Китай-город

Она вскинула на него ресницы.

– Вы привыкли теперь к другим людям…

– Не болтай пустого, Сеня, – строго сказала она. – Ты знаешь, что я тебя разумею за честного человека. Дело ты смыслишь.

– Ну ладно, ну ладно, – шутливо заговорил он и взял ее за руку.

Рука дрожала.

– Сестричка, милая, – почти нежно вымолвил он, – что же это вы как расстроились? Стоит ли? Все уладим. А от Виктора Мироныча и надо было ждать этого. Ваша воля носить ярмо-то каторжное!..

– Что же мне делать? – почти с плачем воскликнула она и опустилась на стул.

– Известное дело – что!

– Говори.

– Оставить его на веки вечные…

– Я не хочу, чтоб дети…

– Полноте, – остановил ее Рубцов, – к чему жадничать?

– Я не жадничаю.

– Ан жадничаете. У вас свое состояние большое. Хватит на двоих. Ну, хотели поддержать имя, фирму, что ли, опыт произвели. Ничего вы не поделаете! Купить у него мануфактуру… Достанет ли у вас на это собственного капитала или кредита?.. Да он и не продаст. Он без продажи с молотка не кончит. А вы не пожелаете покупать с аукциона, пока он Ваш муж; да и не нужно вам.

– Я не жадничаю, – повторила она, задетая его словами.

– Это все отчего идет? Где корень?

– Развестись надо! – обронила она.

– Правильно!

– Шутка сказать!

– И совсем не трудно… Что же, пятнадцати тысяч целковых, что ли, не найдете?

– Дешевле будет, – точно про себя выговорила Станицына.

– И дешевле… Такие доки есть по этой части.

Рубцов понизил голос и опять взял ее за руку. Анна Серафимовна закрыла на минуту глаза. "Ведь вот и он – честный малый и умница – говорит то же, что и она себе уже не раз твердила… Разорение и срам считаться женой Виктора Мироныча!.."

– Не знаю, Сеня, – промолвила она.

– Да ведь это, сестричка, все равно что когда зуб гнилой заведется. Одно малодушие эликсирами его разными смачивать, ковырять, пломбу вкладывать. Дайте дернуть хорошенько. И конченое дело!..

– Это дело длинное, а выйти теперь-то как…

– По векселю? Заплатить – известно.

– Оградить себя чем ни есть…

– Ничем не оградите. Уж позвольте вам заметить, что тогда вы сгоряча такую сделку предложили супругу-то… Он парень не глуп, сейчас же смекнул, что ему это на руку… Ступай на все четыре стороны, вот тебе, батюшка, пенсиону тридцать тысяч, долги твои все покроем, а если тебе заблагорассудится, голубчик, еще навыпускать документиков – мы с полным удовольствием…

– Полно, Сеня, – остановила Анна Серафимовна. – Ну да, глупость великую сделала в те поры, каюсь…

– А теперь тем же манером желаете?

– Ох, не знаю!

Но она застыдилась самой себя. Точно она какая девочка-подросток… И так и этак…

Лицо у ней приняло сейчас же степенный вид.

– Ты что же, Сеня, идешь ко мне?

– Да коли у вас никого нет, не стоять же делу…

– Спасибо… Ну, я сейчас… поди к барышням, я приду… Ты у нас на целый день?

– На целый, коли милости вашей будет угодно.

Она усмехнулась и ласково кивнула ему головой.

IV

Оставшись одна, Анна Серафимовна опустила голову, – она забыла, что была в шляпке и пальто, – и сидела так минут с пять.

Прошло больше десяти дней с того, что случилось в карете. Она видела Палтусова всего раз мельком, в Большом театре. Она возила детей в балет, в утренний спектакль, в конце масленицы. Он подошел к бенуару, а потом, в следующий антракт, вошел и в ложу. Так должен был поступить умный, тонко чувствующий человек. Никакой перемены в тоне, разговоре. Да и как же ему было вести себя? Даже если бы он и готов был полюбить ее? Ведь она вела себя, как безумная… Она замужем, желает жить "в законе", блюдет свое достоинство, гордость и хочет оставить детям имя добродетельной матери.

А в карете кинулась!.. И он хоть бы взглядом сказал ей: "Что же вы ломаетесь, не угодно ли и дальше пойти, я так дурачить себя не позволю!" Не любит? Равнодушен? Противна она ему? Кто это сказал? Чего же она-то ждет? Зачем не высвободит себя? Вот Сеня Рубцов и тот прямо говорит: "Скиньте вы с себя это каторжное ярмо!" Она встала, сняла пальто и шляпу, начала стягивать перчатки, потом поправила волосы перед зеркалом. На лбу ее не пропадала морщина. Из гостиной доносились молодые голоса. Вот эти "юнцы" не знают небось ее заботы. И между ними что-нибудь тоже будет. Люба и теперь уж гоняется за Рубцовым. Ах! Зачем ей самой не восемнадцать, не двадцать лет?

Любаша все еще стояла у окна, когда Анна Серафимовна вернулась в гостиную. Рубцов снова разговаривал с Тасей.

– Извините, Таисия Валентиновна, – сказала с особенной вежливостью Станицына, – я вас заставила даром просидеть.

"Вот какие нежности, – думала Любаша, – все меня хочет поразить своими "учтивостями".

– Да вы сегодня, кажется, очень утомлены, не до чтения.

– Действительно… Сеня, – обратилась к Рубцову Станицына, – ведь надо бы нам на фабрику съездить.

– Когда угодно.

– Да хоть сегодня.