Знают ли деревья

Знают ли деревья
Полина Сутягина

Промозглой дождливой осенью встречаются два человека. Они живут в одном подмосковном поселке, но их пути вряд ли бы пересеклись, разве что в очереди в привокзальном магазине, если бы не одно происшествие на перроне.Один – старик на закате своей жизни. Он вдов, а живущий в городе сын навещает редко. Второй –среднего возраста инженер, недавно купивший в поселке коттедж, и… недавно разошедшийся с женой. Казалось бы, у них мало общего, лишь чувство одиночества. Но даже это чувство они переживают по-разному.Говорят, когда тебе тяжело, надо начать помогать другому. Так решает мужчина. И его жизнь неуловимо начинает меняться. Также и образ мыслей старика.В затянувшейся осени люди ждут первого снега, как прикосновения очищающего дыхания зимы. Но им двоим нужно пройти через эту осень их жизней.

Полина Сутягина

Знают ли деревья

1.

Под старыми ботинками скрипнул свежий лед. Жесткая пленка замерзшей воды, покрывавшая пупырчатый асфальт, соприкасаясь с некогда крепкой добротной подошвой, норовила сбросить с себя их обладателя. Хозяин ботинок был под стать обуви. Хорошо сложенное и когда-то крепкое тело теперь боялось льда, хотя в молодости его бы не напугало затвердевание вчерашней измороси. Но то было много, очень много лет назад… Подошва скрипнула и подалась вперед, тело накренилось в другую сторону и начало медленное и печальное падение, пока столь крепкая ранее спина не встретила жесткость вмерзшей в асфальт воды. Это был конец.

В его возрасте такое падение означало потерю последней прелести жизни – свободы передвижения. Было страшно даже пошевелиться, ожидая почувствовать боль там, где ее раньше не было, или еще хуже – ничего не почувствовать – своего тела, конечностей. Холод замерзшей воды стал просачиваться через тонкое пальто, и старая спина заныла – он мог ее ощущать.

Чьи-то руки подхватили лежавшего на платформе старика и потянули вверх. Он не сопротивлялся, но особо не помогал. Тело, оказавшееся вдруг снова в вертикальном положении, заныло обиженно и тоскливо, как щенок, не понимающий, за что жестоко наказан. До сознания с трудом долетел смысл шевеления губ пришедшего на помощь. Может ли он идти? Да он и сам не знал… Сцепившись, словно две каракатицы, двое поползли по перрону. Впереди – маленькая пологая лестница – стала непростым испытанием. Наверное, уже жалеет, что связался, – казалось упавшему.

Старые ботинки проскользили по ледяной корке и встретили подмерзшую землю – испытание перроном было окончено. Боль потихоньку разлилась по телу, ни одна конечность не потеряла чувствительности, и воздух все с тем же усердием входил в легкие и выходил из них. Сердце издавало свой неравномерный стук, втайне надеясь на длительный отпуск, который оно, возможно, имело право требовать за все эти годы вполне исправной службы.

«Наверное, я дальше сам» – он вроде бы сказал это вслух, но мужчина не уходил. Вместо этого поинтересовался отдаленностью жилища старика и, выяснив это из невнятного объяснения, оставил спасенного, чтобы отыскать машину. Задача эта была не из простых – основная дорога шла с другой стороны от поселка. Но, по-видимому, незнакомец обладал не только умением поднимать неповоротливых стариков с промерзшего перрона, но и даром убеждения, поскольку вскоре он вернулся вместе с хозяином машины. Двое мужчин помогли старику забраться в большой блестящий джип, который доставил их до лесной тропинки и уехал. А мужчина остался.

«Вам что, нечем больше заняться, чем возиться со мной?» – старику показалось, что он и это сказал вслух, но мужчина не ушел, а повел его к дому.

***

Незнакомец с перрона стал навещать спасенного им старика. Он приносил еду, хотел даже вызвать врача, но встретил угрюмый протест пострадавшего. Да и к тому же старик казался крепким, мог снова сам передвигаться и не показывал на лице или через обычные в этом возрасте вздохи, как болит его спина. Мужчина догадывался, что такое падение не прошло бесследно для старого тела, но он не был ни другом, ни родственником упавшему, и не смог настаивать на враче.

Старые жилистые руки перебирали разложенные на столе покупки – пачку печения, пакеты с крупой, мяли хлебную корку через пластиковый мешок. Зачем все это? Он не мог заставить забрать все обратно, поэтому заварил чай, чтобы хоть как-то соответствовать роли хозяина, когда второй переборщил с ролью гостя. Можно было ограничиться лишь пачкой печенья, или вовсе не приходить… Зачем все это? Чайник закипел. На столе теперь не было место для чашек.

Замерев с чайником в руке, старик смотрел на стол, не понимая, что делать – то ли нести назад чайник, то ли одной рукой расчищать для него место… Все это было так сложно… Зачем он пришел и так все усложнил?

Мужчина заметил замешательство старика, и стал перекладывать еду на пространство перед дверцами у серванта.

«Теперь нельзя будет открыть» – разве он сказал это? Нет. Ведь гость не остановился.

2.

«Наша жизнь отнюдь не мера всех вещей…» – всплыли в его голове чьи-то слова. Он потянул за ниточку памяти, но тонкая связь слов не смогла поднять из замшелых глубин имени хозяина фразы. Кажется, это был какой-то француз или швейцарец, лекцию которого он случайно услышал. А говорил он о том, что если нам с позиции нашей малой жизни не постичь Вселенную, то из этого не следует, что она лишена смысла сама по себе.

За окном вагона проплывал спокойный осенний пейзаж сельской местности. Людей в электричке было не много. Кто-то спал, кто-то так же, как он, уткнулся в окно, мужчина на соседней лавке с отстраненным видом читал газету, время от времени вступая в бой с громкостью ее листов, с хрустом принуждая раскрыть чтецу новые сочетания букв.

Сидящие в вагоне как будто всем своим видом подтверждали течение его мыслей. Мелочность одной-единственной жизни, незначительность его собственного существования. Зачем он помещен сюда, сейчас, в этот вагон, в этот полуясный осенний день, когда солнце играет в жмурки с облаками, а листья то сверкают, как золоченые купола церквей, то буреют, словно забытые хозяйкой тряпки? Для чего все это?

Старика он заметил сразу как покинул беззубый рот электрички, жамкнувший дверями за его спиной. Что-то в тяжелой походке пожилого мужчины, вышедшего из соседнего вагона, было не так. В уме промелькнуло слово, значение которого никто бы не хотел обрести в своей голове. Движения впереди идущего были какие-то вялые. Вдруг нога его резко выехала вперед на тонком льду, и все тело начало медленно рушиться, тоже как-то неестественно, как будто разваливалась на кубики детская башенка.

Он поспешил к упавшему. Старик лежал на спине, широко распахнутые глаза смотрели сквозь наклонившегося над ним мужчину, в небо. На мгновение показалось, что старик мертв, и он тоже замер в нерешительности над нагромождением кубиков, удерживаемых вместе старым пальто. У основания крупного носа, вблизи неровно выбритой поверхности над верхней губой в морозном воздухе появилось маленькое облачко дыхания.

Подхватив тело упавшего, он с силой вытянул его вверх. По дороге старик, кажется, пытался говорить с ним, но рот плохо слушался, и мужчина не разобрал слов. Ему, впрочем, не очень-то и хотелось знать, слова ли это благодарности или, наоборот, ворчание. Его мало заботил этот старик, но желание доставить его куда-то – домой ли, в больницу ли, напоминало мужчине что-то похожее на цель. То, чего ему так не хватало в эти дни.

Он решил, что будет навещать старика. Сил заботиться о себе самом у него не было, а о ком-то ином, даже чужом ему – наоборот, их придавало. К тому же старик жил один, был слаб после падения, и действительно нуждался в заботе, хотя и глядел неприветливо.

***

Все будто нарочно выскальзывало из рук. Как трудно было собрать мысли, движения воедино. Они словно существовали в разных местах или временах?.. Все путалось. А тут еще – снова пришел этот парень, нет, наверное, его уже можно было счесть мужчиной. Старику из глубины его лет гость казался еще стоящим на берегу ямы времени. Однако мы все свалимся в нее, рано или поздно… Все, кто когда-либо поднимался в гору, знают, что с нее придется спуститься. Это естественный ход вещей…

Ну вот, мысли снова привели его совсем не туда. А зачем, собственно, пришел этот человек в хороших ботинках, крепкой куртке, переминавшийся у двери с авоськой в руке? Однако небрит. Хм…

Сумка снова была опустошена, и ее внутренности заполнили поверхность стола. Очень неудобно. Пришлось снова переносить их к серванту, в холодильник, к плите… Столько суеты от этого человека. А ведь, кажется, он называл себя. Впрочем, не вспомнить.

Чай был заварен. И не оставалось ничего другого, как двоим – не слишком приветливому хозяину и немного навязчивому гостю – сесть за стол, только что освобожденный от требухи авоськи.

***

– Как Ваша спина?

– В моем возрасте на этот вопрос не может прозвучать хорошего ответа.

– Я имел в виду, после падения.

– Пейте чай, а то остынет! – «Вот ведь привязался… к спине».

– Вам не тяжело здесь, одному?

– Нет. Иногда приезжает сын, – «Редко, очень редко… Но тебе это знать необязательно».

– Я могу заходить время от времени. Помочь с чем-то.

«Тебе делать больше нечего?»

– Я живу недалеко… один. Теперь. – «А можно было и не говорить этого. Старик вроде не из болтливых, может, и не спросит…»

– И куда семья делась?

– Распалась.

– Как печенье? – «Распалась… хм…»

– Развелись.

– А до того – свелись что ли? Слово какое-то… Будто кто-то сводит и разводит. Как сваха…

– Согласен. Лучше назвали бы «расход», – «А не такой он и молчун, оказывается».

3.

Он вернулся в пустой дом. Топить камин желания не было, вместо этого просто подкрутил вентиль батареи в комнате, и опустился на кровать. Здесь должен был гореть мягкий желтоватый свет, пахнуть стряпней, здесь должна была быть жизнь и женский голос, а теперь только – холод осени, взбрызнутый дождем. Он закрыл лицо руками и повалился на них, упирая локти в колени. Мир казался маленькой черной точкой, где не было ничего… ничего…

Все важные до того достижения казались несущественными. Отчего же они казались первостепенными, когда было то, что мнилось не таким, и вот когда его не стало… все остальное как-то поблекло, потеряло вкус. Как такое могло произойти?

Небо темное и холодное нависало над домом, пронзенное немногочисленными точками звезд. Какая глупость посвящать их сиянию стихи, и все же взгляд на ночное небо дарует некое подобие успокоения. Быть может, осознание своей ничтожности перед бескрайностью Вселенной преуменьшает значимость и проблем.