Рассказы

Адольф глядел в раскрытое окно, но его курчавый, упрямый затылок напряженно слушал каждое слово за спиной. Наташа, скорбная, сидела у стола, Все, что говорил Вениамин Аполлонович, она знала, но она знала и что-то другое, не укладывавшееся ни в какие факты и логику.

– А я не верю, – сказала она, когда Вениамин Аполлонович кончил, – не могу верить. Как хотите, но вот… не верю! Как вспомню его, и не верю.

– Я ничего не утверждаю, – заметил Вениамин Аполлонович строго, – от подозрения до утверждения далеко.

– А вы, Макс, верите? – посмотрела на него Наташа. – Нутром верите?

Вениамин Аполлонович взялся за голову.

– Ах, Наташа! Нет, конечно, нет! Сердце протестует, но факты, факты!.. Чем опровергнуть их? Чем? Вспомните Клавдию Полякову. Разве кто-нибудь из нас, хотя бы на миг, мог допустить, чтобы эта милая, тихая Клавдия – и вдруг сотрудница охранки?! Никто. Разве вы допускали?..

– Нет.

– Вот видите! Никто не допускал, а на деле оказалось – эта милая Клаша – злостная, расчетливая предательница… И сколько народу из-за нее пропало – страшно подумать! Нет, тысячу раз нет! – шлепнул он по столу ладонью. – Поменьше сердца в таких делах, побольше трезвого, жестокого разума и логики! Логика неумолима, Наташа!

Адольф круто повернулся:

– Надо, товарищи, проверить это, проверить его! Ошибка здесь недопустима! Надо проверить.

У Наташи были благодарные глаза, когда она посмотрела на него. Вениамин Аполлонович перебил Адольфа коротким:

– Как?

– У меня есть знакомая семья в Салтыковке. Никакого отношения к революционным организациям не имеет, люди чистые во всех отношениях. Пошлем его туда… Скажем, что там склад оружия. Предлагаю намекнуть ему в разговоре, что оружие хранится в кладовой. У них есть кладовая… Понимаете? Если он провок, – он выдаст. Можно даже упомянуть, что оружие должно быть скоро перевезено оттуда, тогда он непременно поторопится донести куда следует…

– Вряд ли он попадется на эту удочку, – покачал головой Вениамин Аполлонович, – хотя… попробовать можно! Вы что скажете, Наташа?

– Я согласна. Так или иначе, но что-то надо предпринять.

– Я сейчас же отсюда поеду в Салтыковку, – сказал Адольф, – если это не даст результатов, попробую организовать за ним слежку…

– А согласятся ли на такой эксперимент ваши знакомые? – спросил Вениамин Аполлонович. – Обыск – удовольствие не из приятных! Кто они?

– Совершенно мирные обыватели, милые люди, и только! Они согласятся, я уверен. Да вы их немного должны знать, Макс! Помните, мы как-то с вами заходили в один дом по Тихоновской улице? Прошлым летом?

– Н-нет! – припоминая, не припомнил Вениамин Аполлонович и встал, смотря на часы.

– Пора расходиться! Кто первый выйдет? Вы, Адольф? Ну, пожелаем успеха нашему плану. Берегите себя, друзья, на наших плечах слишком, слишком много! А вы, Наташа, – задержал он руку Наташи в своей, – не забывайте примера Клавдии Поляковой. Не всегда сердце говорит правду. Я знаю, душой понимаю, как тяжело вам… Но и мне ведь нелегко, Наташа, милая!..

Голос Вениамина Аполлоновича дрогнул. Он повернул Наташу за плечи к двери.

– Идите, идите!

VI

Адольф с заседания комитета поехал в Салтыковку, а через два часа уже звонил у двери Наташи.

– Все сделано. Я из Салтыковки, там – согласны. Завтра, или даже сегодня посылайте его туда с каким-нибудь поручением. Не забудьте – дайте ему понять, где спрятано оружие… Если там будет обыск, я просил известить об этом вас… До свидания, я пойду к себе! Вы сказали, что сегодня он должен зайти ко мне – я хочу перебраться в другое место.

Наташа задержала Адольфа.

– Голубчик Адольф, скажите мне… Вы верите, что Николай предатель?

– Не знаю. Вот увидим! – уклонился Адольф, хмурясь, и решительно повернулся к двери.

– Подождите, минуточку… А что, если бы такие же факты сложились против меня, вы бы поверили, что я?.. – Наташа не договорила. Серьезно смотрела Адольфу в глаза.

Адольф дернул плечом и засопел.

– Поверили бы?

– Этого… не может быть! – пробормотал Адольф.

– Почему?

– Не может быть!

– Но почему?!

Адольф посмотрел на Наташу с таким видом, будто на миг допустил, что перед ним стоит предательница. И тряхнул упрямой, курчавой головой.

– Тогда и я… провокатор! – неожиданно заключил он и поспешно добавил: – Вообще я принципиально на такие вопросы отвечать не желаю! Глупо! До свидания!..

Адольф жил в одном из переулков около храма Христа. Он снимал комнату у старой чиновницы, служившей сиделицей в винной лавке. Квартира помещалась во втором этаже, над лавкой. Пелагея Ивановна, одинокая и бездетная, была привязана к своему жильцу, как мать. По паспорту Адольф значился крестьянином Калужской губернии, Петром Петровичем Крапивиным. Пелагея Ивановна за чаепитием иногда говорила, поглядывая подслеповатыми глазами на курчавую, черную, как тушь, голову жильца:

– В вас, Петр Петрович, только смирность одна калужская, а кроме ничего!

В молитвах перед сном каялась Пелагея Ивановна и не скрывала своего расположения и особой, чувствительной жалости к революционерам. И как-то раз (давно было это), заметив беспокойство жильца, выбегавшего к двери на каждый звонок, Пелагея Ивановна всунула в приотворенную дверь его комнаты голову и значительно кашлянула.

– Вы бы, Петр Петрович, для спокойствия дали мне сверточек-то! – шепотком проговорила она.

– Какой сверточек? – вспыхнул Адольф.

– Который позавчера принесли… Он у вас под кроватью. Дайте его мне, я снесу вниз, в склад… Кому придет в голову там рыться?!

И с тех пор, частенько, в беспокойные дни, Пелагея Ивановна принимала из рук Адольфа свертки и прятала их в складе, где стояли ящики с водкой и пустой посудой.

Вернувшись к себе, Адольф первым делом предупредил Пелагею Ивановну о своем намерении переменить квартиру. Пелагея Ивановна расстроилась и даже обиделась.

– Сколько времени душа в душу жили… Не понравилась, видно, я вам напоследок?..

Адольф всячески старался ее разуверить, но старушка в ответ лишь покачивала головой, и на глазах у нее были слезы.

– Чего уж, не по нраву пришлась! Бог вам простит, а я против вас ничего не имею, кроме жалости… Когда оставлять-то меня хотите?

Адольф, узнавши от Наташи, что Николай знает его адрес, твердо, тогда же, решил немедленно переменить комнату. И даже сообщил Максу свой новый адрес – одного знакомого врача, где временно думал устроиться. Но теперь, глядя на опечаленную и расстроенную Пелагею Ивановну, он заколебался и на вопрос ее ничего не ответил.

– Когда-нибудь, Пелагея Ивановна, вы все узнаете! – говорил он, проходя к себе в комнату. – Я тоже привык к вам, мне тоже очень не хочется с вами расставаться. Я вас очень люблю, Пелагея Ивановна!..