Китай-город

– Я свободен.

– Это далеко? – спросила Тася.

– Нет, за Бутырками, в полчаса можно долететь, – ответила Станицына.

– Я никогда не бывала ни на одной фабрике, – сказала Тася.

– Не хотите ли? – предложила Станицына и поглядела на Рубцова.

Тот одобрительно кивнул головой.

– Очень бы интересно, – выговорила Тася серьезно и наивно.

– Вот и будущий директор фабрики, – показала Станицына на Рубцова.

– Семен Тимофеевич? – весело вскричала Тася.

Любаша сейчас же отошла от окна.

– Честь имею проздравить, ваше степенство, – сошкольничала она и присела.

Анна Серафимовна подумала в эту минуту, что ведь Долгушина – кузина Палтусова. Вот она увидит фабрику. Он узнает от нее, как ведется дело… Заинтересуется и сам, быть может, попросится посмотреть.

"Показать ей школу, порядок на фабрике. Пускай же она ему все расскажет…"

– Славно, тетя! – крикнула Любаша. – Возьмите и меня.

За эту поездку она схватилась. Дорогой и там, на фабрике, можно будет как-нибудь поддеть эту барышню-чтицу.

Она ничего, наверно, не читала стоящего, только пьески да романы… В естественных науках – наверняка ни бельмеса. Вот она и порасспросит ее, так, между прочим, и насчет химии и разного другого. Случаи будут.

– А тетенька заволнуется?

– Эка важность! Ну, пошлите, что к обеду не буду…

– Обедать у меня. Мы вернемся к шести часам… Вам занятно будет, – обратилась Станицына к Тасе.

– Как же! как же! – весело откликнулась та и даже захлопала в ладоши.

"Актерка поганая, – выбранилась Любаша, – все нарочно, егозит перед Сенькой".

– Да у нас немецкая масленица будет! – оживленно выговорил Рубцов и потер руки. – Ведь мы на тройке небось, сестричка!

Решили ехать на тройке. Пока привели сани – все трое закусили. Анна Серафимовна была рассеянна. Любаша несколько раз пробовала поддевать Тасю. Рубцов каждый раз не давал ей разойтись. Тася старалась не смотреть на то, как Любаша действует ножом и вилкой, и не понимала еще, чего от нее хочет эта купеческая "злюка".

V

Тройка миновала Бутырки. Погода прояснилась. Тасю посадили рядом с Анной Серафимовной. Против нее сел Рубцов. Рядом с ним – на передней же скамейке – Любаша. Она сама предложила Тасе поместиться на задней скамейке, но ей было очень неприятно, что Рубцов «угодил» напротив «мамзели».

Тася ехала и вспоминала другую тройку, когда они скакали раз в парк, к "Яру", с Грушевой. Опять она с купцами. Должно быть, из этого уж не высвободишься. Все купцы! И едет она не к цыганам, а на фабрику, в первый раз в жизни. Что-то такое крепко жизненное входило в сердце Таси. Ее теперешняя "хозяйка" – миллионщица – настоящий человек, управляет двумя фабриками, сколько народу под командой! И какая у ней выдержка! Всегда ровна, приветлива, а на душе у ней, наверно, неладно… Даже эта Любаша, – нужды нет, что она вульгарна, – все-таки характер. Что чувствует, то и говорит. И у ней, наверно, сто тысяч приданого, и она будет тоже заведовать большой торговлей или фабрикой, если муж попадется плохонький. Глаза Таси перешли к Рубцову. Он сидел молодцевато, в меховой шапке… Отложной куний воротник красиво окладывал овал его лица. Похож, разумеется, на приказчика, если посмотреть дворянскими глазами… А тоже – натура. Вот директором целой фабрики будет… Все дело, работа… Не то что в их дворянских переулках…

Сани ныряли в ухабы. Любаша вскрикивала… Всем сделалось веселее. Рубцов раза два спросил Тасю:

– Не беспокою ли я вас?

Взяли влево. Кругом забелело поле. Вдали виднелся лесок. Кирпично-красный ящик фабрики стоял на дворе за низким забором.

Директора не было на фабрике. Станицына имела с ним объяснение утром в амбаре. Он не возвращался еще из города.

Их ветретил в сенях его помощник, коренастый остзейский немец, в куртке и без шапки. Лицо у него было красное, широкое, с черной подстриженной бородкой. Анна Серафимовна поклонилась ему хозяйским поклоном. Тася это заметила.

Они вошли в помещение, где лежали груды грязной шерсти. Воздух был пресыщен жирными испарениями. Рядом промывали. В чанах прела какая-то каша и выходила оттуда в виде чистой желтоватой шерсти. Рабочие кланялись хозяйке и гостям. Они были все в одних рубашках. Анна Серафимовна хранила степенное, чисто хозяйское выражение лица. Любаша как-то все подмигивала… Ей хотелось показать Станицыной и Рубцову, что они "кулаки".

– Здесь уж такое место, – обратилась Станицына к Тасе, – чистоту трудно наблюдать.

– Что вы оправдываетесь, тетя! Сами видим, – вмешалась Любаша.

Заглянули и туда, где печи и котлы. Тасе жаль сделалось кочегаров. Запах масла, гари, особый жар, смешанный с парами, обдали ее. Рабочие смотрели на них добродушно своими широкими потными лицами. У одного кочегара ворот рубашки был расстегнут и ноги босые.

– Так легче! – сострила Любаша. – Добровольная каторга, – прибавила она громко.

Анна Серафимовна посмотрела на нее с укоризной. Рубцов сказал ей насмешливо:

– Не хотите ли по верхней вон галерее пройтись? Там градусов сорок. Пользительно будет.

В нижних топленных сенях и на чугунной лестнице показалось очень холодно после паровиков. Они поднялись наверх.

Прядильные машины всего больше заняли Тасю. В огромных залах ходило взад и вперед, двигая длинные штуки на колесах, по пяти, по шести мальчиков. Хозяйка говорила с ними, почти каждого знала в лицо. Рубцов шел позади дам, подробно объяснял все Тасе; отвечал и на вопросы Любаши, но гораздо кратче.

– А что вот этакий мальчик получает? – позволила себе спросить Тася, понизив голос.

– Известно, малость, – вмешалась Любаша.

– Рублей шесть, – сказал Рубцов.

– Да, – подтвердила Анна Серафимовна.

– Не разорительно! – подхватила Любаша.

Тася не знала, много это или мало.

На окнах, за развешанными кусками сукна, сидели девушки в ситцевых капотах, подвязанные цветными платками, больше босые.

– Что они делают? – спросила Тася.

– Пятнышки красят, – пояснила сама Анна Серафимовна.

Девушки прикладывались кисточками к чуть заметным белым пятнышкам сукна. Они смотрели бодро, отвечали бойко.