– Кто подпишет. Начинаю припоминать, Лизавета Петровна не пойдет против Сашки Меншикова – первое дело, а второе дело, меня она старается не замечать, когда встречается у государыни. Есть одна надежда. Если так вывезет, ладно будет!
– Каковы намерения ваши, через кого добыть вам подпись, я не знаю, – спокойно сказал Бутурлину Шафиров, – но одно бы должно было заставить вас подумать: предложение со стороны голштинской, да еще с премией. Им, голштинцам, значит, больше всех мешает Меншиков, и понятно, почему теперь именно они отваживаются на насилие… им надо остановить появление русского хозяйничанья. Императрица, будьте уверены, не соизволит, потому Анна Петровна и не берется за дело… А вы суетесь.
– Я в наших же общих выгодах, господа, – изворотился Бутурлин.
– Да! Коли бы это и так… но… трудно, – говорил сам с собою вполголоса Матвеев.
– А я так вам скажу – и указ будет подписан… и пошлется… да попадет Меншикову же в руки, а он сам останется тем же, что и был, – отозвался Дивиер.
– Но, если уж, – высказался Шафиров, – Бассевич вызнал, как захватить Меншикова, коли даже и указ написан у них, а требуется одна подпись, то, смотрите…
– Что для фельдмаршала эта подпись – будь она и подлинная? Особенно когда он будет при войске? Кто наложит на него руки? Вздор вся эта голштинская затея! И того, кто станет требовать захвата, – первого схватят да к Меншикову же приведут! Дальше, поверьте, ничего не будет. Тогда с этим указом он воротится и примется за расправу.
– Ну и пусть ведается с голштинцами. Ведь Бассевич не в свою же голову это гнет?! За ним – герцог и герцогиня. С дочерью что поделать?
– Ну, зятя и дочь он оставит, сперва заставит только выдать участников, – заметил Матвеев.
– А ты что ж, небось, коли станут спрашивать, так прямо и ответишь, я? Известно, станешь говорить, знать не знаю, – совершенно свободно отнесся Бутурлин к Матвееву.
– А если незнаньем-то не удастся отделаться, – тогда что?
– Нам не в первый раз к Самой прибегать. «Сохраняя верность к вашему величеству, без всяких других побуждений… Меня выдавая – себя выставите…» Н-ну и ничего… И сам он дальше рыться побережется…
– А ты не то говори, Александр Борисыч! Соединились мы с тобой раньше голштинского закидыванья невода на щуку зубастую! При неминучей беде открытия – все станем заодно. У него есть силы, и у нас кое-что, у него есть смекалка, и мы умом-разумом раскинем. Вызов Бассевича важен во всех отношениях. Если бы первый блин и комом сел – гром разразится на голштинцах как на зачинщиках. Будут те обороняться или нет, русаки тут ничего не теряют. Да еще и барышок окажется, чего доброго! Изобретение, может, и не самого Бассевича, как я смекаю… а немца – похитрее его, что Сашка сам тянет на свою голову выше нас поставить. Раскрытие-то поохладит этот пыл, пожалуй, да и поотодвинет, коли не оттолкнет совсем, немца… Ну так, с общего согласья, друзья, беремся за дело? Попробуем оборудовать указец. Авось и удастся, – решил Бутурлин. – Запьем же, чтобы по маслу пошло!
И он приказал подать братину.
VIII. Сломил!
Велика была радость у Бассевича в день получения указа, подписанного именем «Екатерина». Гонец был наготове и, снабженный деньгами и полномочиями, немедленно отправлен для ареста князя. Два коменданта были готовы распорядиться по смыслу указа, без поверки. Все казалось предвидено; все соображено. Одно забыли – маршрут, по которому следовать уполномоченному, чтобы захватить предмет стольких попечений. О нем уполномоченный до самой Риги ни от кого не мог получить известий. А прибыв в Ригу, узнает он, что комендант Динамендшанца переведен в Рогервик. Остался один, склонный на их руку. К нему и адресовался доверенный голштинской партии.
Едет на дом к нужному человеку. Нашел. Спрашивает.
– Здесь… но теперь в Митаве, при светлейшем князе.
– При главной квартире, то есть?
– Д-да!
«Ну, – думает обрадованный посланец, – сама судьба устраивает то, что нам нужно!»
Скачет в Митаву. Находит главную квартиру и располагается ждать. Ни слова не говорят. Сидит час, другой. Подходят двое каких-то просителей и тоже усаживаются. Еще час битый проходит. От нечего делать приезжий из Петербурга немец вступает в разговор с тамошними ожидающими. Слово за слово. Завязывается беседа, очень дружественная. Наш приезжий и один из поджидавших оказываются камрадами по полку, когда-то оба служили в шведском войске.
– Откуда вы теперь-то?
– Из Петербурга.
– А-а! По службе?
– Д-да!
– Проездом?
– Н-нет! Разве недалеко… К господину полковнику.
– То есть к светлейшему, чрез посредство полковника?
Приезжий смешался и что-то пробормотал, чем и возбудил подозрительность в товарище камрада, знавшем, что полковник – сторонник голштинцев. Он уже с некоторого времени исподволь присматривал за ним по поручению светлейшего князя. Чтобы вызнать, зачем приехал посланец, он сделал ему несколько вопросов, но, не получив удовлетворительных ответов, смекнул, что тут что-то неладно, и сказал товарищу:
– Больше я ждать не могу, нужно бежать. А через полчаса я вас, наверно, здесь же застану… как и полковника…
Дружески кивнув приезжему, он прямо поспешил к светлейшему, с заднего хода.
– Ваша светлость, прислан к полковнику из Петербурга, с чем-то важным, один голштинец, кажется, или швед. При нем сумка какая-то, небольшая. Прикажите его взять теперь же, а полковника еще попридержите у себя. Он ведь здесь?
– Да! Хорошо! Возьми дневального офицера и приведи сюда. Посмотрим.
– Пошлите сами офицера, ваша светлость, а я укажу этого приезжего.
Был потребован офицер с двумя рядовыми и подведен сзади к дому, занимаемому полковником. Усердный курляндец указал, кого взять; затем, войдя один, совершенно спокойно сел рядом с товарищем и сказал весело:
– Успел-таки! Дело удалось справить, а его все нет…
Голштинский агент что-то буркнул, вроде:
– Радуюсь за вас!
В это время вошел дневальный и спросил по-немецки:
– Кто из вас, господа, приехал из Петербурга к полковнику? Он просит к себе!
– Я, – ответил агент. – Но могу подождать…
– Зачем же! – ответил офицер. – Это ваша сумка? Возьмем ее и пойдемте!
Застигнутому врасплох оставалось одно: немедленно следовать.
Вот они и перед светлейшим.
– Где ключ? – спрашивает офицер, кладя сумку на стол.
Посланец молчит. Офицер мигнул, и рядовые схватили голштинца и нашли ключ в камзоле; сумка была открыта, и указ очутился в руках Меншикова.
Взглянув на подпись, светлейший прочел потом содержание бумаги и, свернув ее, положил в карман, озирая с ног до головы посыльного. Несколько минут, должно быть, он не находил слов с чего начать. Вдруг кровь вступила в загоревшееся краской лицо князя, и он хриплым голосом отдал приказ:
– В кандалы, в рот заклепку.
Рядовые и офицер бросились исполнять приказ. Заклепав рот, арестанта увели, и князь остался один на один с тем, кто открыл заговор.