Китай-город

– В кабинете-с. Так и оставили… Следователь…

И камердинер повторил ему то, что он уже слышал от швейцара.

– В театр послали, – конфиденциально сообщил камердинер. – Лукерья-то Семеновна… танцует-с… У них сегодня в новом балете, в самом конце, целый номер. Ближе половины двенадцатого не будут.

Камердинер был любитель балета и даже свободно выговаривал такие слова, как "pas de deux".

Передняя освещалась стенной лампой. Висела ильковая шуба Калакуцкого рядом с пальто околоточного. На подзеркальнике лежала меховая шапка и на ней пара новых светлых перчаток.

– Хотели в балет ехать-с, – доложил еще камердинер, снимая пальто с Палтусова. – И лошади были готовы… И вот!..

Он не докончил. Барина он жалел, хоть покойный и давал иногда зуботычины. Жалованья Василий получал тридцать рублей.

Палтусов прошел через столовую и небольшую гостиную – они стояли темными – и остановился в дверях кабинета между двумя тяжелыми портьерами. Свет высокой фарфоровой лампы ярко падал на письменный стол, занимавший всю средину комнаты, просторной и оклеенной темными обоями. Из-за спинки кресел перед большим круглым столом Палтусову не видно было тела самоубийцы. Его оставили в таком положении, как застал его камердинер, все еще боявшийся, что его схватят. Околоточный присел к письменному столу справа. Его курчавая рыжеватая голова с курносым в очках профилем резко выдавалась на фоне зеленого сукна и мглы кабинета за столом. Он писал. Слышно было скрипение пера.

На Палтусова напало что-то схожее с робостью. В трусости он не мог себя упрекнуть. Ему не досталось Георгия, когда он был за Балканами в волонтерах, но саблю за храбрость он имел. Однако надо же было посмотреть недавнего "принципала". Его начинала щемить мысль, что денежная карьера дворянина, собиравшегося обобрать купеческие кубышки, может очень и очень закончиться вот таким выстрелом.

Палтусов вошел наконец в кабинет. Околоточный поднял голову и тотчас же встал. Ему было плохо видно с его места. Он мог принять Палтусова за следователя или товарища прокурора.

– Не беспокойтесь, – сказал ему тихо Палтусов, – продолжайте ваше дело.

Околоточный пристально оглядел его и признал, что это не должностное лицо.

– Что вам угодно? – спросил он.

– Я заехал случайно к Сергею Степановичу, – выговорил Палтусов, но не прибавил, что близко знал покойного, как его бывший агент.

– Любезнейший, – крикнул околоточный Василию, – посторонних-то не пускайте!

– Слушаю-с, – трусливо откликнулся Василий из-за портьеры.

– Я на минуту, – сказал, как бы извиняясь, Палтусов.

Тут только, около самого письменного стола, он разглядел тело Калакуцкого. Голова лежала на обеих руках, сложенных под нею. Кресло было придвинуто плотно к столу. Тело подалось вправо. На левом виске чернелась повыше уха маленькая дырочка с запекшейся кровью. Отложной воротничок рубашки был в двух местах забрызган. Лицо, видное Палтусову в профиль, побледнело и стало очень красивым с его крупным носом, длинными усами и французской бородкой. Можно было принять мертвеца за спящего… Оделся он действительно в театр – в двубортный, обшитый ленточкой сюртук, застегнутый на четыре пуговицы. Пистолет лежал на полу так, как его нашел Василий.

XXVII

– Вы так и оставили? – обратился Палтусов к околоточному и указал на труп.

– Да-с… Лакей хотел на кушетку… Этого нельзя. Следователь забранится. Наверняка и прокурор будет. Поди, как бы генерал не приехали.

И околоточный значительно поглядел на Палтусова.

– Вы не тревожьтесь, – сказал Палтусов, – я сейчас уйду.

– Да и вам лучше… Какое удовольствие!.. И нам-то с этими самоубийствами житья нет. Верьте слову… Хозяева меблированных комнат обижаются чрезвычайно. Приедет с железной дороги как следует, номер возьмет, спросит порцию чаю… А там и выламывай двери. Ночью и натворит безобразия. Или опять в банях, или в номерах для приезжающих. Спервоначалу пройдется насчет женского пола…

– Да? – с улыбкой переспросил Палтусов.

– Первым делом! Или у проститутки ночевал, окажется из дознания, или притащит с собой, под утро отпустит ее, ну водка или ром, – и наутро пукнет… Анафемское время, я вам скажу!

– Молодые от любви больше?

– Нельзя этого сказать, – вошел в сюжет околоточный и даже выпрямился, – студент – от чувств… бывало это, или так, сдуру, в меланхолию войдет, оставит ерунду какую-нибудь, на письме изложит, жалуется на все, правды, говорит, нет на свете, а я, говорит, не могу этого вынести!.. Мечтания, знаете. Женский пол – от любви, точно… Гимназисты опять попадаются, мальчуганы. Они от экзаменов. А больше растраты…

– Растраты? – повторил Палтусов.

– Так точно. Чуть деньги растратил, хозяйские или по доверенности, или просто запутался…

Околоточный смолк на минуту и прибавил:

– Жуликов расплодилось несть числа!

– Немало, – подтвердил Палтусов.

Он глядел все на голову Калакуцкого. Сбоку от лампы стоял овальный портрет в ореховой рамке. На темном фоне выступала фигура танцовщицы в балетном испанском костюме и в позе с одной вскинутой ногой.

– Несть числа жуликов! – повторил околоточный и поправил на носу очки. – Генерал наш хочет вот наших-то, хотя бы мелюзгу-то карманную, истребить… Ничего не сделает-с! Переодевайся не переодевайся в полушубок – не выведешь. А тысячные-то растраты? Тут уж подымай выше… Изволили близко знать Сергея Степановича? – вдруг спросил он другим тоном.

– Довольно близко, – ответил Палтусов сдержанно.

– Как же это такое происшествие?.. В делах, видно, позамявшись?

– Должно быть…

– Удивления достойно… Человека миллионщиком считали… Дом один этот на триста тысяч не окупишь… Грехи!

– Нашли какое-нибудь письмо? – перебил Палтусов.

Его точно что удерживало в комнате мертвеца.

– Мы на столе ничего не трогали… Изволите сами видеть… Вот около лампы пакет… Как будто только что написан был и положен. Кровинка и на него угодила.

Вправо, выше лампы, около бронзового календаря, лежало письмо большого формата. На него действительно попала капля крови. Палтусов издали, стоя за креслом, прочел адрес: "Госпоже Калгановой – в собственные руки".

– Вы прочли адрес? – осведомился Палтусов.

– Прочел-с… Рука у покойника четкая такая… Госпоже Калгановой. Это их мамошка-с!

– Что? – не расслышал Палтусов.

Околоточный усмехнулся.

– Мамошка-с, я говорю, на держании, стало быть, состояла… Это они напрасно сделали… Что же тут девицу срамить? Лучше бы самолично отвезти или со служителем послать. Да всегда на человека, коли он это самое задумает, найдет затмение… В балете они состоят…

Он ткнул пальцем в фамилию, написанную на конверте.

– Послали за ней… Напрасно. Дурачье люди! Прискачет, рев, истерика, крик пойдет… В протокол занесут, допрашивать еще станут, следователь у нас из молодых, не умялся. И только один лишний срам… Они ведь в этом же доме жительство имеют.