Китай-город

– Что скажете про Верочку?

– Мастерица ты читать… Что же она, под конец-то умирает?

Тася расхохоталась.

– Нет, бабушка! Это не драма…

– А мне казалось… к этому идет дело.

Старуха начала тихо смеяться и сделала рукой внуке.

«Сердиться на них нельзя… Надо читать вслух… это главное… А потом?»

Тася остановилась со свечой в руках в зале, где на ломберном столе виднелся поднос с графинчиком водки, бутылкой вина и закуской. Она поставила свечку на пианино… Давно она не играет… И музыку она любила, увлекалась одно время опереткой, разучивала целые партитуры. Но это недолго длилось. У ней голос, когда она запоет, жидкий, смешной. Да и далеко ушла та полоса ее девичьей жизни, когда она видела себя в опереточной примадонне. Теперь она знает, что такое она будет на подмостках, если когда-нибудь попадет туда.

В зале очень свежо. Тася вернулась к себе, накинула на плечи короткое темное пальтецо и начала ходить около пианино. Из передней раздалось сопенье мальчика. Мать спит после приема морфия. Не надо ей давать его, а как откажешь? Еще месяц, и это превратится в страсть вроде запоя… Такие случаи бывают… И доктор ей намекал… Все равно умирать…

Тася поймала себя на этой мысли – и вспыхнула. Кому она желала смерти? Родной матери! Ужели она дошла до такого бездушия? Бездушие ли это? Доктор не скрывает, что ноги совсем отнимутся, а там рука, язык… ведь это ужасно!.. Не лучше ли сразу!.. Жизнь уходит везде – и в спальне матери и в комнате старух. И отец доедает последние крохи… И братья… Оба «мертвецы»!..

Она давно зовет их так. Сегодня она попробует… Но ведь спасти никто не может все семейство? Дело идет о куске, о том, чтобы дотянуть… Дотянуть!..

В передней вздрогнул надтреснутый колокольчик.

X

Мальчик не сразу услыхал звон. Тася растолкала его и осмотрела закуску, состоявшую из селедки и кусочка икры. Хлеб был один черный.

В залу вошел ее отец. Валентину Валентиновичу Долгушину минуло пятьдесят девять лет. Он одевался отставным военным генералом. Росту он среднего, с четырехугольной головой, наполовину лысой. Лицо его пожелтело. Под глазами лежали мешки и зеленоватые полосы. Широкие бакенбарды торчали щетками. И без того густые брови он хмурил и надувал губы. В глазах перебегал беспокойный огонек… Его генеральский сюртук спереди у петель сильно лоснился. Шпор он уже не носил. Живот его выдавался вперед, и одну ногу он слегка волочил. Его пришиб года четыре назад первый удар.

– Еще не спишь? – спросил он дочь и бросил картуз на тот стол, где стояла закуска.– Et maman?.. Comment va-t-elle?.. [62 - А мама?.. Как она себя чувствует?.. (фр.).]

Этот вопрос задавал он каждый раз, непременно по-французски, но в спальню жены входил редко… Целый день он все ездил по городу и домой возвращался только обедать и спать.

– Был маленький припадок, – ответила Тася.

– Que faire!.. [63 - Что делать!.. (фр.).]

Валентин Валентинович издал особый звук своими выпяченными губами, налил себе водки, отломил корочку черного хлеба и сильно наморщил переносицу, прежде чем проглотить.

Потом он присел к столу и начал ковырять икру.

– Nica n'est pas rentrе? [64 - Ника не вернулся? (фр.).]

– Non, papa… [65 - Нет, папа… (фр.).]

С отцом Тася говорила свободно; но больше смотрела на себя как на наперсницу в трагедии, когда он изливался за ночной закуской или за обедом.

– В клубе его не было…

– Ты из клуба?

– Да… кабак! Еда отвратительная… Хотел заказать судачка. Подали такую мерзость – я приказал отнести назад. И что это за народ теперь собирается… какие военные? Шулер на шулере… Я заехал… по делу… Думал найти там одного нужного человека.

О делах отец говорил Тасе постоянно. Его не оставлял дух предприятий. Он все ищет чего-то: не то места, не то залогов для подряда. Тася это знает… Вот уже несколько лет доедают они крохи в Москве, а отцу не предложили и в шутку никакого места… хотя бы в смотрители какие… Она слышала, что какой-то отставной генерал пошел в акциз простым надзирателем, кажется… Отчего же бы и отцу не пойти?

– Не нашел? – равнодушно спросила она.

– Разумеется, прождал, – с каким-то удовольствием ответил Долгушин. – Вонь везде, пахнет едой, в читальне депеш не мог добиться… Кабак!..

Он крякнул и выпил рюмку красного вина.

Вино покупали крымское. Но и оно – шесть гривен бутылка. Отец не может не пить красного вина… А долго ли он будет пить его? Доктору больше месяца не плачено… Но говорить с ним об этом бесполезно.

– Послушай, Таисия, – начал опять генерал другим тоном, – который тебе год?

– Двадцать второй, папа.

– Однако!..

Голос у него давно охрип; он думал, что хрипота к нему очень идет.

– Ни больше ни меньше, папа…

– Надо выезжать…

– Куда?

– Выезжать? Здесь нечего и тратиться… А в Петербурге другое дело. Брат может раскошелиться…

– Ника?

– Это его дело! Месяца два-три ты проведешь там… Пора об этом подумать.

– Полно, папа, – серьезно возразила Тася.– Maman недвижима… В доме – никого.

– Maman будет недвижима… очень долго… Ты это знаешь.

– Я не пойду к Нике!..

Она не боялась отца и знала, что все это он затеял так, сейчас вот, ни с того ни с сего.

– Партию нужно!..

– Ах, полно, – махнула она рукой и отошла к пианино.

Генерал жевал селедку.

– Однако, мой друг, – начал он более тронутым голосом, – вникни ты в свое положение… Я мечусь, ищу, бьюсь и так и этак. Но разве моя вина…