Зов горящих кораблей

Ужасная во всех смыслах, пасмурная и дождливая погода царила в небесах, охватив и город. Всюду грязь, слякоть, бегающие в панике люди, огромные очереди, стоящие и грызущиеся за места к ларькам с липовыми лекарствами. Настоящие закончились как минимум полгода назад. Ещё глупее были толпы зевак, созерцавших на огромный экран, расположенный на здании жилого дома, откуда вещает совет. Они ловко перебирают словами как картами в дураке, заставляют верить в себя, но этих зевак становится меньше, совет, кажется, начинает терять хватку. Людьми завладевает страх и недоверие по отношению к власти. После, как мне казалось целой вечности в гордом одиночестве, особых изменений не наблюдалось. Разбитые и пустые витрины ларьков, некоторые надёжно защищены, после серии постоянных нападков со стороны рейдеров, бандитских группировок или же обычной шпаны, родители которых не способны оплатить обучения своих чад, у большинства их просто нет. Сироты сиротами. Трупы людей, крыс и собак, раскиданных у сточных ям и трупный запах из самих канализаций – самый явный вестник неминуемо надвигающейся чумы. Вздёрнутые на фонарях или свисавшие с крыш или просто лежавшие в грязи трупы – обычное явление для третьего уровня Блаунза. Не удивлюсь, если на любовном мосту до сих пор собираются отчаявшиеся самоубийцы и падают вниз, словно капли дождя.

Через час, мне надоело слоняться без цели и смысла. Развернув свёрток, утонувший во внешнем кармане, я обнаружил там две сотни кредитов. Старик отдал мне практически всё своё месячное жалованье. Жертвует собой ради меня. Стыдно обрекать его на тяжёлую старость.

Первым делом, на выделенные средства, я сходил в цирюльню, избавившись от бороды, в которой нашлось место для доброй части объедков, вместе годных на неплохой такой обед и привёл в порядок волосы, оставив короткую чёлку. Так сказать, привёл себя в рентабельный вид.

Выйдя на тухлый воздух, везде он был неприятный и несвежий. Я понял и принял своё поражение против слов Норрингтона. Мне необходима какая-нибудь работа, нужно выплачивать долги, с таким минусом, какой скопил я, и на второй уровень не пустят. В поиске интересных личностей, представляющих заманчивые вакансии, я направился в место, где они любят собираться.

Открыв хлипкую, из-за многочисленных ударов ногой дверь, я почуял ставший для меня родным запах пойла. Хоть я давно и не посещал этот бар, он ни капли не изменился. Запрещённые правительством кулачные турниры приобрели ещё больший ажиотаж. Правда, приходиться отдавать шестьдесят процентов прибыли урядникам, чтобы те закрывали глаза на эти турниры, их жесткость и подчищать базу данных живых людей, а трупы отдают на корм свиньям. Не менее популярны были азартные игры. В настоящее время, чтобы выжить, необходимо несколько миллионов на счету. Азартные игры могут обеспечить необходимое пополнение счёта, но риск поражения гораздо выше, за мухлёж и шулерство ломают пальцы, лишая шустрых парней их драгоценной скорости. Но иного выбора нет – приходиться подписываться под этим риском, чтобы хоть как-то прокормить себя. На входе, я успел разминуться с каким-то борзым типом, толкнувшим меня на рейл с тупыми углами. Я толкнул его в ответ. Двумя руками. Прямо в плечи. Он повалился на своего пьяного дружка, со сдавленной мордой.

– Э! Ты на кого зуб точить собрался!?

– Да пошёл ты, фрик[4 - Франц. – freak.]! – я оттолкнул его вновь.

– Слышь! Хамло! Пошли, прогуляемся! Ты видно не понимаешь, на чьей территории выделываешься, пропащий! – вступился друг, дёрнув на улицу своего товарища, но тот остался занимать место в проёме.

– Мать твоя пропащая, batard![5 - Франц. – Ублюдок.] Если ты так горишь пойти погулять, то иди со своим ami-pede[6 - Франц. Дружок – пидорок]и пердольтесь где-нибудь, чтоб вас никто не видел!

– Проваливайте! – прозвучало из-за барной стойки.

– Мужик сам на нас наехал!

– Мне плевать! Убирайтесь! – повторил голос.

– Ты ещё пожалеешь, Даррен! – прожужжали оба разом и удалились.

Я прошёл в зал, но не успел занять привычное место у барной стойки, как Даррен – трактирщик, крепко обнял меня. Мы знакомы года два. С поры, как я начал работать с контрабандистами. Мы занимались поставками алкоголя и запрещённых веществ. Раз за разом, нам улыбалась удача и тянула свои руки. Иначе мне не объяснить, как ни одна из наших поставок не была сорвана. Когда он обзавёлся достаточным количеством, личного спиртного, то он заполнил какое-то количество арендованных погребо?в доверху и открыл бар, на месте посудной лавки, какого-то зажиточного араба, получившего повышение и свинтившего на второй уровень. Его бар быстро обрёл стремительную популярность из-за своей атмосферы, редкого, качественного и доступного для многих пойла, да и денежных магнатов ему тоже было чем обрадовать. Это позволило ему стать честным предпринимателем. Даррен любит своё детище и старается модернизировать его по полной катушке, не жалея средств. Это и широкие плазмы, шесты для стриптиза, игровые автоматы, игорные стола, букмекерские кабинки, принимающие ставки на бои, те же ринги для борцов, мини-отель на втором этаже и многое другое. У местных Даррен в почёте. Он типичный мужик – разнорабочий, со шкафообразным телосложением: рост под два метра и вес около сотни. Каменное лицо, на котором красовался шрам ярко розового цвета, подарок от меня, при нашей первой встрече. Я тогда принял его, за рэкетира, желавшего перехватить мой груз. Ярко-зелёные глаза, нос картошкой, рыжие волосы, типичный остроугольный, порой игравший роль тряпки для лица и столов с рюмками. На теле классическая одежда трактирщика – кожаная жилетка, простая футболка, которая изрядно запачкана, такие же штаны, ну и запах перегара, еды и алкоголя.

Бар, как и всегда, был заполнен под завязку, все смотрят спортивные матчи прошлого, наслаждаются танцами на шесте в исполнении «ночных бабочек», перекидываются в картишки или стоят подле ринга. Такая обстановка вкупе с алкоголем прекрасно помогают отвлечься от насущных проблем, жаль эффект лишь временный. Из нового, я заметил появление настольного ногобола[7 - Прим. – Настольного футбола.], а также новый постер, на котором изображена одна из достопримечательностей Олд-Йорка – Статуя Творца Гектора, до того, как была разрушена. Помимо статуи, на постере был запечатлён Досвэлл Крэдвин в окружении людей, идущих разрушать этот памятник, во время государственного переворота в Олд-Йорке. Крэдвин лично положил начало революции на территории Альянса, до меня с советом. Только после его выступления начались массовые протесты. Именно он взял ход истории в свои сильные руки, начав писать новую историю. Славный был мужик…

Статуя была хорошо сделана, но была бы невероятной, не будь на ней лица Гектора, отмороженного урода.

– Не могу поверить, сам Алан Де Фаре! Я уж думал теперь ты, точно коньки откинул, а ты в какой раз обманываешь смерть, да ещё и без бороды! – он попытался ущипнуть меня за подбородок, но я отклонился назад, сев напротив стойки. – Предлагаю тебе бренди, за мой счёт!

– Сколько!? – нервно спросил я.

– Брось.

– Нет же! Сколько? – настоял я.

– Сто стакан.

Я выложил ему сотню кредитов, как кусок от сердца отрезал – подумал я. За хорошее пойло – не жалко!

– Ни разу не видел тебя в живую без бороды.

– Настолько плохо? – спросил я.

– Нет, нет! – отмахнулся он, наклонившись ко мне. – Даже очень, стал выглядеть моложе… И суровей.

– Хах! Суровей? – подивился я и следом начал опустошать стакан.

– Да. Где ты пропадал два года?

– Два!? Да ты чего, я-ж с пол года назад у тебя был, ну может восемь месяцев – край девять! – я взволновался не на шутку, с трудом держась на стуле.

– Алан, какой сейчас день и год? – подняв спину спросил Даррен.

– День не знаю. Часы не показывают, но год-то две тысячи сто тридцать первый и дураку понятно! – я воспринял вопрос как дурную шутку.

Даррен схватил за рукав официантку, забиравшую поднос с выпивкой.

– Какой сейчас год, Маришка? – покраснев, спросил он.

– Две тысячи сто тридцать третий. – ответила девушка, пытаясь выпутаться из его жирных объятий.

Дальше, дальше как в тумане.

– Мне… Мне… Позвонить! – вскочил я. —У гостиницы тот же номер, да? Да!? Ага, ага… Нет! Просто… Нормально у меня всё!

На меня словно ведро холодной воды вылили. Всё вокруг – не соображаю ничего. Какой две тысячи сто тридцать третий?! Как!? Я же… Чёрт… Я чуть не сорвал полку с лежащим на ней телефоном, взявшись за неё бешеной хваткой. Пальцы сами набирали номер.

– Ало! Кто!? Я, чёрт возьми! Кто ещё позвонит в это богом забытое место!? Норрингтона! Норрингтона! Живей! Да-да, Эмми! Прошу! – я переступал с ноги на ногу, дёргаясь и отмахиваясь от наседавшего Даррена. – Всё хорошо! Не лезь! Не твоё дело!

– Алан? – прозвучал обеспокоенный голос Норрингтона.

– Ричард! Две тысячи сто тридцать третий! Две тысячи сто тридцать третий! Я брежу или всё это сон! Нет-нет! Я точно свихнулся… – я сжимал кулак и трубку.

– Не свихнулся, Алан. Я не хотел говорить тебе сразу, наверное, нужно было, но я посчитал… – голос обломался.

– Что посчитал!? Ну! Не молчи! Я прошу!

– На фоне твоих постоянных нервных срывов, старых боевых ран, пыток, баталий с выпивкой и кошмарами по ночам, неадекватного поведения со всеми, кто тебя окружал, панических атак – твой мозг начал умирать. Ты начал забывать прошлое, всё в тебе перемешалось. Рассудок помутился. Ни один из приглашённых мной врачей не смог определить твой диагноз. Первый говорил об амнезии, второй о болезни Альцгеймера, третий и вовсе заливал о дисторсии времени.

– То есть, я стану дееспособным слюнтяем или забуду всё? – произносил я колеблясь.

– Однозначного ответа нет.

Я положил трубку.

– Даррен. Есть какая-нибудь работёнка? – вернулся я на своё место.

– Есть кое-что. Только бы убедиться, что у тебя всё хорошо и…

– Слава Крэдвину! Слава Альянсу! Разорвём порочный круг! Освободители смелее всех!

Освободители. Судя по мачете в их руках, они наврятли пришли просто поговорить о наболевшем. Я презрительно поглазел на Даррена, но по его недоумевающему и растерянному взгляду, можно было понять, что к их приходу он не причастен. Обстановка накалялась, посетители стояли как вкопанные, боялись пошевелиться и издать хоть малейший звук. В принципе, я был бы не против драки, но мне не выжить в схватке с шестью вооружёнными и обученными бойцами, даже с кольтом в виде туза. Мысленно приготовившись к неизбежному, как из-за спин моих потенциальных противников вышел их главнокомандующий. Он, в отличие от своих солдат был в красной броне, а не белой, из-за слишком яркого окраса, я не мог определить материал, из которого она была сделана. Броня скорее выглядела, как средство выделиться на фоне своих подчинённых, ежели защиты. Черты его лица мне не были интересны. Классическая челка, зализанная назад, выбритые линии на висках, как у малолетки. Самодовольная харя вызывала лишь отвращение. Мои рассуждения были прерваны его фразой:

– Вот он! В четвёртом ряду! За шестым столиком!