Позволь реке течь. Роман для тех, кто хочет быть счастливым

Анна Николаевна поднимает его за шкирку и, отпустив в нашу сторону дежурную улыбку – мол, «отдыхайте ребята» – выпроваживает его из столовой.

Эл дрожащей рукой дотягивается до рюмки и, активно помогая сам себе, направляет ее в сторону своего рта. Но на полдороге он останавливается и вопросительно смотрит на меня. Я отрицательно качаю головой, пододвигаю свою рюмку к нему и покидаю комнату.

Под сенью нескольких абрикосовых деревьев, вольготно раскинувших свои скрюченные, похожие на пальцы ведьмы ветви, на подвесных качелях удобно устроились Шкипер и Лика. Лика сидит с краю и легонько, носочком босой ноги толкая матушку Землю, раскачивает качели. Шкипер лежит головой у нее на коленях и добивает «пятку». Это вроде бы первый косяк за сегодня, и я не возьмусь сказать, что последний. Наверняка, скоро из потрепанного магнитофона с неблагозвучным лично для моего уха названием «Sanyo» польются звуки различных мантр и тибетских песнопений. Почему Шкипера так торкает именно это музыкальное направление, а не, скажем, регги (что было бы более логично), я – «фиг его знает». Одно мне известно точно – в буддизме он ни в зуб ногой. Видимо по накурке его попросту распирают и плющат всякие там «Ом намах шивайя». Мне же кажется странным, когда человек берет из религий лишь внешнюю атрибутику, не прилагая ни малейшего усилия, дабы попробовать окунуться в нее поглубже. Такой поверхностный взгляд похож на случайный секс – получили удовольствие и разбежались. Для меня это всегда было непонятно – в этом нет ни малейшего смысла, никакой души, и намека на что-то человеческое тоже нет. Ибо Человек, как существо с большой буквы, должен, по идее, не только получать удовольствие, но, взяв его, стараться отдать взамен в этот мир больше гармонии, тепла, уюта и доброты… Но это лишь мое мнение. А так – у каждого в голове свои тараканы. Хотя факт остается фактом: Шкипер слушает мантры, при этом считая себя православным (черт, да он в церковь ходит не чаще, чем я на выборы президента!).

Лика машет мне рукой и зовет присоединиться. Я отвечаю решительным отказом, пытаясь, однако, скрепить его своей самой милой улыбкой, и направляю шаги к времянке… Надо сказать, что времянка – это скорее сарай, нежели жилое помещение: чёрные доски набитые на каркас из бруса и обшитые изнутри оргалитом – вот и всё моё жилище типичного анахорета. Но мне грех жаловаться. Более того – мне бы и не хотелось жить в доме! В скромненькой комнатушке, в которой только и помещаются кровать да стул с тумбочкой, служащей мне одновременно и столом, я чувствую себя гораздо богаче всех султанов и королей вместе взятых. Здесь можно быть абсолютно свободным, оставаясь наедине со своими мыслями; здесь можно быть самим собой и со спокойной душой сбросить все маски, которые, как раньше казалось, намертво приросли к лицу. В конце концов, именно здесь, когда сидишь в тишине, проникаешь в самую суть вещей…

По ночам, в процессе глубоких размышлений, вместе с откровениями меня посещают и комары. Последних отчего-то приходит гораздо больше, и ведут они себя куда более назойливо. Однако в наш век хитрое человечество научилось справляться с этими гадами. И я, следуя в ногу со временем, сжигаю в пепельнице маленькую белую таблетку… Очень жаль, что во времена моего детства таких таблеток не было, а комары, наоборот, ещё как были. Помню, как летом, изнывая от жары, мне приходилось с головой прятаться под белой хэбэшной простыней, служившей одеялом. Как же там было душно – пот лил с меня ручьем, и я нисколько не преувеличу, если скажу, что спустя минут десять простынь запросто можно было выжимать. Но стоило только показать наружу какой-нибудь самый малюсенький кусочек своего тела – пусть даже высунуть кончик носа, как со всех сторон раздавался пронзительный оглушающий писк этих кровососущих двукрылых, посланных нам за какие-то уж очень страшные прегрешения… Мама, однако ж, боролась с ними со всеми присущими женской натуре решительностью и упорством. Перед тем, как погасить свет, она обшаривала углы и стены, осматривала все поверхности на предмет наличия насекомых. И горе тому комару, который попадался ей на глаза! Тем не менее, стоит сказать, что сии скверные создания с поражающей быстротой научились ловко прятаться, и, я не исключаю – мимикрировать под обои, дабы не проститься со своей жалкой жизнью настолько бессмысленно. И нам, как существам с интеллектом, пришлось изобретать новые способы ведения борьбы. После того, как свет был погашен, и воздух наполнялся знакомым характерным звуком, надо было выждать ещё минут пять, а затем мама вновь щёлкала выключателем, и тогда начиналась самая настоящая бойня. Важно было средствами ПВО в виде тапка или сложенной газеты успеть сбить как можно больше неприятельских летательных аппаратов – от этого напрямую зависело спокойствие и здоровье обитателей комнаты. Но не все попадали под раздачу вовремя. И некоторые особо хитрые особи умудрялись укрыться от обстрела и ночью все же напивались живой кровушки. Однако утром их всё же настигало неотвратимое возмездие. И не потому, что они вновь могли укусить, а просто из чувства священной мести. Поэтому потолок и стены нашей светёлки обычно были в кровавых пятнах, напоминая собой в общих чертах творения фовистов и, в частности, «Фруктовый сад» Мориса де Вламинка…

А ещё, когда мы ездили с мамой на юг, к нам в номер однажды залетела самая настоящая летучая мышь. Черт возьми, ну и перепугался я тогда! Ведь, по моему тогдашнему убеждению, все без исключения летучие мыши были вампирами. И когда это рукокрылое, с отвратительнейшей мордой, страшнее которой мне не приходилось видеть за всю свою жизнь, начало активно метаться по комнате, биться о стены и в окна в поисках выхода, я подумал, что вот тут-то и настал мой конец – сейчас оно увидит меня и набросится для того, чтобы сожрать живьём. Панический ужас сковал все члены. Я был не в состоянии не то что броситься наружу, а даже позвать на помощь. И не знаю, сколько бы простоял в полном оцепенении с глазами навыкате и открытым в беззвучном крике ртом, если б в комнату не вошла мама. Конечно, с помощью полотенца она тут же прогнала ужасную тварь, но я ещё долго потом боялся заходить в комнату без нее, или оставаться там в одиночестве…

Не уверен, что я до конца излечился от последствий этой моральной травмы к сегодняшнему дню, но, к сожалению (или, скорее, к счастью), проверить это на практике мне не удастся. Тут хоть и самый настоящий юг, но за всё то время, что я провел здесь, на глаза мне не попалась ни одна летучая мышь. А вот птиц довольно много… К примеру, мне нравится наблюдать утром за ласточками, со звонким щебетом носящимися в поисках завтрака для своего потомства. Их длинные раздвоенные хвосты напоминают мне ту самую «козу», которой в детстве меня защекочивали до приступов колик, при этом приговаривая: «Идёт коза рогатая, за малыми ребятами…». И это так забавно – проводить параллели между своим прошлым и нынешним и удивляться тому, как на самом деле немного всего ты успел пережить и почувствовать, и насколько сильно это «немного» тебя изменило. Да что там говорить – в детстве трава действительно была зеленее, деревья выше, а дни длиннее. Оно было полно надежд на лучшее и ярких эмоций, залито солнцем беззаботности и невыразимого очарования. Детство не знало полумер, фальши и притворства. Оно было чистым, как вода в горном роднике, и искренним, как сердце монашки… И ужасно то, что я сам не оправдал собственных ожиданий – буквально своими руками засыпал живительный ключ, дарующий мне чудо жизни, и теперь вынужден страдать от жажды в бессмысленности собственного бытия.

Но более закостенелости существования меня пугает отсутствие малейшей возможности что-то поменять в жизни. Несбыточность фантазий сама по себе не так страшна – гораздо горше тот момент, когда, решившись на перемены, внезапно обнаруживаешь, что на это элементарно не хватает средств (материального ли состояния, духовного ли задора, поддержки ли со стороны – в сущности, это не важно). Или все обстоит куда как банальней – попросту нет свободного времени. И если большая часть из проблем наносная, и можно самому себе признаться, что это скорее отговорки, нежели реальная помеха для совершения нужного действа, то именно с таким понятием, как «время», дела обстоят гораздо хуже…

Никто не будет спорить, что с возрастом наша жизнь течет все быстрее. Чем старше мы – тем короче становятся дни. Да что там дни?! В детстве что ни день – то год: невероятно долгий период, насыщенный событиями и действиями. И летние каникулы – это ни фига не маленькая жизнь. Это целая эпоха, эра!.. А для взрослого – что такое лето? Две недели отпуска (и то, если повезет), пролетающие с такой космической скоростью, что и моргнуть не успеваешь. За них и отоспаться-то не получится, не то что искупаться. А годы… Годы свистят, как пули. Хотя, я, конечно, сужу по себе. Но, черт, неужели я не прав?

Однако если вдуматься, нет ничего загадочного в этом грустном феномене. Я – маленький, опыта у меня никакого. Всякие там модели поведения, шаблоны восприятия не наработаны, и для психики, всё что происходит вокруг – в новинку. Мир распахивает свои двери настежь. Я живу на всю катушку, по полной, переживая события на добрую сотню процентов и впитывая их, как губка. «Ещё, ещё, ещё», – требует мозг. Каждый момент уникален, каждая секунда неповторима. Всё пригодится. Всё надо запечатлеть на скрижалях памяти.

Но мир приедается. Источник иссыхает. Острота ощущений тает. Рутинный образ взрослого быта – работа-дом-работа-выходной-работа, – отнимающий почти всё время, становится нормой. Жизнь проходит фоном не заполненная яркими впечатлениями и новыми эмоциями, и время начинает субъективно сжиматься. Прошел год, а чего-то более-менее стоящего набирается всего на несколько дней. И кажется, что время ускоряет бег. Но это я сам не даю себе жить: не подпитываю себя свежими чувствами, не пробую того, чего ещё не пробовал. Тону в болоте повседневности по своей же вине, и при этом ещё имею наглость удивляться и сетовать.

Нет уж, пора начать что-то делать со своим тусклым и беспросветным бытием, с невоплощенными желаниями и прочими мечтами всей жизни, которые можно исполнить до конца этой недели. Каждый день открывать что-то новое! Каждый день познавать неизведанное! Каждый день перелистывать страницу! Делать это для себя – чтобы стрелка на часах не крутилась с такой бешеной скоростью, оставляя на душе с каждым оборотом лишь привкус разочарования.

Примерно такие мысли витают у меня в голове поздними вечерами и ранним утром, когда я, лежа в своей постели, радостно прислушиваюсь к робким песням пробудившихся ото сна пернатых. Но сейчас, даже если птицы и щебечут, своей болтовней услаждая людской род, то из-за Шкипера их не слышно. Ушные каналы не только обитателей нашего скромненького кохаузинга, но и, пожалуй, соседей через улицу, а то и через квартал, заполняют всякие Панча-таттвы и Савитри… Я-то, в принципе, спокойно отношусь к различным проявлениям музыкального вкуса и мелодическим пристрастиям людей, но вот громкость, с которой мне подают это блюдо, меня очень сильно напрягает. Однако просить сделать чуть тише бесполезно – сейчас там попросту некого просить. Вот через полчасика, когда их немного отпустит, тогда… А сейчас – хоть берушами пользуйся, честное слово. Кстати, насчет берушей – мне вспоминается одна забавная история:

В пору моей молодости я активно поддерживал связь со всякими там неформальными музыкальными коллективами. И вот одним моим знакомым ребятам позарез понадобился клавишник – у них на носу висело архимегаважное событие в виде концерта. Желание попробовать выразила миленькая, хрупкая, явно не рокенрольного вида девушка. Воспитали ее исключительно на классической музыке, и была она образцово-показательной академической пианисткой до мозга костей. На кой ляд ей понадобилось лезть в алкогольно-трэшевую субкультуру, я сказать не могу, – возможно, гормоны не давали покоя, и душа требовала протеста, а, может быть, она получала свежие впечатления, открывая для себя новые горизонты. Но, так или иначе, назвавшись груздем, она все-таки влезла в кузов…

Ребята возрадовались и в срочном порядке приступили к репетициям. Но неожиданно выяснилось, что девочка не выносит разрывающего барабанные перепонки рокота гитар и оглушительного грохота ударной установки – ей от этого становится плохо в физическом смысле: появляется тошнота, головокружение и потребность немедленно покинуть помещение. А у ребят счет идет на дни – до выступления всего-ничего, и искать ей замену совершенно некогда.

И, когда на общем совете было решено отказываться от музыкального сопровождения в виде синтезатора, кого-то внезапно осенило – предложить ей беруши. Надо отдать должное этому человеку – идея была крайне правильная, потому как всякие там профессиональные музыканты действительно их используют для защиты слуха на громких концертах. Такие штуки хороши тем, что звуки различных частот приглушаются одинаково, что, естественно, не влияет на качество звучания. Вот только никто из них, к сожалению, не догадался объяснить девочке, что беруши эти не простые, а специальные. А сама она не сообразила и, явившись на концерт, вставила в уши те, что приобрела в аптеке. Надо ли говорить о том, что было дальше? Концерт был испорчен, а группа, освистанная и заулюлюканная, с позором покинула сцену, чтобы никогда больше не блистать на небосклоне шоу-бизнеса…

Мне же беруши пришлись бы сейчас очень в тему. Но на нет и суда нет. А оставаться в запертой наглухо времянке – все равно, что прятаться от жары в работающем аэрогриле. Поэтому я, захватив книгу (сегодня это что-то про сны и китайца Чанга), спешу наружу, стараясь не обращать внимания на ритмичные удары таблы. Я направляюсь в свой личный «сад наслаждений» – к гамаку, висящему на отдаленном углу участка. Тут я буду иметь право предаваться разврату тлетворной лени как минимум с полчаса. И лишь одна вещь будет немного напрягать меня – старый гамак с трудом выдерживает мою тучную ширококостную тушку и здорово так поскрипывает… Поэтому, если мне и случится спикировать вниз, покинув уютную обитель своих дум, мне бы не хотелось, чтобы это произошло раньше, чем я постигну то самое откровение, к которому всеми силами стремлюсь здесь.

* * *

В далеком-далеком детстве, которое тянулось бесконечно, а умудрилось пролететь со свистом, как один день, мы вместе с мамой жили летом на съемной даче. Делать там, в общем, было нечего: местная компашка хулиганья щерилась клыками и никак не хотела принимать в свою стаю городского; телевизор там отсутствовал, а до ближайшей речки надо было тащиться пешкодралом часа два. Поэтому я, бесцельно послонявшись по улицам, и убедившись, что кроме уничтожения придорожных одуванчиков мне заняться решительно нечем, плотно засел дома к вящему неудовольствию матушки.

Та, наверное, на своем языке мозоль натерла единственной избитой фразой: «Смотри, какая погода хорошая, сходил бы погулять». Но гулять мне категорически не хотелось! Уж лучше было, выстроив в ряд старые жестяные банки, расстреливать их, не ведая ни жалости, ни пощады, с помощью мелкого гравия, куча которого жила на соседском участке. И, в принципе, то лето так и прошло бы мимо меня, оставшись в памяти очередным примером ярчайшей невыразимой скуки, если б, как назло, не объявился сосед, и боеприпасы брать стало просто неоткуда. Я никак не ожидал от судьбы еще и такой вот подлости, но, видать, мое Дао никогда не было таким уж простым, и мне пришлось искать себе другое занятие. Среди глубокомысленных сократовских поисков истины мне показалось интересным исследовать и чердак дома, до которого по различным причинам мои руки все никак не доходили…

Посреди гор различного, большей частью вышедшего из употребления хлама, я наткнулся на самую настоящую сеть. Сложно даже представить себе степень моего восторга (конечно, если вы – не маленький мальчик, изнывающим от безделья). Сеть означала рыбалку, приключения и свежий дух перемен в моей неописуемо скучной и однообразной дачной жизни. С криками: «Мама, мама! смотри, что я нашел!», – я, основательно извалявшись в пыли, и пару раз нехило навернувшись, все-таки вытянул сеть из-под обильно наваленного на нее барахла.

И, ёлы-палы, на этот раз совершенно невозможно оценить глубину моего разочарования – так как мама, оценив находку, заверила меня в том, что это вовсе не сеть!

– Почему? – воскликнул я, услыхав столь горестную весть. – Ей тоже можно ловить рыбу…

– Нет, нельзя, – спокойно объяснила мне мать. – Видишь, какие у нее здоровенные дырки? Вся рыба через них пройдет. Ни одна не задержится.

– Ну… А самая крупная? Самая большая ведь застрянет? – мой голос выражал мучительную надежду.

– Да, самая большая застрянет, – подтвердила мама. И ее ответ тут же разжег в моем воображении удивительные картины сказочного клева. – Но киты у нас не водятся…

– А, может… – я был настойчивым и, как мне тогда казалось, неглупым мальчиком. И ужасно хотелось все-таки придумать те обстоятельства, при которых можно было бы использовать сеть по назначению. Кроме того, у себя в голове я уже видел лица местных пацанов, вытянувшихся в гримасах удивления при виде меня, шагающего с гигантским уловом.

– Не может! – поправила меня мать. – Потому что это и не сеть вовсе, а гамак! – и тогда взор мой, еще мгновение назад пылавший огнем восторга и разбрасывающий снопы искр неподдельного вожделения, вмиг потух.

– Гамак… – эхом убитой надежды отозвался я. Естественно, гамак не представлял ни малейшей ценности – им нельзя было похвастаться перед друзьями, он никак не годился для торжественного марша победителя по всей деревне. Это было лишь скучным и неудобным первобытным приспособлением для сна.

Уверен, в тот момент на моем лице можно было прочесть всю мировую скорбь, слитую воедино, но мама, видимо, не придала этому значения, а, может быть, она была куда хитрее, нежели я тогда мог себе представить… Но, так или иначе, она невозмутимым тоном произнесла:

– Если хочешь, я могу помочь тебе его повесить. Давай?

Она потрепала меня по плечу и с улыбкой посмотрела прямо в глаза, а я стоял, насупившись букой, и мечтал о том, чтобы она провалилась пропадом вместе со своим гамаком, своей дачей и этим долбанным летом, проходящим впустую: пока я умирал от скуки, мои одноклассники в городе ходили в кино, лопали мороженое от пуза, развлекались на игровых автоматах и, вообще, влипали в разные приключения и различного рода передряги…

Но через неделю, совершенно разбитый ничегонеделанием, я сам пришел к маме с просьбой о помощи. Конечно, она не отказала мне, и даже выдвинула несколько очень хороших идей, касающихся наиболее удобного обустройства моего лежбища. И работа была выполнена на славу – гамак был подвешен по всем правилам и отвечал международным стандартам комфорта, согласуясь с практикой символического построения пространства. Он располагался в тени двух больших вязов, натянутый как тетива – ровно, но податливо. А одеяла и бессчетное множество подушек, наброшенных для мягкости, даровали невероятно удивительное чувство уюта.

Именно там я приобрел привычку читать. На том гамаке я нашел свое убежище от жестокости и несправедливости жизни, от равнодушия и одиночества. Я открывал для себя новые миры, знакомился с отличающимися друг от друга представителями различных эпох и культур, познавал настоящую любовь, боль, счастье и предательство. Книги стали для меня проводниками – настоящим светочем самой сути бытия! Брэдбери, Дюма, Сабатини, Беляев и с десяток других, до того момента вовсе незнакомых мне людей, за пару месяцев лета сумели сделать то, чего учителя не могли бы достичь и годами, – они открыли для меня дверь в настоящую жизнь! И по сей день я с удовольствием уделяю литературе свое свободное время.

Жаль только, что выкроить столь необходимые для сего занятия часы с каждым годом становится всё трудней. Мешают то обыденные дела и заботы; то неожиданно объявившиеся старые друзья, которых уже сто лет не видел; а то и чего похуже – в постепенно дряхлеющих комнатах назревает ремонт, и начатая книга, которую с таким интересом взахлеб читал всю ночь, в итоге надолго отправляется пылиться на полку с закладкой где-нибудь на сотой странице.

Но в данный момент мой распорядок дня целиком и полностью зависит лишь от меня. Внезапно, и как-то даже совсем непреднамеренно, я сам стал хозяином своей судьбы – в один момент исчезли все обязанности и отвлекающие факторы. И грозный облик жертвенного долга, висящий надо мной дамокловым мечом, растворился в окутавшей меня безмятежности. Сейчас, оказавшись в гамаке под руку с волшебным проводником в незнакомый мне мир, я словно попадаю в прошлое. Будто история, моя собственная история, сделав виток, пришла к тому же месту, но на порядок выше… И для меня этот факт более чем удивителен и безоговорочно приятен.

Вообще же, хочется признаться, что поваляться после еды с книжкой на мягком ложе – это классно! Я с трудом могу себе представить более вальяжное времяпрепровождение, способствующее максимальной релаксации организма. Вот ещё найти бы мой осколок бутылки, через который так забавно смотреть на солнце (из пылающего круга, режущего глаза?, оно сразу превращается в милый и приятный кусочек аппликации), и тогда счастью моему уж точно не было бы предела.

Однако постепенно буквы начинают сливаться в линию, я плохо различаю сюжет и узнаю героев и сам не замечаю, как плавно перехожу из реальности в мир грез. И знаете что? Читать и дремать одновременно – это…

* * *

712 год до нашей эры. Исайя уже огласил свое пророчество о будущем обществе, касающееся меча и войны. Тэн и Сё прибыли в Лу для аудиенции у луского гуна. А победитель XIII олимпиады Диокл из Коринфа вместе со своим возлюбленным Филолаем переселились в Фивы… Там же, где спустя две тысячи шестьсот тридцать лет вырастет город, из которого придет человек, призванный молча поправить всё, сейчас лишь могучей стеной стоит то, что впоследствии будет названо «лес», течет то, что будет названо «река», и живут те, о которых никто никогда не узнает.

Полоумный ветер-шут с гиканьем да плясками гоняет по небу пугливые робкие облака; снег, лежащий на лапах вековых сосен, подмигивает искрящимися глазами одуревшему от одиночества солнцу; мурлычет потихоньку свои песни текущая вода, старательно отстирывая камни до чистоты песка; и, разрезая белый свет нестерпимой красотой изумрудной краски, пышно растет сочная чудо-трава… И каждый, кто траву сию в первый раз отведает – счастливым становится, второй раз отведает – умным становится, третий раз отведает – то, чего нет, видит, а с четвертого раза он воли лишается и ничего в рот взять, окромя травы сей, не в силах. И пьет из него соки жизни чудо-трава, и, доколь все не допьет, не будет тому покоя!

Но так не всегда было! Поначалу чудо-трава была чахленькой и невзрачной – забитая пионами да астрами, болеющая и желтоватая, она росла совсем незаметно и тихо, стараясь не попадаться на глаза другим, и никто даже не подозревал о ее существовании. Ели её лишь змеи болотные да прочие гады ползучие, а остальные звери обходили стороной, чуя в сей траве силы темные.

И ничто не предвещало беды, кабы однажды не взбунтовался старый ворчун Ураган, что, как назло, поцапался со своей соседкой Тишью-гладью. Поспорил, метнулся, заорал, что силы было, после чего с вожжой под хвостом, с головой окунулся в неистовый мятеж, какого ещё не видывала земля эта. Рвал он из почвы пионы, метал астры, бил в барабан вышедших из берегов озер палками корабельного леса… Тридцать дней и ночей носился по земле, не ведая ни сна, ни покоя. И лишь к тридцать первому почувствовал легкое покалывание в боку, после чего заметно сник и залез к себе в дом из хрусталя – досыпать сны сумчато-переметные.

Тогда повылезали звери из убежищ своих, глянули на землю обновленную и ахом ахнули. Ни следа не осталось ни от пионов вскуснопахнущих, ни от астр дикорастущих. А на месте дубрав вольностоящих лишь пустыня с пнями да корягами высилась. И созвал Великий Лось совет, и вещал всем:

– Звери дикие и не дикие, ходящие и летающие, рогатые и безрогие, копытные и крылатые, внемлите гласу моему, ибо настала пора трудная. Чует нос мой кожаный, что не продержаться нам зиму лютую, не простоять в год голодный, не выжить без хлеба насущного! Услыхав про беды наши горести, скоро приидут из-за гор ироды Медведи Бурые да изверги Волки Серые и изничтожат нас – существ горемычных. Что же делать нам, окаянным, когда племя вражье на пороге топчется?

И взял слово тогда Филин Мудрый, и молвил:

– Всяк, кто может лететь – лети к югам в сторону моря теплого; всяк, кто может ползти – ползи к берегам песчаным; всяк, кто может идти – следуй за мной, ибо поведу я вас к земле благодатной, в края те, где ещё ни одно живое существо ни разу не было.

И послушались звери, и пошли за Филином во след, и оставили сторону проклятущую. Лишь один Кот Древесный за ними следом не тронулся. Он преспокойненько почивал посреди хаоса и мыслил так: «Что идти, что не идти, всё едино. И на всё воля мироздания». Каждый, проходя мимо него, диву дивился и молил вместе пойти, говоря, что падет Кот смертию лютой; и ежели не от лап жутких извергов, да кошмарных иродов, то уж точно от голода завернётся. А Кот Древесный всё молчал, только знай себе, хвостом покручивал.

Ушли звери. И стало Коту одному не то чтоб боязно, но вельми скучненько. И взгаркнул он голосом громким «Мрмяууууууу!». И от воскрика такого затряслись великаны-горы на горизонте, вспенились моря-окияны, содрогнулось небо светлое. Услыхали тот клич и Медведи Бурые да Волки Серые и обождать идти решили.

А Кот Древесный ходил вокруг да около, да песней своей будил рассвет заспанный. Долго ли ходил, коротко ли, да только забурчало в животе его, забурлило. И смекнул Кот, что правы были звери, и помрет он смертию лютой, ежели пропитания себе не добудет. А как его добыть, когда кругом лишь пустыня да хаос космический? Но на глаз вострый, как назло, попалась ему трава какая-то блёкленькая. «Эх, была не была, – подумал Кот. – Семи смертям не бывать, а одной не миновать», – схватил в пасть раззевущую целый пук и жевать начал. В первый раз пожевал – благодать по чреслам его разлилась да улыбкой обозначилась. Второй раз пожевал – всё, чего знать не знал и ведать не ведывал, в миг себе уяснил. Третий пожевал, да через мгновенье узрел, как бегут стада по небу, сломя голову, как камни срываются вверх и летят на кручи горные, как рыбы в озерах тонут. А на четвертый раз поначалу не происходило ничего, да вдруг почувствовал Кот Древесный, как кишки его заворачиваются, а шерсть из головы пятиглавой растет. И хотел было гаркнуть клич свой именной, да вместо него из горла молодецкого цветы да бабочки потоком полились.