Адгезийская комедия

? Ну так, не знаешь разве? Завод расширяется. Всем нужны наши буры. Метро строят рекордными темпами повсюду.

? Но лёгкое же…

? Не совсем, ? мама Смерча странно так подмигнула, мне захотелось ей что-то подарить, как в детстве Смерчу. Я сняла бандану:

? Возьмите. Передайте это Славику от меня. Больше ничего нету.

Мама Смерча взяла в руки бандану. Она даже не обратила внимание, что я ? бритая, она смотрела, не отрываясь, на свои ладони, покрытые банданой:

? Ой. Мальвочка! Малахитовые запонки! Какое счастье. У твоего дедушки были похожие. Но не такие. Какая красота! У бабушки нашла? На антресолях? Когда ломала? Я говорила всегда, что не могла Зина всё украсть.

Ничего себе ? адгезийцы не покинули меня. Ни за что не отдала бы запонки, если бы нашла. Ну… Хотя, кто знает.

? Славик так обрадуется, Мальвиночка. У него есть костюм, и рубашка изумрудная выходная. Он только изумрудную признаёт. И вот к ней как раз, как под заказ. Сейчас модно. Мой мальчик самый лучший, просто он тяжёлый. Ну а кто из нас простой? Кстати, где он? – мама Смерча светилась каждой морщинкой от счастья. – Снова сбежал? Неуёмный! Вот так неуёмный!

Смерч укал с дядей Васей рядом с машиной, призывая меня своей жирной клешнёй.

Мы подошли к обочине бульвара. Редкие машины проезжали, а не проносились – все знали Смерча и опасались его олигофренической непредсказуемости. Смерч вырвал из рук матери мою бандану, натянул на лицо как маску.

? Так сейчас носят, ? подмигнул Смерчу дядя Вася. – Поздравляю, Мальва! У нас украли два мешка из багажника. Пока я нёс два, другие два выкрали. Я багажник не закрыл, не думал же.

? Ой! – расстроился Сеня. – Надо было мне вам помочь, а я с Мальвой.

? Но ты же с велосипедом! Велосипедист пешему не помощник, извини, Арсентий.

Я расстроилась, испугалась, но виду не показала:

? Да плевать, дядя Вася. Один остался и хорошо. – Я покопалась в мешке. – Тут всё мои вещи. Вещи не тронули.

? А в остальных?

? Так вы собирали. В основном шпатели, остатки краски, книги по ремонту – они мне больше, надеюсь, не понадобятся никогда. Лампа, кажется, линейки, ножницы… Болгарка, дрель, топорик, молотки, отвёртки, вёдра, коробочки жестяные с разными штучками, там гайки, дюбеля, хотела в угол поставить. У нас в доме такой угол, что осталось после ремонта, все всё туда оттаскивают. А ножницы с линейками у мамы ещё есть.

? Вот Смерч и хотел и предупредить. – сказал Сеня расстроено. – И как же вы не закрыли?

? Сам не знаю, вроде бы закрывал. Устал. Да и не молоденький, видно старость. Канистры с бензином не тронули, а мешки забрали. Поздно. Поехали! Вот люди… Время полукриминала. Ну кому это надо-то?

Мы попрощались с Сеней взглядом. Я не стала при Смерче его обнимать, да и наверняка пялится в окно много народу – пусть и далековато от подъезда, но верхние этажи-то обязательно, соседи уж точно видят, что я лысая. Я обняла Смерча и его маму, она рыдала и целовала меня за себя, за Инну Иннокентьевну (не поняла, почему именно меня) и за бабушку. Смерч не рыдал, он всё пытался мне что-то объяснить, брызгая слюной, но я ничего не понимала.

Я прижалась к смерчу, обнимая и шепнула:

? Славик! Никогда больше мне тебя не понять, никогда!

Сеня ехал по обочине бульвара, а я выцеливала прохожих. Сумерки, но ни одного хвостатого! Я попросила остановиться, забежала в магазин, прикупила дыню и вино маме. Вино в магазине стоило совсем недорого, не то что у нас в Москве. Я обернулась, рассматривая людей на бульваре: идут себе пары с комнатными собачками, гуляют пожилые и молодые, дряхлых и пьяных, как назло, ни одного. С противоположной стороны машут мне Сеня с дядей Васей. И с той стороны бульвара хвостов нет! Белая собака, ту которую любили мы со Смерчем обнюхала, повиляла хвостом, как старая знакомая – узнала. Ничего необычного на бульваре. Ясно. Всё остаётся в воспоминаниях. Сеня ещё долго успевал за нами, а перед мостом он свернул в другую сторону. Всё. Завтра сдам тест на ковид. Послезавтра уже бассейн. Прочь! Прочь навсегда!

Глава пятнадцатая. Бабушка

Первым делом, когда приехала, я забрала у мамы письмо бабушки. Уселась, даже не сняв в прихожей кроссовки. Мне казалось, если я увижу на бумаге, потрогаю, прочувствую тактильность, то и решение как-нибудь отыщется. Сидя на удобном привычном своём диване (а не веретенецком диванчике), читала знакомое наставление, написанное размашистым бабушкиным неразборчивым почерком, дальше ? лист с буквами, парящими в невесомости и закручивающимися в воронку, наконец, ? лист с детскими картинками, какие-то лесенки-стремянки и непонятными закорючками в строке, а под картинками – две мишени в виде лежащей восьмёрки или бесконечности: и цифра «16» по центру, а дальше по окружностям – цифры в обратном порядке от десяти до единицы, после нулевой окружности, шло самое широкое кольцо. Что-то связанное с восьмым марта? Нет, глупость. Может пустое кольцо восьмёрки – это намёк на бабушкину жизнь, точнее жизнь после жизни, а ещё точнее – небытиё. Концентрические окружности с цифрами с цифрами – это мои флэшбеки, те, которые припомнили адгезийцы… Но у меня их было десять, напоминаний-то, а здесь – цифра «16» в центре.

Картинки… Под утро мне снились жуткие сны. У домика барона я срываю чуть надломленную ветку с сочными грушами. Но груши висят гроздьями, как бананы и отламываются от ветки, падают с неё мне в руки – веточки их перезрели. Тут же под деревом с невиданными плодами ? бабушка, Кроль, Киря – всё вперемежку. Смерч с запонками и в бадане-маске. Девочка у кувшинок, её мама-скульптор. Рано утром я поняла, что дико соскучилась по Веретенцу и что в суматохе забыла договор на подоконнике.

Маме я сказала, что еду за договором. Тогда мама оторвалась от пола – она там что-то кроила огромно-воздушное, наверное, снова свадебное платье нежного цвета фуксии.

? Но ведь жильцы… Они спят… Воскресение.

? Мама! Они сегодня вечером заедут сами, они всё вещи переносят, у них там синтезатор, пианино…

? Мальва! А где наши-то вещи?

Я объяснила, что украли из багажника часть вещей.

? А пылесосы где?

? Ой, мам! Забыла.

? Или тоже украли?

? Нет-нет. Я в мешки пылесос не клала. Просто забыла в квартире, привыкла как к шкафам этим, купе, что они мебель. Я поеду, мам, съезжу.

? А пробежка, Мальва?

Какая пробежка, дорогие адгезийцы?! Я вообще забыла, что умею бегать. Я забыла, как плавать. Я можно сказать замуровала себя в этом ремонте и в разных событиях. Тут не до пробежек. Хотя до автовокзала я конечно так потрусила побыстрее, ноги меня плохо слушались, ослабли, с досадой подумала я ? я ж всё руками орудовала в Веретенце-то…

Воскресение утро. В автобусе свободно, на дороге пустынно. Небо как только что залитая ванна бассейна, в которую не вбухали ещё хлорамин. Тучки как пятна в глазах, когда ты делаешь сальто-поворот на спине. Тучки-грёзы, тучки-глюки, тучки-вспышки… шоссе пустынно, хоть и девятый час. Люди все по дачам, а кто не на дачах: ту-ту! ? уехал отдыхать по России с кешбэком. Воскресное утро прекрасно, даже Кроль, мигающий на небе своим полупрозрачным силуэтом не интересен мне, я на него обижена, но я мысленно машу ему рукой – он же читает все мои мысли. Иногда мне кажется, что бабушка сидит рядом со мной. Стыдобища! Я ни разу не съездила на кладбище, всё дела, дела…

На бульваре Бардина пусто, клёны шелестят, тянут ко мне ветки в приветствии. Адгезийцы, я с вами! – мысленно обращаюсь я к деревьям, я верю, что Адгезия вырастила такие деревья в рекордно-короткие сроки. Смерч уже топает с мамой в магазин. Торчит изумрудный воротничок. Малахитовые запонки, я уверена, на его манжетах, у него сегодня даже маска изумрудная. Смерч ? ходячий свидетель адгезийцев. Он видит всё и всегда. Он знает больше всех на нашем бульваре. Уверена, адгезийцы развлекают его, чтобы он не очень скучал, на это они мастера. Воскресение. Покупателей будет много. Значит, он должен будет всех, кто без масок, пугать. Я вспомнила, как в зале он привязался за одной мамой с коляской. Кажется, что все на свете мамы с колясками переехали в Веретенец. Она ему говорит: что вы увязались, столько людей без масок, а вы за мной увязались? Он что-то укал в ответ. Он одним своим видом пугал людей… Его задача: привязываться к тем, кто не соблюдает правила и к тому же занимает много места своими колясками или сумками на колёсиках.

Автобус остановился на светофоре. Смерч оборачивается, машет. Неужели он видит, что я стою в автобусе у дверей? Он показывает скрещенные руки, мотает головой. Я воспринимаю знак как «стоп» и не выхожу на своей остановке. Следующая остановка – больница на окраине старого города. Можно сказать, что город заканчивается и начинается лес. В больницу бабушка возила меня два раза. Первый раз ? когда клеща доставали, другой раз ? когда нога попала в цепь велосипеда и бабушка думала, что у меня перелом. За больницей стоял рынок, ещё дальше крематорий – небольшое жёлтое здание с трубой, и кладбище. Я запаниковала, когда вышла у больнички: а как я найду место бабушки на кладбище? Маме я не могу звонить, она спит, и так всю ночь не спала, чертила, кроила. Спокойно. Пойду прогуляюсь, кривая может и выведет к бабушке. А вдруг увижу этого, в ботфортах, видели же его здесь когда-то давно, в позапрошлом веке…

Старое кладбище отличалось от нового кардинально. На старом высились валуны, необработанные камни в крапинку с почти незаметными буквами. Около одного камня стояла женщина и жёлтым карандашом красила бороздки букв:

? Чтобы видно было. И так два раза в год, ? объяснила она мне, хотя я ничего не спрашивала.

Я к ней подошла не вплотную и встала у дерева. Я поняла, в чём отличие: новое кладбище всё состояло из прямоугольников оградок, каждый дорожил своим местом, старое кладбище, совсем небольшое, дало крен – поэтому там и не хоронили. Камни все были наклонены в одну сторону, как будто подул ветер небывалой силы, всё смёл, а камни удалось ему лишь накренить.

Как только я задумалась, произошло странное, почти невероятное, вспышка памяти или новый флэшбек: я вспомнила, что на шестнадцатой линии должна быть бабушкина могила. Я припомнила бабушкин ребус-воронку, просмотренную вчера, цифра «16» стояла по центру. В этом не было ничего удивительного, дедушка уже был похоронен, а бабушка в ребусе просто обыграла цифру с бесконечностью. Неужели она есть, существует?

? Тут по весне всегда подснежники, удивительное место, волшебное, ? продолжала женщина, разговаривая, кажется, вовсе не со мной, а сама с собой. И тут она повернулась и чётко обратилась именно ко мне: ? Вы могилку найти не можете?

? Н-нет, то есть да. Шестнадцатая линия, а номер не знаю.

? Шестнадцатая – это вы не дошли. Саму могилу помните?

? Не очень.

? Плита? Камень?

? Не помню, хоть убейте.