Папенькина дочка

Они ушли. Я остался со Светланой и ее матерью, затем Мария Федоровна занялась готовкой, а мы отправились в зал – другую комнату. Что мне бросилось в глаза обстановка в доме была бедной: большая русская печь, рядом слегка занавешенный ситцевыми шторами настил, упирающийся другой своей частью в стену – на нем видно как и на самой печи спали, стол у окна, большая скамья, несколько, табуреток – это в одной комнате. В другой – зале тоже печь – Светлана назвала ее грубой. На ней можно было, как на диване, посидеть и не только, развалится – «погреть кости» – это выражение Филиппа Григорьевича. Зимой, в лютые морозы, груба была просто необходима. Еще в комнате стоял письменный стол, вокруг него располагались стулья, сундук для одежды. В спальную комнату я не заходил. Мне было достаточно взмаха руки девушки и слов:

– Там, апартаменты родителей. – Слово – «апартаменты» было произнесено, как-то свысока и я для себя принял его как место, ничуть не уступающее предыдущим помещениям, мной уже виденным, однако, пользующееся положением привилегированным – особым статусом.

За русской печью находилась детская. Светлана показала мне и ее. Алексей обычно спал на печи, а она на кровати – железной с никелированными набалдашниками. После того, когда они стали взрослыми, ее брат на ночь стал располагаться на настиле – летом или же в зале, на грубе – зимой.

Тому, что я увидел в доме у Светланы, особого значения не придал: поселок, ни город и интерьер должен быть соответствующим. Наша квартира выигрывала, она была меблирована просто шикарно. Я, предвидел разницу в обстановке задолго до знакомства с семьей девушки, слыша ее ахи, когда она бывала у меня в гостях. Меня поразило, то, что произошло несколько позже, когда с бани вернулся красный, что тот рак, хозяин. Он разыскал меня и Светлану в детской и настоял:

– Так, молодые люди, живо за стол. Все уже готово! Бутылка в центре. Нужно выпить за знакомство! – Я начал что-то говорить, пытаясь отказаться от такого приглашения, но Филипп Григорьевич моих возражений не принимал.

– Нет-нет, – дыхнул он на меня перегаром. Заметив, как я поморщился, Филипп Григорьевич в свое оправдание, тут же рассказал притчу о том, что еще царь Петр говорил: «Нет денег, теленка последнего продай, но с бани вернувшись, выпей!» – Я вот сто грамм уже принял, так что извиняемся. А теперь, вот еще примем, – сказал он и стал меня поднимать со стула. Мне пришлось отправиться на кухню. Следом за мной пошла и Светлана. Она себя чувствовала неудобно. Ей было стыдно за настойчивость отца, но поделать она ничего не могла.

– Иди, вот сюда, на видное место. Присаживайся! – указал мне на стул отец Светланы. Рядом Филипп Григорьевич по левую сторону от меня усадил свою дочь, затем уселся сам, но в торце стола. Мария Федоровна и Алексей красный, как и Филипп Григорьевич, уселись несколько особняком. Едва я устроился, как отец Светланы тут же ухватил бутылку за горлышко и налил всем водки.

– За знакомство! – сказал Филипп Григорьевич. – Я чуть отпил и поставил стакан на стол. – Нет, так не пойдет! Ты, что больной? Парень на вид крепкий или не уважаешь нас? Что мы не люди?

– Уважаю, – ответил я.

Моя зазноба стала говорить о том, что я спортсмен и мне нельзя. Отец Светланы так и не понял, отчего нельзя, не желал понимать, таращил на меня глаза и сильно возмущался:

– Вон, какой торс. Здоровяк и не хочешь выпить, странно это, странно.

– Папа, у Андрея завтра соревнования. В другой раз.

Филипп Григорьевич махнул на меня рукой и стал пить молча без тостов. Выпивка была – одна водка, вина здесь не держали, закуски также были не прихотливы – соленые огурцы, помидоры, капуста, селедка и еще что-то из острого и соленого. На горячее Мария Федоровна подала жареную картошку тушеную в печи, с мясом. Она мне понравилась.

Меня разносолы, приготовленные Марией Федоровной, не шокировали. Разговоры за столом порой были покруче, поострее и посолонее самих закусок. Мне было трудно ориентироваться. Я часто терялся, и вел себя неординарно, не зная, как отвечать на реплики Филиппа Григорьевича. Он задавал тон за столом. Был груб и напорист. Светлане и Алексею передо мной было неудобно. Мария Федоровна сидела тихо. Она себя чувствовала виноватой.

– Вот, моя доченька! Одна моя кровиночка! – гнусавил, напившись, Филипп Григорьевич, а затем вдруг начинал ругать себя за то, что не пригласил отца Татьяны Полнушки:

– Вот была бы компания. А то и выпить не с кем.

Свой стакан водки я так и не допил до конца. После, при расставании хозяин, повиснув у меня на плечах, не удержался, и заплетающимся голосом сказал мне:

– Андрей, я раньше спиртного в рот не брал, религия не позволяла, а вот теперь, пожалуйста. И правильно делаю. Я, русский, понимаешь, русский до глубины души. Наши, мусульмане в праздничные дни кумыс пьют, в тяжелые времена травку курят, а я не хочу пить кумыс, он слабый, не хочу курить травку, лучше буду пить водку. Она и в праздники хороша и в тяжелые времена. От нее легче избавиться, чем от наркоты.  Я бы избавился, но тяжелые времена, начавшиеся в сорок первом году… – он махнул в сердцах рукой, помолчал, а затем продолжил:

– Ты, тоже русский! Неправильно все это, – и Филипп Григорьевич показал на мой стакан. – На горе оставляешь!

Я, признал в отце Светланы, алкоголика: его волосы были всклочены, под глазами мешки, лицо худощавое, измождено резкими длинными морщинами. Было в жизни что-то такое, что с давних лет тяготило Филиппа Григорьевича, вынуждало его быть с водкой на «ты» – пить и пить. Мое присутствие ему было на руку. Он моим визитом остался доволен, так как это дало ему возможность напиться. В водке Филипп Григорьевич находил успокоение, отодвигая мучившую его застарелую проблему – рану военных лет, которую невозможно было вылечить. К дочери он относился очень уж ласково, она была у него любимой, для сына ему не было жалко ни грубого слова, ни крепкого тумака. Я не понимал, отчего он так неодинаков в отношении к своим детям.

Алексей недолго побыл за столом. Филипп Григорьевич не выдержал его присутствия и, двинув горячим кулаком по столу, выгнал парня на улицу. Причина была до того пустячной, что я даже ее не заметил. Лишь обратил внимание на слова Светланы в защиту брата:

– Пап, да пусть сидит!

– Нет, не бывать тому! Марш отсюда. Мерзавец! – выкрикнул хозяин.

Минуты через две-три тихо незаметно следом за братом Светланы из-за стола выскользнула и Мария Федоровна.

– Знаю, побежала своего сыночка гладить по головке! – отпустил фразу в адрес жены Филипп Григорьевич.

Находиться долго в доме Светланы мне было тягостно и я, выразив желание освежиться, выбрался во двор. Больше я за стол не сел. Моя невеста из-за поведения своего отца чувствовала себя передо мной неуверенно. Ее зеленые глаза выражали тревогу. Что-то девушка не договаривала. Мы в тот день не были откровенны. Нам не хватало взаимопонимания. Я искал руки Светланы и не находил их.

Время пролетело быстро. Я его не заметил. Очнулся лишь, когда услышал вдруг слова своей принцессы:

– Ой, тебе уже пора! – сказала она. – Быстренько собирайся и пошли на станцию. Остался последний рейс, больше автобусов на сегодня не будет. Идем, я тебя провожу, да и мне нужно торопиться: баня совсем простынет.

Я уехал один. Глаза у Светланы были печальны. Я это чувствовал, может оттого, что она на прощанье меня не поцеловала. Такого раньше не было.

Долго-долго в окошке старого пазика я видел перед собой ее образ. Девушка стояла и на прощанье махала мне рукой. По прошествии времени я понял, что тогда Светлана Зорова расставалась со мной, расставалась навсегда. Однако мне того не хотелось, и я чтобы, задуманное ею не сбылось, должен был приложить немалые силы. Светлана должна была под моим влиянием забыть на время о своих родителях и заняться собой, только собой. Этого было достаточно, чтобы она почувствовала себя моей, стала моей, была моей. Мне справиться с ее противостоянием удалось не сразу.

5

Эта моя поездка и знакомство с семьей невесты изменили наши отношения, если быть точным, их отношений просто не стало. Я, что только не делал, чтобы встретиться со своей зазнобой, но не мог. Она меня избегала. В техникуме мы уже не учились – готовились к защите дипломов. Я зря болтался по его коридорам, надеясь на случай. У нас было свободное посещение. Светлана могла мне попасться лишь во время консультаций. Но, не попадалась. Я не понимал ее и мучился.

Домой ко мне она ходить перестала. Однажды мой отец не удержался и поинтересовался:

– Да, а что, Светлана к нам заходит? Я уже давно ее не видел!

– Нет, не заходит, – ответил я, и тут же вышел в другую комнату. Мне трудно было разговаривать с ним о Светлане. Николай Валентович на женском фронте не имел поражений. Я предвидел, о чем он мне стал бы говорить. Его нравоучения мне были ни к чему. Тошно было на душе.

Тетя Надя – вахтерша меня порой не узнавала.

– Асоков, ни как ты! Что с тобой? Ты изменился. Ну, ладно, беги к своей!

Я пытался вытащить студенческий билет, показать его, но тетя Надя хватала меня за руку:

– Не надо, иди, я же сказала: разрешаю!

– И я, стремительно перескакивая через отдельные ступени, бежал вверх, находил нужную мне комнату, стучал в двери, услышав приглашение – заходил, приветствовал всех и осматривался, выискивая глазами свою зазнобу.

Я видел Валентину, Татьяну. В комнате порой мне попадался мой друг Виктор, но Светланы не было. Иногда я засиживался до полночи и все напрасно. Однажды я не выдержал и обратился к Преснову. Мне было стыдно искать помощи у него, но пришлось, так как я во что бы то ни стало, хотел поговорить со своей невестой. Ссоры ведь как таковой не было, если бы мы поругались, то тогда другое дело.

Виктор сжалился надо мной и однажды, когда мы, покинув общежитие, отправились по домам, сказал:

–Не знаю, чем ты провинился, но перед твоим приходом Светлана прячется. Залезает в шкаф и сидит там. Все это я тебе сказал для информации, запомни. Ты ничего не предпринимай. Иначе мне попадет: девчонки больше не пустят меня к себе. – Он помолчал, потер лоб, а затем продолжил:

– Я, сам понимаешь тоже в щекотливой ситуации. Не знаю, что и делать. Диплом, можно сказать в руках. Пора жениться! Чего тянуть. Валентина, дала добро, согласна. Но рядом Татьяна – я перед нею просто свинья.

– Но ты сделал выбор? – спросил я.

– Да, сделал, сделал, – сказал он, – однако мне тяжело, как-то не по себе.

Виктор Преснов понимал, что Татьяна – это девушка для него просто создана. Но ничего поделать с собой не мог. Чтобы освободиться от Валентины ему необходимо было время. А времени этого уже не было. Да и Валентина всегда была начеку, не подпускала парня к подруге и порой в минуты опасности, что того коня поднимала на дыбы. Мой друг раздражался и становился не управляемым. Татьяна тут же ретировалась.

Я, глядя на них, понимал, жизни у Виктора с Валентиной не будет. Они держались друг возле дружки только по причине того, что рядом находилась Татьяна. Вот она получит распределение, уедет, и не дай Бог, чтобы между ними пробежала черная кошка – они расстанутся, расстанутся навсегда. Их союз ничто не спасет. В будущем так оно и случилось. Зря, я тогда не вмешивался в их взаимоотношения.

Преснов помог мне, помог тем, что рассказал о том, где прячется моя зазноба, а еще его слова о переживаниях Светланы дали мне возможность понять – не все потеряно. Есть шанс помириться, маленький, но есть.

Из слов друга моя зазноба последние дни ходила чернее тучи – мрачной. Она ни с кем в комнате не общалась. Душа была закрыта на все замки.