Тайны Парижа

Лицо шевалье было грустно и торжественно. Де Монгори был поражен этим и, взяв под руку шевалье, направился с ним к большой мраморной лестнице с железными перилами, которая вела в замок; потом он поднялся в первый этаж и, открыв дверь, прошел целую анфиладу огромных зал, старинных и печальных, сохранивших на себе следы прошлых веков.

Наконец он ввел его в кабинет, большую комнату, отделанную гобеленами, стены которой были увешаны оружием и охотничьими принадлежностями, а мебель из черного дуба была сделана еще во времена Реставрации; посреди комнаты, на возвышений, стояла кровать с точеными колонками и саржевыми занавесями и украшенными гербами спинками – последние остатки того века, когда все принимало гомерические размеры.

Налой, ступеньки которого были покрыты брокаром, стоял между двух окон под венецианским зеркалом, а Часослов с раскрашенными гравюрами, лежавший открытым на пюпитре, свидетельствовал, что Монгори, как ревностный и усердный христианин, молился утром и вечером.

Маркиз сел в широкое кресло с золочеными гвоздиками и, указав шевалье на стул, ждал молча, чтобы последний объяснил ему причину своего приезда.

– Маркиз, – начал шевалье, – я уехал из Парижа две недели назад, чтобы отправиться в Италию. Я приехал в Марсель, и судьбе угодно было, чтобы я остановился как раз в том же отеле, где остановился и генерал барон Флар де Рювиньи, ваш двоюродный брат.

При этом имени маркиз вздрогнул, лицо его приняло недовольное выражение, и он презрительно улыбнулся.

– Я не думаю, шевалье, – возразил он, – чтобы мой уважаемый кузен де Рювиньи дал тебе какое-нибудь поручение ко мне. Июльская революция разъединила нас навсегда; между нами легла пропасть.

– Извините, – перебил его грустно шевалье, – быть может, это и так, но неугодно ли, маркиз, выслушать меня до конца…

– Говори, – сказал маркиз, насвистывая какой-то мотив.

– Генерал вернулся из Африки, – продолжал шевалье, – мы пожали друг другу руки и вместе пообедали; я был разбит от усталости и намерен был лечь рано. Генерал, который был чем-то озабочен, наоборот, захотел пройтись. После часовой прогулки он отправился в Большой театр. Три часа спустя он вернулся, вошел в мою комнату и разбудил меня.

Шевалье остановился и посмотрел на маркиза де Монгори. Тот слушал его внимательно и с любопытством и жестом просил его продолжать рассказ.

– Генерал был бледен, лицо его судорожно подергивалось, глаза горели негодованием; вид его испугал меня.

– Боже мой, – спросил я его, – что с вами?

– Меня, – сказал он, – оскорбили в том, что у меня есть самого дорогого, и оскорбили так грубо, что я должен убить этого человека. «Как его зовут?» – спросил я. Он показал мне визитную карточку, и я прочел: «Капитан Ламбер». Это имя было мне совершенно незнакомо. Я хотел спросить генерала, но он остановил меня. – Одному Богу пусть будут известны те гнусные слова, которыми этот человек оскорбил мою честь. Я дерусь с ним завтра, на рассвете, и вы будете моим секундантом.

Шевалье опять остановился. Де Монгори слушал, и сердце его тревожно забилось. Однако у этого человека так велика была гордость своим родом, что он никак не мог допустить, чтобы один из Фларов погиб на дуэли.

– На другой день, – продолжал шевалье, – мы вышли из отеля на рассвете и отправились на место поединка; наши противники были уже там. Капитан Ламбер, еще очень молодой человек, явился в сопровождении господина лет сорока с лишком. Обменявшись приветствиями, мы бросили жребий, чтобы выбрать шпаги, смерили их, и противники стали по местам.

Шевалье остановился еще раз; де Монгори вскочил бледный, как мертвец.

– Дальше, что же дальше?..

– Генерал, превосходный фехтовальщик, встретил противника, достойного себе; он потерял хладнокровие и яростно напал на Ламбера. Капитан отразил первый удар, затем второй, потом раздался крик… Генерал выронил шпагу и схватился левой рукою за грудь. Я поддержал его. «Мне холодно, – сказал он. – Я умираю… Поезжайте в Монгори, к Флару, и скажите ему: „Рювиньи умер, у Монгори нет детей; неужели род Фларов угаснет?“

Шевалье остановился и взглянул на маркиза. Подобно тому, как гигантский дуб, вырванный потоком, подмывшим его корни, некоторое время еще стоит и качается, прежде чем упасть на землю, так и маркиз де Флар-Монгори зашатался, и шевалье сделался свидетелем невыразимого горя, мрачного, ужасного, но не вырвавшего ни одной слезы. Если бы у генерала был сын, то Монгори пролил бы по своему кузену, упавшему в его мнении, слезу, соблюдая приличие, – и этим бы все и кончилось. Но генерал умер, не оставив потомства.

Маркиз зашатался, потом шевалье увидал, как он упал на колени, громко вскрикнув, и в этом внезапно сгорбившемся старике, точно дереве, сломленном бурей, с руками, воздетыми к небу, ему показалось, что он видит олицетворение, воплощение всего геройского рода, возмущающегося тем, что час его пробил безвозвратно. Он долго стоял на коленях, со стиснутыми руками, не спуская глаз с потемневших рамок фамильных портретов великого поколения Фларов, украшавших стены кабинета, забыв, под тяжестью одной ужасной мысли, что род его угаснет, не только о присутствии шевалье, но обо всем мире.

Долго старый франк, неподвижный и коленопреклоненный, казалось, беседовал с безмолвными предками, один за другим сошедшими в могилу, с молитвой на устах, как подобает солдату-христианину, и глазами, обращенными вдаль, где им казалось, что они видят свой продолжающийся и возвеличивающийся род.

Вдруг маркиз вскочил, выпрямился во весь рост и воскликнул:

– Господи, Ты, которому служили мои предки, ради которого умер во время Крестового похода первый барон из нашего рода, неужели Ты не совершишь чуда и не даруешь последнему из маркизов Фларов, шестидесятипятилетнему старику, готовившемуся умереть без отпрыска своего рода, если он женится на краю могилы, кровного наследника, который, как и он… будет носить имя Фларов и продолжать его поколение!

Потом, как бы услыхав тайный голос, сходящий с неба или вышедший из полуотверзшей могилы предков, пророческий и торжественный, ответивший ему утвердительно, Флар гордо взглянул, откинув свою благородную голову, и воскликнул:

– Не бойтесь: род Фларов не угаснет!

XXIV

Почти в то самое время, когда шевалье д'Асти, весь в пыли, въехал во двор замка Монгори и прошел вслед за маркизом в его кабинет, чтобы сообщить ему о дуэли в желаемом освещении, – читатель, вероятно, уже заметил, как он исказил факты трагической смерти барона де Рювиньи, – карета, запряженная двумя крепкими нормандскими лошадками, мчалась во весь опор по дороге, пролегающей вдоль берега реки и ведущей к Порту, старинному замку Фларов.

Каретой управлял человек лет около пятидесяти, судя по одежде – дворянин, постоянно живущий в деревне; несмотря на седеющие волосы, он был силен и цветущ вследствие частого пребывания на воздухе.

Дюжина собак помещалась в карете; охотник, ехавший верхом, сбоку кареты держал в поводу прекрасную лошадь лимузинской породы, серую, с небольшой заостренной мордой, огненными глазами и худощавыми мускулистыми ногами.

Старый дворянин стегал сильной рукой упряжных лошадей, бежавших доброй рысью, и менее чем в час доехал до опушки леса, простиравшегося между Портом и Монгори и тянущегося на запад на протяжении нескольких миль и покрывающего цепь холмов, образующих правый берег Ионны.

В этом месте лес перерезан просекой, какие прокладываются местами в лесах, предназначенных для псовой охоты; просека находилась как раз на полпути между Портом и Монгори.

– Ого! – сказал дворянин, передавая вожжи слуге, сидевшему рядом с ним. – Я первый приехал на место свидания, и это чрезвычайно странно, потому что назначенный час давно миновал.

Он посмотрел на часы.

– Одиннадцать часов! – сказал он. – А назначили съехаться в десять. Неужели Монгори уехал в лес, не дождавшись меня? Сегодня его псари делали облаву.

Барон Пон – это был он – охотился каждый день с Фларом-Монгори, и он был прав, удивившись такой неаккуратности, потому что маркиз был чрезвычайно точен во всем, что касалось охоты, в особенности, когда облаву делали его люди.

Барон громко затрубил в рог, призывая начать охоту. Но никто не ответил ему, тогда он увидел между деревьями двоих из людей маркиза, одетых в охотничьи ливреи: это были псари, державшие ищеек.

– Сейчас узнаем, – сказал барон, вскакивая на прекрасную лимузинскую лошадь, – что случилось с Монгори.

Он снова затрубил; ответа опять не последовало.

– Гей! Брокардо, – крикнул барон псарю маркиза, – не переменили ли вы час охоты?

– Нет, господин барон. Вот уже час, как мы ждем маркиза.

«Это странно! – подумал де Пон. – Монгори всегда аккуратен».

Протрубив в третий раз и не получив ответа, барон подумал, что Монгори заболел. Он направился к замку своего соседа.

Мисс Арабелла, так звали кобылу, шла галопом и через четверть часа была уже у замка; барон увидел на дворе старинного феодального здания свору собак и оседланную лошадь маркиза, которая нетерпеливо била о землю копытом; в углу двора стояла другая лошадь, совершенно незнакомая барону, вся в мыле, с ногами, забрызганными грязью до самого живота – первый признак, что она сделала длинный путь.

Эта лошадь произвела странное впечатление на барона.

– Где же твой барин? – спросил он поспешно у одного из слуг.

– Господин маркиз уже садился на лошадь, – отвечал слуга, – и мы готовились ехать, как вдруг прискакал какой-то незнакомый господин.

Лакей указал на лошадь.

– Как его зовут?

– Я его не знаю, – ответил слуга, недавно служивший у маркиза, а потому никогда и не видавший д'Асти. – Господин маркиз повел его в свой кабинет, где они заперлись и пока еще не выходили. Мы ждем господина маркиза.