Позволь реке течь. Роман для тех, кто хочет быть счастливым

Позволь реке течь. Роман для тех, кто хочет быть счастливым
Павел Владимирович Шалагин

Уставший от однообразного быта программист Руслан случайно сталкивается со старым приятелем, который предлагает ему поехать к общим знакомым. Руслан соглашается, и это путешествие кардинально меняет его взгляды. Всего за один день ему предстоит обнаружить многогранность жизни и полностью переосмыслить прошлое. Руслан заново откроет для себя значения слов «благодарность» и «счастье», после чего перестанет зацикливаться на мелочах. И всё это произойдёт на берегу моря под лучами крымского солнца.

Позволь реке течь

Роман для тех, кто хочет быть счастливым

Павел Владимирович Шалагин

© Павел Владимирович Шалагин, 2020

ISBN 978-5-0051-1371-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Павел Владимирович Шалагин

***

«Позволь реке течь»

Внезапно рухнувшая ночь тяжело нависает черной простыней над домом. Знаю, на юге всегда так бывает, но я отчего-то не в состоянии к этому привыкнуть. Вот, как ни старайся, не могу этого понять, а точнее, уследить, уловить, ухватиться за вечер – маленькую крупинку дня. Растянуть бы ее, как жевательную резинку без сахара, и рассмотреть под микроскопом со всех сторон. Тогда, может быть, хоть что-то стало бы понятней, ближе – проявился бы ощутимый контур чего-то постоянно ускользающего…

Но, наверное, вместе с ним исчезла бы и дымка таинственности – реализм прагматичной науки непременно убивает божественную романтику неполноты. Это как в школе: смотришь на уроке биологии через окуляр на стеклянную пластинку, а там – увеличенный в тысячи раз монстр. Тебе объясняют, что предъявленная гадина является простейшим микроорганизмом, откликается на такую-то кличку и в разрезе выглядит вот так, и тычут тебя носом в схему. И ты, косясь на это создание, невольно сравниваешь ее с собратом на плакате. И видишь – не похожи. Но все равно киваешь в такт учительнице, бубнящей заученный текст о важности этих «образований» для природы в целом, и, конечно, их месте в пищевой цепочке в частности.

А в голове у тебя мысли совсем другие: эти организмы живут, размножаются, питаются, воюют и умирают – и, по сути, ничем от людей не отличаются. Разве что размером, да внешним видом. И вот ты – такой же организм, и на тебя кто-то тоже сейчас в микроскоп глядит… что захочет с тобой, то и сделает. А ты, глупый, даже не подозреваешь о том, что и как на самом деле есть (кстати, равно как и твой меньший брат по участи). И вдруг такая тоска невыносимая накатит, что глядеть противно становится, и урок учить ни к чему… Черт бы побрал эту школу! «Знания умножают скорбь» – это ещё царь Соломон сказал.

Поглощенный раздумьями, я меряю свою крохотную времяночку шагами. Три вперед, разворот, три назад, ещё раз. Три вперед, разворот, третий назад и… И всё меняется в мгновение ока: земля взмывает куда-то ввысь, потолок обрушивается под ноги, а я сам со смачным звуком шмякаюсь на встающий на дыбы пол. Больно… В голове шумит, как во время прибоя на берегу – особенно здорово шарахнулся именно ей. Жизнь жутко несправедлива – ошибаюсь я целиком, а все удары на себя принимает моя самая слабая часть тела.

Окинув взглядом место происшествия, я понимаю, что послужило причиной столь резвого моего падения, и это заставляет меня рассмеяться, несмотря на боль. Оказывается, во всем виновата банановая кожура – ни дать ни взять штампованный кадр из немого кино. Комедия… Поужинал, а убрать за собой не догадался – результат налицо… Храните травмоопасные предметы в труднодоступном месте!

Сажусь, растирая ушибленный затылок, и чувствую, как под моими пальцами вырастает приличных размеров шишка. Угораздило же меня… Расскажу завтра об этом ребятам – будут ржать надо мной, как сумасшедшие. Представляю себе их лица… Да я бы и сам на их месте смеялся до колик.

Встряхнув головой, пытаюсь немного прийти в себя. Раньше я этого не замечал, но, оказывается, с этой точки открывается отличный вид – и в том числе прямо на соседский балкон, на котором как раз кто-то курит. Я вижу, как витает алый мотылек сигареты – на мгновение разгораясь и становясь ярче, он затем вновь блекнет, теряя насыщенность цвета… Интересно, видел ли тот человек мое эпичное падение? В любом случае, при всякой оплошности можно сделать вид, что все произошло не случайно, а было запланировано, сделано намеренно, как раз потому, что знал – за тобой наблюдают. Хорошая мина при плохой игре: с таким подходом все ошибки переживаются легче. Поэтому я с удовольствием корчу рожу в ту сторону – пусть, если что, будет в курсе, что и я тоже в курсе! Но, к моему глубочайшему сожалению, рожа выходит постная и скучная. Не так смешно ее изображать, как смотреть на это со стороны.

Вот, скажем, раньше была у меня подзорная труба. Давным-давно, ещё до школы. С виду простая, ничем не примечательная. Такие промышленность в то время, наверное, миллионами штамповала. Но для меня она представляла собой настоящее чудо, хотя на витрине магазина совершенно не казалась такой уж волшебной штуковиной, способной проникать сквозь пространство, заставлять приближаться отдаленное, показывать невидимое легко, как «свет мой зеркальце…». Однако, несмотря на всю свою прелесть, сие хитроумное устройство не пробудило во мне тяги к науке. И общие впечатления исследователя свелись к тому, что я помню, как выглядит укрупненная с помощью оптики сверкающая карта звезд, да, пожалуй, ещё занавески в окне напротив. Аллилуйя!

Не спеша поднимаюсь на ноги. Разноактивные мысли, мыслишки, мыслюшонки и мыслюшата ступают железными пятами, пятками, пяточками и пятенятами по плодородным равнинам моей памяти. Выписывая круги среди неразрешимых вопросов, спотыкаясь о выпуклости неприятных воспоминаний и задерживаясь подольше на позитивных моментах, они шуршат шелухой происшествий, обращаясь ко мне, как к равному. И меня это радует…

А на Севере сейчас белые, будто суфле, ночи… Солнечный диск, не торопясь, лениво уползает за «неровность вычурную крыш» на пару часов. А потом он снова будет медленно подниматься вверх, чтобы после с ускорением вновь рвануть к горизонту. Закат, как и все пути с вершины – дорога вниз… Удивительно, но меня почему-то совсем это не беспокоит. Наверное, также как и не тянет домой. Говорят, что дом – это там, где тебе хорошо. И точно – я чувствую себя здесь дома. Дома – потому что здесь хорошо! И мне хорошо! И хорошо, когда хорошо!

Я выползаю под раздолье небес. В помещении спать жарко – раскалившийся за день металл крыши неохотно остывает, отзываясь специфичным пощелкиванием. Ему вторят цикады и невесть откуда взявшиеся комары. Поэтому лежать в этой душной, звенящей микроволновке, пусть даже под простыней, попросту невозможно. Снаружи всё совсем не так – с моря легким бризом тянет прохладой и среди темнеющих на фоне неба ветвей ослепительно ярко блещут звезды. Запрокинув голову, я стою так минут пятнадцать, любуясь красотой бесконечности. Правда, моих познаний не хватает на то, чтобы отыскать, скажем, созвездие «Стрельца», но это не умаляет красоты всей развернувшейся пред моими глазами картины… Мы так редко смотрим вверх, постоянно устремляя взгляд себе под ноги, словно ждем чего-то. Например, что внезапно наткнемся на золотоносную жилу, нефтяную скважину или на чемодан, упакованный хрустящими новенькими стодолларовыми бумажками. Вот порой и забываем, в каком именно мире мы живем. А ведь это вовсе не мир валютных магнатов и звезд скандальной желтой прессы. Наш дом – обитель гармонии и чудес, залитая до краев восхитительными по красоте пейзажами, населенная неповторимым многообразием организмов и субстанций. Мы не ценим в спешке своей жизни того, что распростерто вокруг нас, предпочитая сиюминутную выгоду огромному и всепоглощающему счастью. Скажите, давно вы смотрели на звезды? Я – слишком. И поэтому сейчас все так славно…

Тихий смех выводит меня из состояния гипнотического транса. Я с трудом возвращаю запрокинутую голову в прежнее положение, и перевожу взгляд на дом. Ликино окно золотится тусклым светом ночника. Оттуда снова слышится смех. Видно они со Шкипером ещё не спят. Сейчас помаются дурью, а потом займутся любовью. Счастливые… Я вздыхаю, и присаживаюсь на край скамейки. Хорошо хоть они будут делать это тихо, чтоб не разбудить Арчика, а то я знаю, как Лика в процессе получения чувственного удовольствия способна верещать…

Странно все-таки – назвать сына Артуром… Мы же вроде не в Средневековой Англии живем, другие времена на дворе. Ну да Бог с ними. Как говорится, в каждой избушке свои погремушки. Главное, чтобы человек вырос хорошим, а как его при этом звать – не важно. Имя, в конце концов, и поменять можно.

Когда я начал ходить на карате, был там мальчик младше меня лет на пять. И имя у него было то же, только величали уменьшительно-ласкательным – Артурчик. Сразу становилось заметно, что ребенок далеко не из обыкновенной семьи: малиновые пиджаки, Моцарт из «утюга» и мерин шесть-нуль-нуль. Во всяком случае, все к этому пацаненку относились почтительно, и даже тренеры лебезили перед ним. И однажды случилось так, что меня с этим Артурчиком поставили в спарринг. Надо признать, что насилия я не терпел никогда, и спарринг этот был для меня первый и, забегая вперед, скажу, что последний… Мы поприветствовали друг друга, «хадзимэ!», и бой начался. Артурчик бросился на меня аки гладный лев на трепетную лань и начал колошматить куда придется. Никак не ожидал от мальца такой прыти! Да и бить человека заметно ниже ростом и находящегося со мной в совершенно разных весовых категориях не хотелось. Я бы ни за что в жизни не стал этого делать. Поэтому, отступая, пытался закрыться от ударов, но… Словом он провел запрещенный прием, заставив меня согнуться от боли, а затем прыгнул и повалил… Дело запахло жареным – проигрывать было унизительно. Тогда я собрал всю свою волю в кулак и ответил всерьез.

Долго потом тренеры недовольно качали головами… Да и вообще, отношение ко мне в секции сменилось на крайне негативное. Пришлось уйти, так и не получив даже желтого пояса. Хотя, казалось бы, чего такого – разбил человеку нос, губы и поставил ослепительный бланш под глазом. Делов-то… На то оно, вроде как, и карате… Ну а потом, во взрослой жизни, чаще все-таки били меня. И не то чтоб я был таким уж отпетым пацифистом, не принимающим никакое насилие, просто…

Просто… Не знаю… Так складывалось, потому что я… Потому что… Черт возьми, да кто же я на самом деле? Что я могу сказать о себе? Вот если сейчас внезапно откину коньки или склею ласты, то какие слова будут написаны обо мне в эпитафии? Каким запомнюсь друзьям и знакомым? Надо бы задуматься о собственной роли в жизни – сделать выводы, пересмотреть позиции…

Начинаю бесшумными шагами мерить двор – четырнадцать плиток вперед, разворот, четырнадцать назад и ещё раз. Главное в темноте не споткнуться о какую-нибудь оставленную вещь. Ибо ночь на дворе стоит такая – хоть глаз выколи, а с меня на сегодня падений хватит.

Итак, что у меня позади?

Прожил я с горем пополам двадцать девять лет. Это порядка десяти с половиной тысяч дней, а уж сколько секунд и считать страшно… Из этих самых двадцати девяти лет я совершенно не помню первые года четыре, а ещё три рисуются в памяти крайне смутно – лишь отдельными моментами. Исключим к тому же время, потраченное на учебу (одиннадцать лет в школе и шесть в универе), и я получу чистыми – пять. Из этих пяти стоит вычесть все пьянки и дни, следующие за ними; дни, упущенные по состоянию здоровья, а также потраченные на работу и глубокие депрессии. Ещё часы, проведенные в пустом ожидании (автобуса, опаздывающей девушки, начала приема в сберкассе) и время, ушедшее на перемещение в пространстве. Спрашивается, что я получил в итоге? Каких-нибудь пару лет жизни для себя? Пару лет без мытья посуды, полов и плиты, без выяснения отношений и ссор, без контроля и присмотра… дни без обязательств и воплощения в жизнь глупых пустых обещаний. И вот эти вот два года – это и есть весь я?

Хорошо! Ладно. Допустим. Значит, этими двумя годами своей жизни я могу нарисовать полную картину себя с избытком. Что ж, попробуем!

Зовут меня Руслан. Ростом я под два метра, комплекции плотной, склонен к полноте. В армии не служил, серьезно не болел, руки-ноги не ломал, в аварии не попадал, не тонул-не горел. Из тридцати двух зубов, правда, навсегда лишился около дюжины, что порою наводит на мысль, что я гималайский сурок… Сердце временами пошаливает, но это от постоянного употребления табака и алкоголя. Понимаю, что своими руками рою себе могилу, вот только отказаться от искушения не в силах.

Жил у себя дома или в квартирах подруг, которых за десять лет взрослой активной жизни насчитывается всего четыре штуки. С половиной из них расстался мирно и поддерживаю вполне приятельские отношения… Ни у одной не был первым, что, естественно, несколько печалит. В браке не состоял, детей не завел. Однако стал причиной пары абортов, чего до сих пор не могу себе простить.

Хорошие друзья появлялись с частотой – один в год. Терял я их в два раза реже. В итоге, сейчас постоянно общаюсь примерно с десятью, чего должно хватать, если бы у всех находилось на меня время.

Трижды был заграницей и остался не слишком доволен. Стандартный тур: банальные экскурсии, обыденные впечатления… Почему же я так дьявольски мало путешествовал? Надо бы это исправить, и, как только выдастся свободное время, рвануть куда-нибудь – хоть «стопом», хоть на велике, хоть пешком. Нельзя разделять свое время только между домом и работой. Это неправильно. Разве для того я пришел в этот мир, чтобы оказывать финансовую поддержку боссу, который благодаря моему труду ездит по Европе и развлекается? А у меня если и остаются силы, так только на то, чтобы в выходные выбраться в ближайший лес пожарить шашлыки. Это ведь категорически неправильно! В конце концов, мой работодатель преуспевает лишь из-за меня и таких, как я – не будет нас, не будет и его успеха…

Кстати, насчет работы: за одиннадцать лет трудового стажа я сменил около семи профессий, пока не остановился на буковках и циферках – стандартном и невероятно скучном наборе программиста. Общий заработок за все время должен был бы составить приличную сумму, но для себя я расщедрился лишь на подержанный старый «Опель» и участок за городом в шесть соток с сараем на нём.

Так, что ещё?

Написал кучу страниц кода, несколько неплохих статей по софту и могу самостоятельно собрать из груды запчастей вполне приличный комп, чему и рад безмерно… Пересмотрел пару тысяч полнометражных фильмов (некоторые не по одному разу) и прошел около сотни игрушек… Деревьев не сажал, дома не строил…

Да, что-то рисуется не слишком радужная картина «меня» – можно сказать, вся жизнь прожита даром.

Ой-ой-ой… Как же это нехорошо… Это даже звучит отвратительно – «даром»! Эдак, если и дальше так пойдет, на смертном одре похвастаться будет совершенно нечем. И не помянет меня никто добрым словом, и не вспомнит. Пора, наверное, начать переосмысливать свое бытие и направлять жизнь в нужное русло, чтобы все без исключения, с кем меня сталкивает стремительный поток бытия, могли с чистым сердцем, нисколько не кривя душой, сказать, что с моей помощью они стали чуточку чище и добрее, а мир вокруг обрел малюсенькую капельку иного смысла и новых красок… Уверен, это будет как раз то, что нужно.

С этой великолепной мыслью, окрыленный воодушевившей меня идеей дальнейшего саморазвития, я безмятежно отправляюсь спать, зная, что эта ночь станет для меня одной из самых спокойных в жизни.

* * *

На моих часах без двенадцати минут и тридцати трех секунд шесть. Я недавно проснулся и лежу с открытыми глазами. Пялюсь в потолок. Мне всегда доставляло удовольствие собирать в голове какие-нибудь замысловатые геометрические фигуры из узорчатых панелей, которыми он оклеен. Вот, к примеру, деталью рисунка каждой из них является окружность, и если внимательно присмотреться, то из двенадцати можно сложить крест.

Все-таки двенадцать – это какое-то сакральное число. Месяцы, апостолы, поэма Блока… Кстати, я регулярно его перечитываю. Странно, ведь никогда не любил, а тут, вдруг, начал читать. Да и не только его, а прям всю поэзию «Серебряного Века». И хотя до конца ее так и не понял, но каждый день с упорством барана, вновь и вновь принимаюсь за штудирование. Авось проймет… Но пока что-то не пронимает. Должно быть, в мире есть вещи, которые – твои и, которые – не совсем. Даже если они очень и очень здоровские, и нравятся большинству.

Впрочем, то же самое можно сказать и о людях – с ними не всегда просто прийти к взаимопониманию. Редко бывает, когда находишься на одной волне с человеком. И уж если посчастливилось столкнуться с таким – сгребай его в охапку и ни за что не выпускай из своей жизни. Потому что это – самый настоящий дар: духовная близость! Хотя, случается и наоборот… Скажем, где-то примерно через полчаса должна встать Анна Николаевна – мать Шкипера. Уж насколько она замечательная, и во всех смыслах удивительная – днем с огнем второй такой не сыщешь. Низенькая, коренастая, пухленькая, с виду очень медлительная, она полна невероятной бьющей через край энергией – и по дому постоянно хлопочет, и на рынок бегает, и ораву подобных мне раздолбаев терпит и, более того, кормит и беспокоится обо всех. При этом всегда с улыбкой, шутками-прибаутками и хорошим настроением – клад, а не женщина! Но, увы, найти с ней общий язык у меня до сих пор не получилось. То ли не нравлюсь я ей в силу своих несуразных комплекции и размеров, то ли пристрастие к алкоголю всему виной, но есть что-то такое незаметное и неизмеримое, что и ощущаешь-то лишь пресловутым шестым чувством… А может быть, мне только кажется… Да! Скорее всего, так. Так оно как-то спокойней…

Когда Анна Николаевна встанет и выйдет с бидончиком за калитку (молоко начнут продавать из бочки в районе семи – нужно успеть взять его, покуда оно тепленькое) солнце, лениво потягиваясь, ещё только начнет освещать верхушки абрикосового сада по соседству. Тихо скрипнут ржавые петли, глухо заворчит лишайная соседская псина Пальма, а Николавна непременно пригрозит ей: «Цыц, окаянная!». Тут же, ну, максимум с интервалом в пять минут, проснется на чьем-то дворе петух. Не спеша слабо кукарекнет разок, словно пробуя свои силы, потом ещё раз – уже громче, и, наконец, в полную мощь гаркнет свое переливчатое «Кукаре-е-е-еку-у-у-у». Следом подхватят остальные, и вся улица на несколько минут утонет в гаме нестройного хора «пернатых будильников». А затем из репродуктора деды Миши польется гимн, он выйдет в своих парадных семейных труселях к «построению» – отдаст честь куда-то в сторону столицы и, промаршировав по направлению к нужнику, начнет поднимать государственный флаг, который успел уже основательно пообтрепаться и выцвести… Вообще, несмотря на все свои странности и загибоны, деда Миша – отличный мужик! Как говорится, «мастер на все руки». Кроме того – башковит. Словом, обладает такой народной смекалкой, которая, как я думаю, раньше передавалась по наследству из поколения в поколение.

Повезло Шкиперу с родителями! Анна Николаевна ответственна за цветы и за борщ, деда Миша за дорожки, за времянку и дом, который сам и ставил. Ну, а Шкипер им, конечно, в меру своих сил теперь помогает. За это ему, несомненно, стоит воздать должное… Вот не дай Бог попался бы им такой сынок, как Эл – не припомню, чтобы он хоть что-нибудь своими руками сделал! Хотя, может это и приходит со временем, а он ещё элементарно не дозрел… и где-то примерно через часик с небольшим, когда Лика поднимет его пинками, и Эл, зевая во всю пасть, выйдет на крыльцо, его внезапно, как гром среди ясного неба, торкнет мысль: «А почему бы мне не сделать сегодня…». И он, следуя порыву, конечно же, в очередной раз этого не сделает… Ну, а может и наоборот. Но тогда непременно сегодня! Ведь бывает же такое?

А пока всё кругом ещё спит. И можно с незабываемым чувством свободы следить глазами за сонной мухой, ползущей по стене, складывать в голове крестики из кружочков на потолке, и вращать их на северо-запад – туда, где какой-то месяц, а может быть и добрую сотню лет назад находилось то место, которое я называл домом…

* * *

Однажды я где-то прочитал весьма неплохую мысль, которой проникся фактически до самого мозга костей. А звучала она примерно следующим образом: «Бывает, ты возвращаешься домой с работы, делаешь себе горячий чай с лимоном, забираешься с ногами в кресло и укрываешься теплым пледом. А вокруг – тишина… И в этот самый момент ты, и только ты для себя решаешь, что это – одиночество или свобода…»