Тайны Парижа

– Иди, да поторапливайся.

Лакей поклонился и проворно спустился по тропинке, а шевалье, направившийся в замок Монгори, услышал удаляющийся конский топот.

– А! Дорогой маркиз, – прошептал с иронией д'Асти, – я верну свою жену, несмотря на вашу любовь. Бедный безумец! У вас не хватит сил бороться со мною, и только со шпагою в руке вы могли бы одолеть меня, но и это меня не пугает; вы член нашего общества, а волки не едят друг друга…

Шевалье вошел в замок никем незамеченный. Де Пон преспокойно спал, а его племянник считал тем временем миллионы, которые Маргарита принесет ему в приданое; старый маркиз Флар-Монгори страдал бессонницей. Страсть у стариков всегда сильнее и опаснее. В течение сорока лет де Монгори питал отвращение к браку и имел мало общего с женщинами; но теперь, серьезно задумав жениться, он страстно, безумно полюбил Маргариту и ревновал ее ко всему, считая дни и ночи, отделявшие его от блаженства, как узник считает часы, оставшиеся ему до дня освобождения. Вот эти-то мечты и не давали спать маркизу. Тем не менее, в четыре часа утра, вдоволь намечтавшись о своем прекрасном будущем, он заснул. Но его тревожный сон, вместе того, чтобы служить продолжением его чудной мечты, давил его как кошмар. Влюбленный старик видел себя во сне дряхлым подагриком около молодой и красивой жены. В этом грустном замке, где он скрыл свое сокровище от всех глаз, он видел себя одиноким, покинутым у очага, с нахмуренным лицом, взбешенным… Она убежала… убежала навсегда вслед за прекрасным соблазнителем с медовыми речами, не пожалев своего мужа, который умрет от горя. Де Монгори проснулся, весь дрожа, с холодным потом на лбу. Начинало светать; маркиз встал, открыл окно, и утренняя свежесть охватила его пылающую голову.

– Я видел страшный сон, – прошептал он. К счастью, – прибавил он, мало-помалу успокаиваясь, – Маргарита прекрасна и умна… Я буду счастливейшим из мужей.

В это утро он должен был завтракать у невесты, а потому приложил все старания, чтобы одеться как можно элегантнее. Одевшись, он вышел к гостям, уже ожидавшим его на дворе, куда им привели оседланных лошадей. Шевалье, ночное путешествие которого осталось для всех тайной, казался хорошо выспавшимся и был весел. Барон, наоборот, был чем-то озабочен.

– Что с вами, дядя? – спросил д'Асти, когда подошел маркиз.

– Сам не знаю что, – ответил де Пон, – но я чувствую какое-то сильное беспокойство… мне кажется, что должно случиться что-то страшное.

Де Монгори невольно вздрогнул, но промолчал.

– Ну, едемте, – небрежно сказал шевалье. – Вы, дядя, самый счастливый из смертных, и я не понимаю, что может волновать вас.

– Сам не знаю, – прошептал барон. – Едем в Пон; я не знаю… но я видел во сне Маргариту…

Маркиз снова вздрогнул.

– Во сне я все искал ее, – продолжал барон, – и не находил.

Де Монгори вздрогнул и вскочил на седло с проворством юноши.

«Ого, – подумал д'Асти, – поневоле поверишь в предчувствия!»

Три всадника поскакали по дороге в замок де Пон, куда и приехали через час. У дверей замка барон де Пон заметил идиота Нику, который, взглянув на него и его спутников, захохотал.

– Ха-ха-ха! – воскликнул он. – Вот они, принцы… отец и возлюбленный княжны… вот они! Но они не получат ее, ни тот, ни другой… нет… нет!

И, говоря это, идиот полез в карман и вытащил кожаный кошелек, в котором загремело несколько медных монет.

– И я не получу ее… – добавил он грустно, – а другой.

– Бедный сумасшедший! – прошептал де Монгори.

– Не настолько, как вы думаете, – заметил шевалье.

– Почему?

– Потому, – продолжал, улыбаясь, шевалье, – что он понял, что для того, чтобы жениться, будь то на крестьянке или на княжне, нужны деньги.

Де Монгори бросил в шляпу нищего два экю.

Чтобы объяснить присутствие Нику у ворот замка, надо вспомнить, что накануне он проводил Гонтрана до хижины дровосека, а затем обратно до входа в парк, где де Ласи привязал свою лошадь. Там нищий вторично спрятался в нескольких шагах от Гонтрана и начал ждать. Спустя несколько минут он снова увидел Гонтрана, несшего на руках что-то белое; затем он видел, как тот вскочил на лошадь и быстро ускакал… У идиота наступило минутное просветление. Он догадался обо всем, понял все… Нику хотел закричать, но ни один звук не вылетел из его груди; он хотел бежать за похитителем, но ноги отказались служить ему, и Нику стоял неподвижный, без голоса; безумие снова овладело им, и вместе с безумием он забыл о случившемся; однако силы скоро вернулись к нему, и Нику преспокойно направился к замку, напевая свой излюбленный мотив. Нику зашел на кухню, где ему дали поужинать, потом вместо того, чтобы тотчас же отправиться в Шатель-Сенсуар, бедный малый подсел сначала к огню, а потом, перешагнув порог, уселся у двери и задумался.

– Он ночует здесь, – сказал управляющий барона, – сведите его в собачью конуру.

И Нику лег около собак, на подстилке. На другое утро, прежде, чем отправиться в деревню просить подаяние, он сел и старался припомнить все случившееся накануне и, разумеется, вспомнил, если так насмешливо приветствовал шевалье и де Монгори. «Они не получат ее, ни тот, ни другой, ни даже я!»

XXXIII

Войдя в вестибюль замка под впечатлением мрачных предчувствий, де Пон чувствовал, как сердце его тоскливо сжимается и, встретив первого попавшегося лакея, спросил его:

– Барышня встала?

– Нет, господин барон, мы еще не видали ее сегодня.

– Разве она больна? – нахмурившись, прошептал барон. – Она всегда встает в восемь часов.

В это время мимо проходила горничная Маргариты.

– Барышня еще не звонили, – сказала она.

Де Пон, подозревая недоброе, оставил племянника с де Монгори и быстро поднялся в комнату дочери. Он постучал, но не получил ответа. Кровь застыла в жилах бедного отца, который, предчувствуя несчастье, повернул ключ в двери. Он вошел. Комната была пуста, кровать не смята.

– Маргарита! – крикнул барон. – Где ты?

Он открыл дверь хорошенького будуара, напоминавшего гнездышко голубки… Будуар также был пуст. Только на камине лежало письмо. Де Пон схватил его, быстро пробежал, и руки его опустились. Барон остолбенел, глаза его остановились на прощальном письме дочери. Он вскрикнул… это был крик львицы, у которой отняли ее детеныша и которая находит свою берлогу пустой. На этот крик сбежались слуги, а за ними шевалье и де Монгори. Все остановились на пороге, пораженные видом старика, глядящего на пустое гнездо улетевшей голубки. Шевалье д'Асти, которому одному была известна причина горя де Пона, подошел к нему и воскликнул:

– Боже мой! Дядя! Что с вами? Голос его дрожал… Он был бледен.

– Возьми и читай, – прошептал старик, протягивая ему письмо.

Шевалье взял его, прочитал и воскликнул:

– О, вероломство!

Де Монгори, ничего не понимавший, вырвал письмо из рук шевалье и в свою очередь прочел его. Едва он взглянул на письмо, где Маргарита писала, что любит Гонтрана и чувствует отвращение к старику, как он понял все… Маргарита была потеряна для него. Маргарита будет женою другого… и род Фларов угаснет.

Лицо старика, сначала бледное, как у мертвеца, вдруг побагровело, глаза налились кровью и, казалось, вышли из орбит. Маркиз вскрикнул и упал на пол. Маркиз де Флар-Монгори, последний отпрыск славного рода, упал мертвым, пораженный апоплексическим ударом… Он умер на глазах своего старого друга, на дочери которого хотел жениться, а его старый друг стоял мрачный и печальный, напоминая собою статую отчаяния.

Все окружили маркиза, умершего так внезапно, что в смерть его никто не хотел верить. Д'Асти, схватив руку де Пона, сказал ему:

– Дядя, милый дядя… Гонтран благороден… Он женится на Маргарите… Наша честь будет спасена!

Но в эту минуту, как будто сама судьба решила опровергнуть слова шевалье, дверь отворилась и в комнату вошла женщина, одетая во все черное. Она была бледна и грустна и имела вид покинутой жертвы. Женщина прошла мимо удивленных слуг и направилась прямо к убитому горем отцу.

– Барон, – сказала она, – я скажу вам одно слово, назову одно имя, и вы все поймете. Вашу дочь обольстил и увез Гонтран де Ласи. Я пришла присоединить мое горе к вашему и предложить вместе отомстить ему!

Эта женщина стояла так униженно и робко перед де Поном, который предавался мрачному отчаянию, что он спросил ее:

– Кто вы, сударыня, и какое мне дело до вашего горя и мести?

– Барон, – продолжала женщина, опуская глаза, но спокойно, – я была бедная девушка, обольщенная, как и ваша дочь; меня похитили, тайно повенчали и тщательно скрывали от глаз света… Теперь я покинутая, обманутая и презираемая жена.