Мерцание страз

– Да. Привязался дознаватель, такой въедливый гад, всё меня уличить пытался. Денег нет, а батончик есть. Но я наврал, что накануне купил для неё в «стекляшке» и припрятал. А кто докажет-то? Чеки сказал, что выкинул. А следак мне: а ты знаешь, что ты кассу нам покажешь, и мы найдём в её памяти твой чек, узнаем, что ты покупал. Я говорю: хор, я в такой-то кассе брал, такие-то чипсы, сухарики и шоколадки. А сам думаю, если найдут, скажу, что слямзил батончик, не оплатил. Я так спокойненько им тогда и сумму выдал, какая у меня сумма была по чеку. Но видно они лишь пугали, это ж работа, кассу вскрывать, чек искать. А преступления-то никакого не было, просто разбирательство, и то лишь потому, что несовершеннолетние.

– И про влюблённость спросили? Ты ей в любви-то после признался? – рассмеялась Стася.

– Кому?

– Кате, Кате.

– Естественно, – недобрая усмешка пробежала по лицу Корнея. Инесса решила, что наверное девочка его потом бросила. Дальше стало ясно, что усмешка ещё долго будет сопровождать его рассказ, особенно при ответах на въедливые Стасины вопросы. – Спросили. К этому времени я для пользы дела признался Кате в вечной любви. И она, когда её что-то там спросили, сказала, что я пришёл на игры с ранья ради неё, и что я смотрел только на неё с раннего утра: сначала на трибунах, после на разминке, уверила, что я давно её любил. Я, честно, ничему такому её не учил, просто сказал, что люблю с первого класса. И не надо, Ин, так смотреть на меня. Портить алиби из-за того, что девочка обманута и будет после мучиться – да мне плевать, мне должны были поверить в этих разбирательствах. Не забывай, что мне стукнуло тогда всего одиннадцать лет.

– Да ладно. Ты был в неё влюблён. А она тебя бросила, – сказала Стася. – Все парни такие. Если их отшивают, говорят, что ничего и не было с их стороны.

– Реально не было. Замечал: она ко мне внимание проявляет, ну и в команде она, то есть удобно получилось: и в школе, и в спортшколе. Но как к ней относился, веришь?, не смог бы сейчас припомнить. Скорее всего никак, даже не дружили. Я вышел сухим из воды.

– Но Корней! Ты и был сухим! – уверила Стася азартно.

– Ну как сказать. Брата я бросил.

– Кузена, – поправила Инесса.

– Да. Ну и хватит о нём.

– А ты как хотел. Ты сам предложил – мы с Иннесой тебе подыгрываем.

– Ещё бы твердили, как дед, что из-за меня погиб брат. Из-за меня, ребзы, не из-за деда и стечения анти… антиквариатных обстоятельств, а из-за меня.

– Да я б на месте деда за пропавшую фигурку вас с Макарием убила бы, а за сервант убила бы второй раз.

– Но мы не при делах, мы не виноваты!

– А мне плевать! Всё равно бы убила. Дед твой всю жизнь с сервантом прожил, фигурки стали его жизнью, пойми ты. Такие люди шизоиды, у них привязка.

– Да. – Корней как бы отмахнулся от Стаси. – Я привык, что всё из-за нас. Макарий мёртв, тяжесть вины за его смерть легла на меня, несмотря на всю мою несознанку. Но всё это только начало, вступление, как говорил наш учитель русского, – Корней вроде как очнулся и кажется почувствовал Инессино недоумение.– Ноги затекли окончательно. – Корней отодвинул табуретку, встал и продолжал рассказ стоя.– Когда на стрессе попал на турнир по гандболу, пока там сидел, почти забыл о произошедшем. Мне казалось, что болельщики – самые близкие для меня люди, и что я нейтрален, в принципе мне всё равно, за кого болеть. Все болели за наших, за своих – я болел за тех, кто проигрывал, пусть они были не наши, пускай. С тех пор в душе я всегда болею за проигрывающих, это мой секрет организатора – это так… недолгое отступление.

– Недолгое… А время видел? Вона: – Стася указала на окно. – И постреливать меньше стали.

Корней стал ходить, нервно заламывая руки.

– Стася, дорогая любимая Стася! – Стася встрепенулась, Инесса заметила это. – Ты ж меня вопросами отвлекаешь, ты со мной споришь, издеваешься, испытывешь моё терпение.

– Я молчу.

Корней подразумевал под «любимой Стасей» определения «тупая» и «Стася ты дура», но Инесса восхищалась Стасей, она как заправский обвинитель ничего не принимала из доводов Корнея на веру, потому он и стал оправдываться.

– Будем считать, что первую игру я выиграл. Реально, пока шло всё это разбирательство, устроенное дедушкой, я стал азартным. Азарт у меня связан исключительно с личными поединками, я во что бы то ни стало, хотел всех убедить, как НЕ было на самом деле. Но дальше пошли совсем не игры, а подлючее судейство, как в фигурке, не в новом году будь оно помянуто.– Корней сел и нахмурился.

К фигурке, фигурному катанию, отношение в городе сложное. С одной стороны все им занимаются, с другой стороны слагаются анекдоты о его судействе. Город ни на что не претендовал в традиционном фигурном катании, кроме синхронисток, в синхронном постоянное раньше происходило рубилово, которое интересовало город – команда до последнего времени шла четвёртой, стать третьими стало для команды делом времени, город интересовался борьбой, болел. Можно сказать, что спортшкола по фигурному катанию работала на синхронисток, воспитывая кадры – одиночники не добивались успехов на редко выпадавших этапах Кубка России. Корней, предводитель болельщиков, по заданию администарции обязан был присутствовать на серьёзных выступлениях команды синхронисток и болеть, но, положа руку на сердце, он, как и многие любители хоккея, недолюбливал и фигурку, и синхронисток, одетых и загримированных как клоны, одиночников же просто не считал за людей. Ему сложно было перестроиться с буллитов и офсайдов на систему, где всё решает голос судьи и технического контролёра, где неясное ребро ставится там, где его и не было, а недокурт моргнут, если нужно, где оценка по компонентам ставится «от балды», согласно «авторитету» команды.

– Ну ладно, ладно, протроллить нельзя? – жеманничала Стася, довольная как удав. – Я просто просчитываю все варианты, понимаешь?

– Смотри теперь: не сбейся со счёту с вариантами. Дальше вариа… – Корней посмотрел на Инессу.

– Вариация? Нет? Вариативность? – подсказала Инесса. Зачем он у неё спрашивает, это же не термины одежды…

– Да. Вот бошка дырявая. Вариативность будет набирать обороты, – усмехнулся Корней по-детски, совершенно по-доброму. – Ну вот, значит, похоронили Макария, траур и всё такое, у меня, если честно, вообще шок: не оттого, что Маку больше не увижу, а шок от того, что правду по жизни можно легко скрыть. Никто никогда не узнает правды.

– Правда иногда имеет свойство изменяться под углом зрения разных людей. Ты сам к этому подвёл. – возразила Стася.

– Не спорю, всегда имеет место быть человеческий фактор. В общем, все меня винили, я и сам себя винил, но молчал. Скучал ли я по Макарию, переживал ли?

– Нет, не скучал и не переживал. Мы уже поняли, не надо нам по пятьсот пятому разу повторять.

– Я думал: поделом тебе, наглый жадный тупой Макарий, это боженька тебя покарал за все грехи. Я устал от него за десять, то есть, не знаю за сколько лет: он шкодит – ругают нас вместе, я терпел, всё терпел, но внутренне каждый раз возмущался: Макарий делает – к нему обращаются во множественном числе, подразумевая и меня, вроде это я Макария подзуживал, подговаривал и науськивал. Я был козлом отпущения. Дед, повторюсь, в пятьсот пятый раз, – Корней подмигнул Стасе, – горевал сильно, сильно сдал. Ещё теперь шкоды-то прекратились, никаких предъяв теперь не предъявишь, злость сорвать не на ком, я всегда был дисциплинирован, методичен, учился, не опаздывал, занимался спортом, так ещё в библиотеку ходил. И ещё, повторюсь, я с детства молчаливый. Пока рядом соседствовал Макарий, моё молчание никто и не замечал, он был разговорчивый как пиявка. Мне без него вольготно зажилось. Верите: вздохнул спокойно, от пут освободился. Но от деда я скрывался. Его взгляд меня буравил и сверлил, я конечно, когда не мог увильнуть от встречи, на воскресном обеде, например, удар держал, но изматывало сильно. Мама и папа тоже как бы осуждались всеми. Тётя Люба отправилась по бесплатной путёвке от психиатра на курорт, в не сезон – деду всегда шли навстречу. В целом, кроме пыточных причитальных обедов, в семье стало спокойнее. Но, поймите меня правильно, повисло что-то в доме тяжёлое. Как будто не так свежо стало, душно как-то. Я всё больше времени проводил в библиотеке и в секции, или просто в спортзале, с тех пор, кстати, я пауэрлифтер. До трагедии силовые недолюбливал, ленился, казались тяжкими все эти блины и веса, теперь же на душе лежала такая гиря, пауэрлифтинг стали отдушиной, невесомым пером. К маю я выжимал полтос, прикидываете?

– Зачем? – Инесса возмутилась.

– Может сороковник, преувеличил, с кем не бывает. Кароч, если честно, тридцатку.

– В одиннадцать-то лет?

– В двенадцать, стукнула мне дюжина и пошёл чёртовый год – шутка. Весна плавно перетекла в лето, Артём ЕГЭ сдал хорошо. За себя и за покойного брата, говорил дед. Артём уехал отвозить подлинник-аттестат в Москву, я тоже свалил, поначалу в лагерь, после – сюда, к бабушке и дедушке, к папиным родителям. Мама и папа в августе ко мне присоединились, и мы прекрасно провели отпуск в нашей Шайбе. Возвращаемся осенью, в последний день лета – ба! –Корней хлопнул себя по лбу звонко-презвонко, – в доме лестница завалена тюками, в простыни вещи обвернули, верёвками глупыми перемотали – вроде как трупики такие египетские…

– Мумии?

– Во. Мумии, точняк. Бабка злая такая, после смерти Макария кукуха поехала, бабушка нам говорит: убирайтесь отседа, ну и всяко объясняет, что мы больше тут не живём. Мои родители такие, глаза вылупили, я в угол забился, на тюк какой-то острый сел, и мне реально показалось, что там мумия. Тётя Люба трясёт бумагой, и шипит маме: ты сама подписала, добровольно, ты не возражала. Мама расплакалась. А бабка с тёткой Любкой нам ультиматум ставят: вещи до вечера здесь, дальше – выбросим ваше барахло. Мы решили прогуляться в парк, в городе моего детства парк в самом центре, не то что у нас, на отшибе – Корней махнул в сторону окна. – С аттракционами, пруд с лебедями и катамаранами, водными велами. Мама рассказала, что весной, после сорока дней по Макарию, в выходные, когда мы с папой ушли на турнир, к ней с ранья, то есть как только мы покинули дом, подсели тётя Люба с бабушкой и стали просить подписать документ. Мама любила в выходные поспать подольше, она уставала на работе. И сначала удивилась, но потом купилась на тон, тётя Люба и бабушка – ласковые, внимательные, хитрозадые. Они сказали, что из-за трагедии с Макарием вся улица будет реконструирована и изменена под туристическую зону. Всех жильцов переселят. О том, что мы рано или поздно съедем из дома, говорили всегда, сколько мама себя помнила, поэтому мама ничуть не удивилась, поинтересовалась, куда хотят переселить и спросила: зачем что-то подписывать. Ей ответили, что простая формальность, что-то наплели о ценах ЖКХ, горячей воде, газовых трубах и реконструкции – ну ерунду какую-то, уверили, что вся улица такие заявления заполняет, а то воры из ЖКХ при выселении насчитают долгов таких, что не выплатить. Мама пробежалась по тексту и подмахнула подпись – тем более там были уже подписи и дедушки, и бабушки, и даже Артёма. А они тогда говорят, что надо в трёх экземплярах – мама подмахнула, не глядя!, нижние листы, думала там то же самое. А теперь оказалось, что эти нижние листы – какие-то отказы. Всякие скучные юридические устои. И оказалось, что только я имею право проживать в этом доме до 18 лет. Это мы выяснили, когда прогулялись до нотариальной конторы, где нам объяснили, что мы можем подать в суд и всё доказать, и вернуть право житья маме. Папа тогда сказал:

– Уходим. Время не тратим. Нам за оставшиеся полдня надо сделать много дел.

– А что ж твоя мама у соседей не спросила про улицу, про дома, про переселение? – спросила Стася.

– Я тоже об этом думал. Я много об этом думал, чем старше становился, тем больше. Предположу, что бывает у человека такое состояние, что не хочется о чём-то говорить. Тётя Люба же, царство ей небесное, – Корней перекрестился, умело так, привычно. Инесса поймала себя на том, что она, если бывает в церкви перед игрой, боится неправильно перекреститься или неумело, а Корней как заправский верующий это сделал. – Тётя Люба начала грамотно, сказала, что реконструкция после случая с Макарием. Грамотное враньё, продуманное, полуправда оно самое опасная.

– Понятно. Она приплела невинно погибшего. Это тонко. Психология. Маме стало неудобно из-за Макария. Мошенничество по сути.

– Согласен. Помню, вещи, когда забирали, мама сказала: «Грех на душу берёте». На что бабушка маме ответила: «Кто б говорил. Твой сын жив, у Любушки сынок мертвячок. Внучок мой мертвяк», – и полезла на маму с кулаками. Папа стал бабушку удерживать, тогда на маму полезла тётя Люба. Помню, чтобы остановить драку, я додумался впрыгнуть между ними и сбить вопросом: «А где дедушка?» Бабушка с тётей Любой переглянулись и ничего не ответили. После несостоявшейся драки мы первым делом оставили чемоданы, рюкзаки и тюки в камере хранения. Разные гостинцы – шишки-орешки кедровые, бочоночки с мёдом, отнесли тренеру моему, ну и в школе директору подарили. Папа объяснял везде ситуацию и к вечеру того же дня в школе выдали бумагу с оценками и медкарту с прививками, а тренер на гандболе выдал разрядную книжку – вроде как у меня второй взрослый, хотя наша команда третий имела. Мама тем временем сбегала на работу и написала заявление об увольнении, забрала трудовую. А папа нигде и не работал официально, он шабашил на стройках. Вечером того же дня мы решили попрощаться с родовой могилой и прогулялись на кладбище.

– И что? – уставилась Стася.

– Ты думаешь, я расскажу, что увидел Макария, вставшим из собственной могилы, как в фильмах про мертвецов?

– Ну, кто-то видит… – Стася почему-то покосилась на Инессу.

Никогда нельзя было сказать наверняка: прикалывается Стася или по серьёзке говорит. Весь класс знал о Стасиных выдумках и гротескных историях.

– На кладбище мы обнаружили, что дед умер – только и всего. Нам же никто не сообщил. И это в эпоху мобильных интернетов.

– А вы чё? Не звонили сами-то?

– Нет. Не звонили. В тот август отдыхали у нас в Шайбе на всю катушку, и, кстати, ужасно не хотели возвращаться. Папа, например, когда всё обнаружилось, ну в смысле, что нас бортанули из дома, так обрадовался. Мама переживала, как быть с работой, а папа знал, что в Шайбе без работы не останется, его как раз тем летом упрашивали остаться друзья молодости. Ну мы посидели на могиле, помню, купили даже корзину искусственных цветов за дорого. Ночью мы катились по жэ-дэ обратно к родителям папы с пересадкой в Москве, а дальше в спальном вагоне – другие билеты были раксуплены. Папины родители сказали: в тесноте да не в обиде, проходите раз такие дела. Они соскучиться успели за три дня.