Фуршет в эпицентре рая

– Нет, моя милая девочка, – зло улыбнулся доктор. – У Вас потом будет сильно болеть шея.

VII

Воспоминания о смерти матери и младшей сестры были странным образом вычеркнуты из памяти Элис. Она хорошо помнила их в раннем детстве, но, с некоторого момента фрагменты стали крошиться, как гнилой чёрствый хлеб. Отец уходил от разговоров о прошлом, повторяя лишь то, что Элис слышала много раз: её мать и сестра умерли от эпидемии, когда Элис была ещё ребёнком. Странное подсознательное чувство вины преследовало её при редких разговорах с отцом на эту тему. В конце концов Элис сама поверила в его версию, точнее заставила себя поверить.

Теперь же с ней стали происходить странные вещи, – воспоминания возвращались назад, как дезертиры с военных сражений. С каждым часом в памяти проявлялись всё новые и новые фрагменты. Она могла ясно видеть лицо сестры, как будто расстались они только вчера. Все эпизоды детства, связанные с матерью, ясно всплывали перед глазами. Элис чувствовала, что очень скоро доберётся до самого главного. Ей становилось страшно, интуиция безысходно подсказывала, – правда намного ужаснее того, что рассказывал отец.

Во сне рваные фрагменты воспоминаний невероятным образом складывались в правильном порядке, словно неведомый режиссёр склеивал из них гениальный монтаж. Мать, младшая сестра Анна, коньки, подаренные отцом, гигантская статуя Главнокомыслящего со смотровой площадкой, министерство трансплантации – все это имело некую связь, единую трагическую историю.

Даже сквозь лёгкий полудрём загадочные картины детства появлялись с удивительной ясностью. Она вспомнила слова доктора: «человек может всю жизнь бороться со смертью, но сон одолевает его максимум за три дня». Странное пророчество, сказанное как угроза.

Элис закрыла глаза, сопротивляться мысленному потоку больше не было сил. Сон гнал нежные волны воспоминаний, как южный ветер, разбивая их на яркие фрагменты об острые скалы подсознания.

Анна неуверенно стоит на детских коньках, Элис держит сестру за руку. Коньки блестят на солнце, Анна вне себя от счастья, – она чуть дрожит и смотрит на Элис, заливаясь звонким детским смехом. Они медленно идут по направлению к катку, – через несколько минут Анна встанет на лёд, первый раз в своей короткой жизни.

Элис счастлива за сестру, – хотя бы на пару часов она забудет о мучительных приступах астмы, протекающих при полном отсутствии медицинской помощи и медикаментов. Дышится на удивление легко, в воздухе не чувствуется даже запаха реактивов. Что-то вызывает сильную тревогу.

Взгляд Элис падает на белые коньки Анны, издающие странный шаркающий звук. То, что она видит разрывает душу на мелкие осколки, – у Анны нет ног, коньки закреплены на деревянных протезах. Элис в ужасе смотрит на сестру, но Анна, как будто не знает о случившемся и продолжает весело смеяться.

Элис проснулась от собственного истошного крика. Это был не просто ночной кошмар, – сон подготавливал психику ко встрече с неизбежным. Она чувствовала что, подсознание медленно подбирается к самым тёмным эпизодам детства, рождая жуткие болезненные ассоциации. В “Кричащей Тишине” её не слышал ни один человек. Звать на помощь бесполезно, – она полностью беззащитна перед своим мучителем – перед сном.

Элис внезапно вспомнила, что похожий фантом уже являлся к ней сразу после медицинского обследования в Теремах. Никогда раньше мать и сестра не приходили к ней во сне.

Память о них словно вытянули из мозга вакуумным насосом. Теперь же детские воспоминания начинали выворачивать душу наизнанку, как спятивший костоправ. Она ещё раз вспомнила слова доктора: «Никто не будет судить тебя страшнее чем ты сама, …можно всю жизнь бороться со смертью, но сон одолевает человека за три дня».

Невероятное совпадение, – фразы на сто процентов подходили к её ночным кошмарам. Если не принимать это за случайность, приходилось признать, что доктор всё знал заранее: чувство вины будет проникать в каждый сон всё сильнее и отчётливее.

Она вспомнила про детектор правды, затем вопрос о сестре и матери, как бы заданный по ошибке во время теста. Затем странные прививки. Представить, что между всеми этими событиями была какая-то связь было просто немыслимо.

Усталость снова сдавила виски, биологические ритмы подсказывали, – ночь только в самом начале. Сон медленно тащил её на территорию собственных владений сетью ненужных, мрачных воспоминаний. Она вновь поддалась своему мучителю в надежде, что на этот раз провалится в чёрную бездну беспамятства. Веки опустились как тяжёлые жалюзи крематория.

Вместо чёрной бездны перед глазами расстелилась белоснежная, искрящаяся на солнце простыня. Анна несёт коньки в своём маленьком рюкзачке, жребий выпал ей первой встать на лёд. Элис держит сестру за руку, они приближаются к катку, уже слышны задиристые крики детей, и приятный трест льда под стальными лезвиями. Остаётся лишь осторожно пройти железнодорожное полотно, отделяющее их от ледовой площадки.

Анна весело кружится вместе с рюкзачком, в предвкушении самых счастливых минут своей жизни. Нелепая, непонятно откуда взявшаяся мысль, врывается в голову Элис как чужеродное тело, – первой попасть на каток. Она вырывает у сестры рюкзачок и бежит к ледовой площадке. От неожиданности Анна машинально бросается за ней, пытаясь догнать Элис и вернуть себе законное право первой встать на лёд. Элис быстро перебегает рельсы и вдруг приходит в себя, очнувшись от глупого бессознательного порыва.

Внезапно появляется поезд, Анна пытается остановиться, сила инерции толкает её вперёд к катку, она спотыкается о замёрзшую рельсу и падает, закрывая лицо руками. Сдавленный крик оглушает Элис как набат, сливаясь с пронзительным гудком локомотива. Небо краснеет и падает на землю, навсегда сбивая её с ног.

Элис проснулась в оцепенении, судорога сковала конечности, страх пронизывал тело насквозь холодными толстыми иглами. Жуткие воспоминания детства вырывались из глубин памяти как проснувшийся вулкан. Всё произошедшее с ней в Теремах, казалось невинной детской игрой по сравнению с одним эпизодом из прошлой жизни.

Мрачные пророчества доктора сбывались как по волшебству, – Элис хотелось, чтобы кто-то разом прекратил её мучения. Сон хлестал по щекам ударами чудовищной правды, которую она не хотела переживать ни во сне ни наяву. Смутное, бессознательное чувство вины, жившее с ней все эти годы, внезапно стало проявлять очертания, как негативное изображение на фотоплёнке.

Нервное истощение затягивало в болезненный полудрём, сопротивляться не было сил, даже под страхом токсичных видений. Она снова провалилась в бездну событий далёкого прошлого.

Мать сидела на кроватке Анны, что-то шёпотом говорила ей, гладила по голове, прикладывалась губами ко лбу. Слов не было слышно, но Элис знала – мать просит у Анны прощение. Она не понимала за что, – в произошедшем была лишь её вина.

Она увидела отца, он стоял у письменного стола и разговаривал с чиновником из министерства трансплантации. Элис поняла это по характерной одежде и фирменному значку, на левом кармане пиджака. Чиновник что-то объяснял отцу, воровато поглядывая на Анну, до Элис долетали лишь короткие обрывки фраз. Отец обречённо соглашался со всеми доводами чиновника, мать гладила Анну по руке, еле сдерживая рыдания.

Слова были излишни. Элис знала почему этот человек находится в их доме, знала почему плачет мать, а отец мрачно молчит, соглашаясь с каждым циничным словом чиновника, – Великое Братство отказывалось спасти её сестру. Локомотив отрезал Анне ноги, для министерство трансплантации она представляла интерес лишь как полуживой мешок ещё функционирующих органов.

Элис проснулась от собственного крика, – она сжимала зубами стальной прут, пытаясь вырвать его из основания кровати, как бешеная собака. Она могла выдержать ещё двадцать сеансов театра обскура, но детские сны, прорвавшиеся как гнойное кровотечение из самых тёмных глубин памяти, сломали её волю в одночасье.

Сон не придавал силы, а лишь приближал к чудовищному нервному срыву. Элис рыдала и звала на помощь доктора, как он и предсказывал ей во время последнего разговора. Сон и явь перепутались в сознании.

Перед глазами возникла огромная статуя Главнокомыслящего, которую она последний раз видела из окна вертолёта. Мать медленно поднималась по широким ступенькам к торговому центру, у основания постройки. Она мечтательно улыбалась, глаза святились потусторонним неземным светом. Элис никогда не видела её такой красивой и такой отрешённой от внешнего мира, как в тот день. Мать направлялась в элитную парикмахерскую, находящуюся на первом этаже здания.

Парикмахер услужливо принялся за дело, – мать заказала самую дорогую и модную причёску, первый раз в жизни не пожалев на себя средств из семейного бюджета. Через час она вышла под аплодисменты оставшихся посетителей. Прическа сделала из неё древнегреческую Богиню. Элис наблюдала за всем происходящем в молчаливом оцепенении. Мать медленно поднималась к смотровой площадке по внутренней винтовой лестнице, совершая “восхождение”. Элис следовала за ней как ангел.

Мать шла по лестнице, как на Галгофу, – величественно и обречённо, с чувством собственного достоинства, не обращая внимание на суетящихся вокруг людей. Она сильно выделялась среди остальных, – это было, как минимум, порочным поступком, если не преступлением. Стук каблучков летел вверх по лестнице, как нарастающий колокольный звон.

Она дошла до вершины и вышла на смотровую площадку. Элис поняла, что мать отчужденно идёт к самому краю, не обращая никакого внимания на окружающий мир. Элис не могла окликнуть её, обнять, или оттащить от края платформы. Охранники заметили неладное слишком поздно. Женщина встала на парапет, широко раскинула руки и бросилась вниз с трёхсот метровой высоты.

VII

Элис проснулась от сильного холода и не сразу поняла где находится. Она лежала на бетонном полу, голову прижимала кровать, тело распласталось поперёк камеры, ноги упирались в дверь. Стопы болели от ударов, – во сне она пыталась выбить дверь ногами и бешено барабанила голыми пятками по железному основанию. Её не слышал ни один человек, но камеры молчаливо сканировали происходящее.

Правда о судьбе матери и младшей сестры оказалась для Элис страшнее любых догадок и вымыслов. Она была косвенно виновна в смерти самых дорогих и близких людей. Локомотив отрезал Анне ноги, после чего министерство трансплантации просто выпотрошило из неё все жизненно важные органы в пользу Главнокомыслящего. Мать не вынесла чудовищного цинизма со стороны государства и покончила жизнь самоубийством на глазах у всего геттополиса.

Подняться на кровать уже не было сил, ни физических, ни моральных. Через несколько минут в комнату вошли два санитара. Элис сделали укол в позвоночник, положили на носилки и крепко застегнули кожаными ремнями. Она не сопротивлялась – нервный срыв привёл к полной апатии. Через несколько минут её внесли в уже знакомое помещение, стащили на пол, затем усадили на медицинское кресло.

– Всё это было совсем не обязательно, – сказал доктор обыденным тоном, как будто они и не расставались вовсе. – И театра обскура, и пафоса Ваших душевных мук можно было легко избежать, не будь Вы такой наивной и упрямой, Элис. Теперь Вы понимаете, что не выиграли ровным счётом ничего и мы начнём точно с того, на чём расстались в прошлый раз?

Укол начал действовать, тёплая розовая волна спокойствия разливалась по венам. У Элис больше не было сил сопротивляться неизбежному.

– Развяжите ремни. В этом нет смысла, мне некуда бежать.

Доктор посмотрел на неё с лёгким удивлением, переходящим в молчаливое поощрение.

Он осторожно расстегнул замки и протянул Элис салфетку.

– Теперь Вы признаёте, что напрасно подставили себя под двойной удар?

Элис с трудом подтянулась на кресле и приняла сидячее положение. Нежная истома пробежала по телу, она была даже благодарна доктору за отсутствие физической боли.

– Не совсем, – ответила Элис и не узнала своего голоса. – По крайне мере теперь я узнала правду о том что произошло с моей семьёй.

Доктор посмотрел на неё то ли с осуждением, то ли с сочувствием.

– И Вам нужна такая правда?

– Правда не кокаин, доктор; она не даёт забвения, но прибавляет силы. Я узнала что произошло с ними, теперь хочу понять что стало со мной.

– Вы не договорили, – сказал доктор и посмотрел на неё в упор.

Элис отвернулась, затем обречённо посмотрела в потолок и закрыла глаза:

– Узнать всю правду, а потом забыть навсегда.

Доктор оживился.