой, в него надо истинно и глубоко верить. Меня не очень-то убедили Лёнькины ответы. Мне казалось странным, что надо верить в то, о чем мы почти ничего не знаем. Если есть какие-то высшие силы, способные влиять на человека и его жизнь на земле, то надо попытаться найти с ними контакт. То, как объясняет религия разумность человека, его жизнь и смерть, вызывало у меня желание изучать и анализировать все то, чего достигла человеческая мысль и культура, а значит, учиться в университете. Однако, как я тогда подумал, движение по этому пути ограничивает религия, призывая следовать божественным предписаниям и глубоко верить в постулаты чего-то незнаемого.

11. Невероятные последствия скуки

Когда я перешел в девятый класс, со мной стали происходить всякие неожиданности. Через пару месяцев учебы я внезапно заболел, причем с высокой температурой. На меня напала хворь, создавшая в голове нереальную фантасмагорию. Скуки не было, потому что я подолгу и тщательно рассматривал причудливые разводы на потолке. Там всегда можно было увидеть нечто потрясающее даже при нормальной температуре тела. Ну а высокая, под сорок градусов, временами и выше, наделила мое сознание способностью к активному бреду наяву и творческой генерации ассоциаций, подарив возможности, недоступные здоровому человеку. Меня даже не удивляли все эти процессы: было ясно, что восприятие переместилось в некий мир, где не действуют привычные физические законы. Все вокруг превратилось в быстро преобразующуюся бесконечную субстанцию сплошной обыденной жути.

Нельзя было предсказать, что произойдет в следующий миг. Время тоже двигалось непредсказуемо и либо замирало, как скульптура из бронзы, либо мгновенно проносилось, меняя день на ночь и полдень на полночь. Иногда я мог усилием воли приблизить к себе окна, затянутые морозными картинками, причудливыми, как изображения в тесте Роршаха. Иногда занавеси на окнах удалялись куда-то и вытягивались, сохраняя при этом пропорции и узнаваемость рисунка. Очень впечатлило, что подоконник однажды превратился в нос рассекающего ледяные торосы ледокола. Он стал массивным и разделил пространство комнаты на части, а затем поменял все в ней, формируя некий художественный фильм. Сюжет был непонятным, но смотреть на это было так увлекательно, что почти нельзя было оторваться или отвлечься.

Такой многоликий процесс длился три-четыре дня, совмещая состояние бреда вперемешку с обыденностью. Я помню, что приходил врач и измерял температуру, проверял легкие и сердце. Встревоженная мать с надеждой выслушивала все его рекомендации, поила меня какими-то настоями и жидкостями, заставляла глотать таблетки, прикладывала влажные марлевые салфетки, щупала лоб и считала пульс… При этом все эти дни мне не было скучно и нудно, хотя время растягивалось на какие-то не измеримые сознанием отрезки. Иногда я впадал в сонные периоды, но, сколько они длились, было неопределимо. Однажды я заснул, видимо, очень надолго, а когда проснулся, в комнате было светло и даже как-то солнечно, хотя погода была, как обычно в это время года, – сумрачная. Исчезли трансформации окон, узоры побеленного потолка больше не складывались в причудливые фигуры. Вскоре я почувствовал себя снова сильным и почти здоровым.

Вот тут-то меня и ждал неприятнейший сюрприз – скука и медленно тянущееся время. На эти дни в школе объявили карантин, и потому те, кто уже успел заболеть, оказались в изоляции – как под домашним арестом – на две недели. Из дома категорически было запрещено выходить, никаких друзей и даже брата ко мне не пускали. Владимир уходил надолго в библиотеку, спортивную школу или к соседу Валерке. О том, чтобы пойти в библиотеку, не было и речи – мне это тоже было строго запрещено. Я вдруг ощутил настоящий информационный голод, когда казалось, что готов изучать все объявления на столбах и досках, с увлечением перечитывать расписание уроков или надписи на коробке спичек. Мне пришлось с остервенением перерыть все полки как у себя в комнате, так и в остальном пространстве дома, наиболее внимательно изучая книжные полки брата, – он давно уже начал готовиться к предстоящим выпускным школьным и вступительным экзаменам в институт и накупил много книг, некоторые из них были предназначены для университетов.

Конечно, довольно быстро стало понятно, что все мало-мальски художественное мною в этом доме уже прочитано. Я сидел в полном унынии на своей кровати, и вдруг мне припомнилось, что на полке в комнате брата я видел какую-то толстую книгу с бледно-сиреневыми корочками. Я быстро метнулся и принес эту книгу с названием «Неорганическая химия» авторства Н. Л. Глинки – она была предназначена для университетов и вузов. Поскольку скука донимала меня как вирусная болезнь, наплывая приступами, я с энтузиазмом начал читать предисловие. Оно оказалось весьма увлекательным, а сама книга содержала какие-то потрясающие сюжеты, как приключенческий триллер или боевик, хотя речь шла всего лишь о молекулах, формулах и уравнениях. Всего за пару дней я залпом «проглотил» эту потрясающую книгу. Меня не оставляло удивление, почему этот шедевр о молекулярных коллизиях и тайнах в мире химических элементов предназначен для университетов. Мне показалось, что этот «роман» я бы понял и в детстве, так же легко, как когда-то букварь, изучил бы и запомнил все до деталей, не заскучав и не споткнувшись на какой-либо странице.

Точно таким же, лишь немного менее увлекательным, для меня оказалось чтение еще пары «триллеров» с полки брата – по органической химии и молекулярной физике.

Интересно, что вслед за «глотанием» увлекательных книг информационный голод сам собой незаметно удовлетворился. Еще несколько дней проскочили более спокойно, а тут уже пора было идти в школу – карантин закончился…