Царь Соломон

– Ваше величество! – со слезами на глазах сказал первый. – Я был единственным сыном своего отца. Юношей я отправился с караваном, попал в рабство, прошел через многие страдания, и вот когда я вернулся, выяснилось, что мой отец мертв, а его имуществом завладел самозванец!

– Это ты – самозванец! – парировал второй. – Я – единственный сын покойного купца, а кто это такой я не знаю, и в первый раз его вижу!

– Ложь! – воскликнул на это первый. – Я – сын, а ты – презренный раб, лжец и клятвопреступник!

Тут, заметив, что Давид немало озадачен этим казусом, стоявший у его трона восьмилетний Соломон решился взять слово.

– Отец! – сказал он. – Позволь мне провести этот суд.

– Что ж, – ответил царь, – я с удовольствием выслушаю твое мнение, сын мой. И да поможет тебе Бог доискаться до правды!

Все находившиеся в зале царского суда в это мгновение обратились в слух, ибо еще никогда не видели ребенка в роли судьи.

– Как я понимаю, каждый из вас утверждает, что он является сыном покойного почтенного купца, но ни один не может привести для этого убедительные доказательства, – сказал Соломон. – Поэтому сейчас ступайте на могилу покойного, достаньте из нее одну его кость, разломайте ее пополам и пусть каждый принесет половину.

Как только оба тяжущихся покинули зал суда, Соломон подозвал к себе слугу и велел ему проследить, как будет вести себя эта пара на кладбище, а затем немедленно вернуться и доложить ему.

«Когда эти двое пришли к могиле купца, один из них разрыдался и сказал: “Неужели тебе недостаточно, что ты завладел имуществом моего отца, выгнал меня и сестер из дома, так теперь ты еще хочешь осквернить его могилу и сломать его кости?!”. Второй же просто спешно разрыл могилу, достал оттуда кость сломал ее и сейчас находится на пути сюда!» – доложил Соломону слуга.

Вскоре и в самом деле оба мужчины снова появились в зале суда, и один из них, преклонив колени, протянул маленькому принцу кость из могилы.

– А где твоя часть кости? – обратился Соломон ко второму.

– Я ничего не принес, принц! – ответил тот. – Я предпочитаю остаться без дома и без гроша в кармане, чем осквернить могилу отца.

«Лично мне все уже ясно! – провозгласил Соломон. – Но чтобы ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в этом деле, я попрошу пригласить сюда цирюльника. Пусть он отворит кровь как одному, так и другому тяжущемуся!»

Когда цирюльник выполнил то, для чего ему пригласили, Соломон опустил кость в чашу с кровью управляющего делами купца, затем вытащил ее и показал всем. Кость осталась такой же сухой и белой, как и была.

Тогда Соломон опустил эту кость в чашку с кровью мужчины, утверждавшего, что он вернулся в отцовский дом после многих лет рабства. И кость мгновенно пропиталась кровью, разбухла и даже как будто ожила…

– Смотрите все! – закричал Соломон. – Вот вам доказательство, кто тут раб, а кто – господин! Кровь раба скользнула по кости покойного, как ртуть, не оставив на ней никакого следа. Но, оказавшись в другой чаше с кровью, кость ожила. Потому, что это – та же самая кровь, которая текла в ней при жизни, кровь сына! А теперь пусть возвратившийся домой подлинный хозяин сам решает судьбу своего лживого раба.

Но сын купца решил не наказывать управляющего. Он лишь велел тому разыскать своих мать и сестер и вернуть их в дом. После этого он щедро расплатился золотом за то время, которое этот человек управлял имуществом его отца, а затем потребовал от бывшего раба покинуть Иерусалим и никогда в него не возвращаться.

А по царскому дворцу, а затем и по всей столице тем временем стремительно распространились слухи о необычайной мудрости младшего сына царя[20 - Существует множество различных вариантов этой легенды, в том числе и русский, различающихся в тех или иных деталях.].

Коран, синтезируя еврейские мидраши и отрывки из Талмуда приводит еще одну легенду о совместном суде царя Давида и малолетнего Соломона, имена которых в арабской транскрипции, естественно, звучат как Дауд и Сулайман.

Чтобы не утомлять читателя довольно сложным для непривычного восприятия кораническим текстом, приведем эту легенду в изложении Михаила Борисовича Пиотровского.

«Другой спор Дауд решил вместе со своим сыном Сулайманом. Аллах говорит, что Он присутствовал при том, как Дауд и Сулайман вместе судили по поводу поля, которое повредил скот. И Аллах тогда вразумил Сулаймана (21: 78–79). “Вразумил” – значит помог принять более верное решение, чем его отец. Каковы детали этого суда, установить трудно. Текст предельно краток, понять его пытаются с помощью иудейских преданий, но варианты предлагают разные. При отсутствии других убедительных данных приходится пользоваться комментариями к Корану, составленными на материале тех же иудейских преданий. К Дауду и Сулайману пришли хозяин поля и хозяин скота, который потравил посевы на этом поле. Дауд присудил хозяину поля весь скот, который погубил посевы. Сулайман же решил более справедливо. Скот бы передан владельцу поля на то время, пока посевы взойдут вновь. После возвращения скота ему бы остались приплод и шерсть»[21 - Пиотровский М. Б. Коранические сказания. М., 1991. С. 141.].

* * *

Надо заметить, что рассказы о прозорливости маленького судьи не так фантастичны, как могут показаться на первый взгляд. Еврейская история знает примеры, когда пяти-шестилетние вундеркинды проявляли при решении различных куда более сложных талмудических задач не меньшую сообразительность, чем восьмилетний Соломон.

Все же, вероятно, Соломон втайне завидовал другим принцам. Порой ему хотелось вести такую же веселую и разгульную жизнь, как и они. И уж само собой он жадно следил за тем, как проводит время его старший брат, всеобщий любимчик Авессалом, который «…завел у себя колесницы, и лошадей, пятьдесят скороходов» (2 Цар. 15:1).

В синодальный перевод, увы, опять вкралась неточность: на самом деле в оригинале речь идет не о «скороходах», а о пятидесяти воинах, бывших телохранителями и почетным эскортом принца. Понятно, что когда Авессалом разъезжал по городу и окрестностям на невиданной до того в Иерусалиме колеснице в сопровождении опять-таки незнакомой доселе евреям конницы, все это производило сильное впечатление на окружающих, и уж тем более на ребенка, каковым еще был Соломон. Феномен «влияния старшего брата», который может стать для мальчика даже более предпочтительным образцом для подражания, чем отец, хорошо известен психологам.

Возможно, именно под влиянием Авессалома Соломон начал ценить роскошь, утвердился в мысли, что «царь должен жить красиво», а неотъемлемыми признаками такой красивой жизни для него стали все те же колесницы, лошади и рослые, пышущие здоровьем и силой гвардейцы эскорта.

И все это у него появится, когда он станет царем.

* * *

Не исключено, что то особое внимание, которое Давид оказывал Соломону, и возбудило ревность и подозрения Авессалома, убежденного, что именно он является после убийства Амнона законным наследником престола. А видя, что отец медлит с объявлением имени наследного принца, Авессалом и решился на мятеж.

Нет никаких сомнений в том, что мятеж Авессалома стал одним из самых ярких переживаний детства Соломона, навсегда врезался в его память, и эти воспоминания оставались с ним до конца жизни.

Как следует из библейского рассказа, Авессалом долго и тщательно готовился к свержению отца с трона. Он сумел собрать партию своих сторонников внутри дворца, который возглавил советник Давида Ахитофел, о мудрости которого в народе ходили легенды. Будучи дедом Вирсавии, Ахитофел, видимо, так и не простил Давиду его греха с внучкой и ее мужем, а потому стал не просто душой, а «мозговым центром» заговора Авессалома.

Не исключено, что именно по совету Ахитофела принц стал всеми возможными способами усиливать как среди лидеров и старейшин колен, так и в простом народе недовольство правлением Давида. Это было тем более легко, что недовольных хватало и без этого. Многие представители колена Вениамина (Биньямина), к которому принадлежал первый израильский царь Саул (Шаул), по-прежнему, считали Давида самозванцем и узурпатором трона. Среди других десяти колен зрело недовольство налоговой политикой царя и порядком призыва на армейские сборы. Вдобавок к этому Авессалом, встречая всех приходивших во дворец просителей, намеренно внушал им, что его отец уже давно не в состоянии справедливо вершить суд и прислушиваться к просьбам подданных.

Наконец, настал день, когда Авессалом решил, что он вполне может собрать достаточную армию для свержения отца, а, значит, пришло время действовать.

О том, когда именно происходили эти события, между различными исследователями и комментаторами до сих пор идут ожесточенные споры. Исходя из того, что рассказ о мятеже Авессалома начинается с фразы «По прошествии сорока лет царствования Давида Авессалом сказал царю…» (2 Цар. 15:7), ряд комментаторов делают вывод, что в момент мятежа Авессалому было 40 лет, то есть все эти события происходили в последний, 40-й год царствования Давида.

Однако великий Абарбанель[22 - Дон Ицхак бен Иегуда Абарбанель (1437–1508) – автор классического комментария к Танаху и ряда известных философских произведений.] был убежден, что эти слова следует понимать так, что Авессалому было около сорока лет, но все же не ровно 40. «Книга порядка поколений» («Сефер Седер гадорот»), считающаяся одним из самых авторитетных трудов по библейской хронологии, датирует этот мятеж 37-м годом царствования Давида. Таким образом, по мнению ее автора, раввина Ихиэля бен Шломо Хайльперина, в момент бунта Давиду было 67 лет, Авессалому – 37, а Соломону – 9[23 - Хайльперин И. Ш., раввин. Сефер седер гадорот. Бней-Брак, 2009. Т. 1. С. 158.].

Чтобы собрать вокруг себя всех сторонников и не дать Давиду оперативно вмешаться в ситуацию, Авесалом обратился к отцу с просьбой разрешить ему совершить благодарственное жертвоприношение в Хевроне – якобы, во исполнение некого обета, данном, еще когда он жил в изгнании в Гисуре. Вслед за этим Авессалом направил во все концы страны гонцов к своим сторонникам – с тем, чтобы последние ждали условленного сигнала из Хеврона, после которого они должны объявить народу о его воцарении в Хевроне и начале похода на Иерусалим. Кроме того, на всех дорогах были расставлены трубачи, призванные трубить в шофары[24 - Шофар – бараний рог, в который у евреев принято трубить в дни праздников и по всем торжественным случаям.] как только окончится церемония помазания Авессалома на царство.

Так все и произошло. Тысячи сторонников Авессалома, представляющие все колена Израиля, собрались в Хевроне, и вспыхнувший на жертвеннике огонь был одновременно огнем мятежа. Как только прибывший из Гило Ахитофел провозгласил Авессалома царем, на всех дорогах раздался протяжный звук шофаров. Им ответили трубные звуки рогов в сотнях сел и городов страны, и уже затем на их улицах раздался клич мятежников: «Авессалом воцарился в Хевроне!».

Узнав, что Авессалом движется на Иерусалим с многотысячной армией, Давид решает покинуть город, чтобы не допустить гражданской войны на его улицах и возможного осквернения в ходе этих боев главной национальной святыни – Ковчега Завета.

Оставив гарем с десятью женами и наложницами в Иерусалиме, Давид берет с собой только любимую Вирсавию и сына Соломона, несколько десятков своих приближенных, и покидает столицу в сопровождении лишь сохранивших ему верность старой гвардии и отряда наемников общей численностью примерно 1200 человек.

И вот это-то обязательно должен был запомнить девятилетний Соломон: как он с матерью и пророком Нафаном едут на телеге, запряженной мулами. Позади телеги идет отец, великий царь Давид: босой, в простой, разодранной от горя одежде, утирая рукавом слезы и всем своим видом демонстрируя покорность Божьей воле.

В этот момент Соломону, возможно, впервые открылось, что царская власть сопряжена не только с почестями, раболепием и роскошью, но и с постоянной угрозой потерять трон в результате войны или заговора. Причем заговорщиками вполне могут оказаться люди, которым ты безоговорочно доверял. А значит, выходило, что доверять царю никому нельзя. Тем более, самым близким своим родственникам, которые вполне могут считать себя вправе претендовать на трон. Следовательно, любой заговор царь должен подавлять еще в зародыше, при первом же легком подозрении…

Подтверждение этим своим мыслям принц Соломон получил, когда царская процессия, миновав Масличную гору, подошла к городку Бахуриму. Так как Иерусалим находился в землях колена Вениамина, то и весь путь бегства Давида пролегал через деревни вениамитян, многие из которых, как уже говорилось, отнюдь не питали симпатии к царю. Теперь эти люди выстроились вдоль дороги, чтобы вдоволь позлорадствовать над поверженным царем. Но больше всего поразило Соломона то, что среди этих злопыхателей был Семей, сын Геры – его учитель Закона, урокам которого он с таким благоговением внимал и которого считал образцом добродетели.

Теперь Семей, сын Геры, велев своим домочадцам забрасывать Давида и его воинов камнями, сам бежал вслед за царем и вопил – Убирайся! Убирайся вон, убийца и мерзавец! Обратил Господь против тебя всю кровь дома Саула, вместо которого ты стал царем, и передал Господь царство в руки Авессалома, сына твоего, и вот ты в беде, ибо ты – убийца![25 - См.: Вторая книга Царств 16:7–9.]

Видел Соломон и то, как его кузен Авесса (Авишай), командир гвардейцев, подъехал к Давиду и предложил казнить Семея за оскорбление Его Величества, Давид запретил ему это, демонстрируя полную покорность Божьей воле: «И сказал царь: что мне и вам, сыны Саруины? пусть он злословит, ибо Господь повелел ему злословить Давида. Кто же может сказать: зачем ты так делаешь? И сказал Давид Авессе и всем слугам своим: вот, если сын мой, который вышел из чресл моих, ищет души моей, тем больше сын Вениамитянина; оставьте его, пусть злословит, ибо Господь повелел ему. Может быть, Господь призрит на уничижение мое и воздаст мне Господь благостью за теперешнее его злословие» (2 Цар. 16:9–12).

Увы, нам не дано знать, что подумал Соломон, услышав эти слова отца – удивился ли он бесконечности его милосердия, или уже тогда понял всю мудрость такого поведения и извлек для себя еще один урок.

Видимо, во время стоянки Бахуриме оставленные Давидом в столице соглядатаи принесли вести о происходящем в Иерусалиме. Вместе с царедворцами Соломон слушал рассказ о том, как, следуя совету Ахитофела, Авессалом раскинул свой шатер на крыше царского дворца (той самой крыше, с которой Давид некогда увидел Вирсавию) и на глазах всего народа велел вводить к нему в шатер жен и наложниц отца. Причем последние, если верить вестникам, не особенно этому противились.

Так как женщинами прежнего царя мог пользоваться только его законный наследник, то всем было понятно, что этим шагом Авессалом решил показать, что считает себя именно таковым. Одновременно, совершив это прелюбодеяние, Авесалом отсек всякую возможность примирения с отцом и дал понять, что готов идти до конца, то есть до уничтожения самого Давида и всех его сторонников. И не удивительно, что многие приближенные Давида, услышав рассказ о деяниях Авессалома, ощутили смертельный страх.

Однако Соломона, как можно предположить, больше всего поразило в нем поведение женщин, та покорность и даже сладострастие, с которой они отдавались красавчику Авессалому. Во всяком случае, возможно, именно здесь таятся корни его противоречивого отношения к женщине, столь явственно проявляющееся, в ряде его стихов в Книге притчей Соломоновых и Книге Екклесиаста – восхваления верной жене и хозяйке дома перемежаются в них с представлением о женщине как изначально порочном существе, недостойном доверия.

«Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути змеи на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице[26 - Одна из самых знаменитых ошибок при переводе Священного Писания. В оригинальном тексте стоит не слово «бетула» («девица, девственница»), а слово «альма» («молодая замужняя женщина, молодка, молодица»). Таким образом, в более точном переводе фраза звучит так: «…и пути мужчины в (теле) молодой женщине»).]. Таков путь и жены прелюбодейной; поела и обтерла рот свой и говорит: „я ничего худого не сделала“» (Прит. 30:18–20), – утверждается в «Притчах».