Лицо у ней стало злое, глаза потемнели. Она их отводила в сторону; но нет-нет, да и обдаст ими Тасю. Той сделалось вдруг тяжело. Эта дарвинистка принесла с собой какое-то напряжение, что-то грубое и бесцеремонное. На лице так и было написано, что она никому спуску не даст и на все человечество смотрит, как на скотов.
– Что теперь читаете с тетей? – спросила Любаша. – Роман небось какой французский?
– Нет, статью одну критическую.
– Ишь ты!
В зале по паркету приближались шаги. Любаша покраснела. Она узнала шаги Рубцова. Тася тоже подумала: не он ли? Ей бы теперь приятен был его приход. Она просто начинала побаиваться Любашу.
Обе девушки обернулись разом, когда вошел Рубцов.
Любаша сейчас же отметила про себя, что "Сеня" одет гораздо франтоватее обыкновенного. К ним он ходит в "похожалке" – серенький сюртучок у него такой, затрапезный. Тут же, извольте полюбоваться, пиджак темно-синий, и галстук новый, и воротнички особенные. А главное, усы начал отпускать, – не хочет, видно, смахивать на голландца машиниста с парохода.
Рубцов уже два-три раза разговаривал с Тасей. Он подошел к ней с протянутой рукой и совсем не так, как он поздоровался потом с Любашей. И это резнуло Любашу по сердцу. В первый раз, когда он обедал с Тасей у Анны Серафимовны, вначале он высматривал "генеральскую дочь", как-то она еще поведет себя. Но Тася начала рассказывать про свою страсть к сцене, про отца и мать, про старушек, – он размяк. После обеда он сам уже присел к ней. Она читала какую-то новую повесть. Ее голосок повеял на него приятной теплотой. И так бойко передавала она разговорную речь, чувствовался юмор и понимание.
– Барышню вы хорошую приобрели, сестричка, – сказал он Станицыной через три дня.
– Пришел ее послушать небось? – спросила Анна Серафимовна.
– Чтица толковая… И такая субтильненькая; дворянская дитя, а без важничанья. Хвалю!
Во второй вечер Рубцов заговорил с Тасей без всяких прибауток и угловатостей, так что Станицына диву далась.
– Нет Анны Серафимовны, – встретила его Тася.
Любаша сейчас же вмешалась в разговор.
– Тетя-то ненасытная какая, – заговорила она, напуская на себя перед Рубцовым еще большую развязность.
– Почему так? – суховато спросил он.
– К делам ненасытная… На Макарьевской, видно, в этом году хочет полмиллиона зашибить! Вон как ее спозаранку по городу носит…
Тася чуть заметно усмехнулась. Рубцов понял значение этой усмешки.
– Сестричку-то извините, – сказал ей Рубцов, мотнув как-то особенно головой.
– Что такое? А? – закричала Любаша и встала.
– Очень уж, для Великого поста, удержу себе не имеете.
– Это что еще?
В другое бы время Любаша начала браниться. А тут она точно чем подавилась, замолчала и съежилась.
– Великий небось пост идет, – все с тем же спокойным балагурством сказал Рубцов. – Говеете, поди?
– Отстань! – вырвалось у Любаши.
Она резко встала и отошла к окну. Тася вопросительно поглядела на Рубцова и тотчас же улыбкой как бы заметила ему: "Зачем вы ее дразните?"
– Вы позволите вас послушать? – обратился к ней Рубцов, сел поближе и потер руки.
– Сегодня беллетристики не будет… критическая статья.
– Тем приятнее-с.
Любаша у окна не проронила ни одного слова… Ей делалось невыносимо. И где это рыщет "мерзкая" тетя? Вот разлетелась сама компаньонку высматривать. И радуйся теперь!
III
Станицына быстро вошла в гостиную и остановилась в двух шагах от двери. Она была очень бледна.
– Извините, Таисия Валентиновна, заждались вы меня. Любаша, здравствуй… Сеня! Спасибо. На минутку пожалуй сюда.
Она не подошла к ним здороваться и жестом показала Рубцову.
– Сейчас, – обратилась она к девицам. – Сеня, на два слова!
Рубцова она увела через залу в свою уборную, небольшую комнату около детской.
Ни шляпы, ни пальто с меховой отделкой она не снимала.
– Дела, Сеня! – заговорила она отрывисто. – Виктор Мироныч угостил на этот раз изрядно… Сто тысяч франков, срок послезавтра.
– Ловко! – вырвалось у Рубцова.
– И на фабрике неладно.
– Что такое?
– Дело дойдет, пожалуй, до стачки… А я этого не хочу. Немца я разочту… Неустойку плачу.
– Сколько?
– Десять тысяч… Но это важнее. Ты идешь ко мне?
Рубцов помолчал.
– Скорей говори.
– Да мы, сестричка, вдруг как не поладим?
– Это почему?
– Так, я замечаю.
– Полно…