Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Что мы сами дозволяем себе.

…феномен и ноумен

Есть у великого Канта[651 - Кант Иммануил – немецкий философ, родоначальник немецкой классической философии.] теория о феноменах и ноуменах[652 - В философии Канта феномен выступает в качестве предмета возможного опыта, а ноумен – непознаваемой вещи самой по себе.]. Феномен это то, что является, что можно увидеть, потрогать руками, попробовать на вкус. А ноумен то, что не может являться, что невозможно увидеть, потрогать руками, попробовать на вкус.

Ноумен, «вещь в себе», или, как иногда сегодня переводят, «вещь сама по себе». Уточнение принципиальное. «Вещь в себе», как бы намеренно от нас прячется, намеренно замыкается в своей скорлупе, познать её невозможно. «Вещь сама по себе» не пытается спрятаться, замкнуться. Она открыта, она умопостигаема. Только не делится на составляющие без остатка, не исчерпывается в том, что можно увидеть, потрогать руками, попробовать на вкус. Остаётся неприступной монадой. Неприступной, хотя и не пытающейся замуроваться от других.

Долго не понимал, в чём прозрение Канта. А потом вдруг осенило. Всё через тех же «мужчину» и «женщину».

Сколько раз происходило, сколько раз ещё произойдёт. Мужчина то ли сказал женщине, то ли подумал про себя: «знаю тебя, как облупленную», «вижу насквозь», «все твои страстишки имеют конкретную цену». В смысле кто больше заплатит, больше или меньше.

Как не странно, во многих простых житейских ситуациях такой мужчина прав. Действительно, больше или меньше. И наш мужчина готов поверить, ничего не кроется за тем, что можно увидеть, потрогать руками, попробовать на вкус. Один туман. А за туманом, как только он рассеется, или обнаружится голый расчёт, нередко прикрывающийся слезами, или одна истеричность, стервозность, и всё прочее, в том же духе.

Но оказывается, что простые житейские ситуации не исчерпывают глубину и полноту бытия. Изменится ситуация, изменится жизненный расклад, колесо фортуны совершит свой невидимый поворот в пол оборота, в четверть, и всё привычное может полететь в тартарары. «Вещь сама по себе» заявит о своих правах.

Тогда и подумал. То, что называется любовью, что в сути своей вариативно до бесконечности, кончается именно там и тогда, где один из двух с апломбом утверждает: «насквозь вижу», «больше или меньше». Там, где не постигают, умом, чувствами, подкоркой различие между ноуменом и феноменом. Там, где главенствует убеждение, что существуют только феномены, остальное от лукавого.

Кто-то может резонно возразить, почему это только за женщиной закрепляется право на «вещь сама по себе», почему в таком раскладе именно мужчина ударяется лбом об эту «вещь сама по себе», почему обязательно мужчина оказывается ограниченным, заблуждающимся, растерянным. Ответ очевиден, просто речь идёт о конкретной системе координат, о выбранном ракурсе, не более того. Речь идёт о том, что произошло в результате тысячелетий мужской доминации, причём как не парадоксально и в системе взаимоотношений «господин-рабыня», и в системе взаимоотношений «раб – госпожа», «рыцарь – прекрасная дама», «мужчина на коленях – женщина на пьедестале», и т. п.

Только в заданной система координат.

Стоит изменить систему координат, изменить ракурс, и мы получим множество других модификаций, в которых женщина искусно исполняет роль то ли избалованного ребёнка, то ли беспомощного существа, то ли попросту оказывается тем, что можно назвать стервозностью.

…хотя кто-то вправе сказать, что всё это также результат тысячелетий мужской доминации…

Но об этом в следующий раз. Или в следующей книге, которая, скорее всего, не будет написана.

…история про юного поэта и его избранницу

История, которую собираюсь пересказать, далеко не азбучная. Но и в ней есть нечто, если не типическое, так типологическое. Как своеобразная иллюстрация к «вещи, которая сама по себе».

Моя интерпретация совершенно не моральная. Только попытка отойти от традиционных ролей мужчины и женщины, которые в нашем азербайджанском обществе, представляют не только извечными, но и предопределёнными природой. И в который раз удивиться (изумиться) непостижимости жизни.

Итак, в самом начале XX века жил-был юный поэт. Как показало время, поэт несомненно был талантливым. Он был склонен к полноте, носил очки, хотел казаться очень важным во всём, что не делал.

У него были друзья, такие же юные, как он сам. Они тоже были поэты и придумали для своей группы загадочное название «обэриуты»[653 - Обэриуты – представители последней группы авангарда в России ОБЭРИУ (Объединение реального искусства).]. Они любили озорной юмор, любили всё алогичное, любили выворачивать наизнанку общепринятые смыслы. Они над всеми потешались, и готовы были высмеять любого мужчину из их группы, который позволил бы себе увлечься женщиной.

Но так уж случилось, наш поэт увлёкся женщиной. И рано или поздно пришлось ему признаваться и знакомить друзей-поэтов со своей юной избранницей. Почти девочкой.

«Это была одна из лучших женщин, которых встречал в жизни» – напишет позже известный драматург и трудно сказать, что он имел в виду.

И ещё он добавил, что она была похожа на бестужевскую курсистку[654 - Бестужевские курсы – высшие женские курсы в Санкт-Петербурге. Неофициально курсы получили название «бестужевских», а их слушательниц называли «бестужевскими курсистками» – по фамилии учредителя и первого директора, профессора К. Бестужева-Рюмина.]. Тёмное платье. Худенькая. Глаза тёмные. Остальное может дорисовать воображение.

…«одна из лучших женщин»

Наш поэт со своей избранницей жили очень бедно. Тем не менее, он пригласил своих друзей и познакомил со своей женой. Снимали они комнату у хозяйки квартиры. Мебель была хозяйкина. На стене висел шкафчик красного дерева, со стеклянной дверцей. Хозяйкин.

Чем она их угощала (угощала ли?) мы не знаем. Знаем только, что поэт как всегда был важен и, одновременно, очень весел. И ещё мы знаем, что друзьям поэта, острословам, которые не упускали случая над кем-то поиздеваться, юная жена понравилась.

Она была скромна и очень естественна, будто не задумывалась над тем, какое впечатление на них производит. Она внимательно слушала, молчала, будто погружённая во что-то своё, закрытое для окружающих. Не исключено, что друзьям поэта понравилась её молчаливость, хотя возможно и другое. Мы вправе допустить, что за постоянным пересмешничеством скрывались чуткие, и даже чувствительные души, и они, эти чуткие и чувствительные души, почувствовали, что эта молчаливая и мило улыбающаяся им женщина-ребёнок – «вещь сама по себе».

Поэтому и решили, что она «одна из лучших женщин».

…будни молодой семьи

Вскоре у молодых родился один ребенок, потом второй. Жили бедно, почти на грани нищеты. Она мужественно сносила любые лишения, никогда не жаловалась. Друзья поэта были уверены, делает она это не только ради своих крошечных детей, но и ради мужа, которому была беззаветно предана. Сводить концы с концами было невероятно трудно, хотя муж её не чурался любой работы. Но что он мог, кроме того, что называлось литературной подёнщиной.

К середине тридцатых годов жизнь их стала меняться к лучшему. Появилось жильё, поэт стал чуть больше зарабатывать, жизнь постепенно налаживалась. Так продолжалось 2–3 года, но в один день всё рухнуло.

Его арестовали.

…семья «врага народа»

Вспомним, что это были годы непримиримой идеологической борьбы. В стране повсеместно разоблачали «врагов народа»[655 - Враг народа – термин римского права, предполагавший объявление лица вне закона и подлежащим безусловному уничтожению. Термин использовался во времена сталинских репрессий.]. «Врагом народа» признали и нашего поэта.

Жизнь жены поэта с двумя крошечными детьми стала катастрофической. Мало того, что не на что было жить, нечем было кормить детей, клеймо жены «врага народа» исключало даже милосердие окружающих.

Вскоре их просто выслали из большого города, разрешив жить только в самой глухой провинции. Она выбрала родину своего мужа, наверно втайне рассчитывая, что мистически поможет «дух» этой местности. «Дух» не помог, и там, на родине своего мужа, она, со своими детьми, по-прежнему жила в беспросветной нищете.

…освобождение поэта

Потом пришла весть, что мужа освободили, и жена с детьми отправилась на место поселения мужа. Нищета была всё та же, утешало только то, что они, наконец, были все вместе. Так было легче выжить.

Прошло ещё некоторое время. Наконец, им разрешили возвратиться в большой город, в котором они жили до ареста мужа. Жизнь снова, как много лет назад стала налаживаться. Муж зарабатывал стихотворными переводами, и это был уже не тот нищенский заработок, что прежде.

…что-то надломилось

Их вновь стали посещать друзья мужа. Но они, друзья поэта, первыми стали замечать, что жизнь семьи только напоминала прежнюю, только напоминала. Всё было как прежде, и всё не так. Что-то изменилось. То ли что-то надломилось в жизни каждого из них, то ли наступила усталость, то ли роли «мужчины и женщины» стали для них обузой.

Жена по-прежнему была молчалива, по-прежнему предана мужу, но в её молчаливости и преданности появилось какая-то чрезмерная покорность, близкая к отрешённости.

Муж, напротив, стал чрезмерно, даже судорожно деловитым. Он добровольно взвалил на плечи все домашние заботы, только он единолично решал, что следует купить, сколько следует потратить, как распределить семейный бюджет. Во всё он вникал с въедливой дотошностью. Всё покупал сам – еду, одежду, простыни, мебель.

Мы вправе сказать, что во всём этом не было ничего необычного.

Возможно, в натуре мужа была прирождённая склонность к хозяйственным делам. Считается, что не мужское это дело, но в реальной жизни многие мужчины любят заниматься домашними делами.

Возможно и другое, самое напрашивающееся. Просто он очень любил жену и детей. Хотел, чтобы они жили в достатке, ели досыта, спали на чистых простынях. После стольких лет лишений, что ещё можно пожелать близким людям.

Все, знавшие поэта, признавали, что это был очень твёрдый и ясный человек. И этот твёрдый и ясный человек страстно желал для своей семьи уюта, покоя, мира, счастья. Можно ли упрекать его за это.

Ничего необычного не было и в покорности жены. Сколько женщин, предпочитают молчать, на всё соглашаться. Если муж добровольно взвалил на себя бремя хозяйственных забот, пусть, ради бога. Всё равно у неё останется много другой работы по дому, убрать, постирать, накормить детей.

Она знала и другое, даже его друзья признавали, что спорить с ним было безнадёжно, он никогда не соглашался с другими. Поэтому она никогда не спорила, никогда его не упрекала, даже когда он выпивал лишнее, что случалось в последнее время всё чаще и чаще. И на вопросы других просто отвечала: «так сказал муж», «так решил муж».

…«женское дело» для женщины

Можно допустить и другое: не было у жены поэты прирождённой склонности к хозяйственным делам. Считается, что женское это дело, но в жизни многие женщины ненавидят домашнюю работу. Древние греки, как и во многом другом, были весьма прозорливы. Они создали своих богинь, как бы напоминая, что в каждой женщине не могут быть все богини сразу. Не может в неё вместиться, и Гера[656 - Гера – в древнегреческой мифологии богиня, охранительница семьи и брака.], властная жена, не чуждая хитроумным уловкам, и Афродита[657 - Афродита – в древнегреческой мифологии богиня красоты.], богиня любовной страсти, и Афина[658 - Афина – в древнегреческой мифологии богиня мудрости.], вечная девственница, обучившая людей разным ремёслам, и Гестия[659 - Гестия – в древнегреческой мифологии богиня семейного очага.], богиня домашнего очага. Какая богиня была в жене поэта, сказать трудно, но не Гестия, не Гера, не Афина, не Афродита. Какая-то иная богиня, которую греки не успели придумать.