Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга третья

Оноре Габриэль Мирабо говорил:

«Да здравствует маленькая разница между мужчиной и женщиной».

Не знаю, когда он сказал эту фразу,

…возможно, сказал устно, ведь он был прекрасный оратор, или вообще не сказал, случается со мной и такое, ошибочно записал, а потом закрепилось, но кто-то ведь сказал, не я придумал…

по какому поводу, но мне она кажется глубокой и красивой. Большая разница, предполагает противоречия как в гегелевской диалектике, потом отрицание, отрицание отрицания, и прочее. В маленькую разницу можно «играть», оставаясь лёгким, раскрепощённым, избегая мрачной серьёзности.

Как и во многих иных случаях, не исключаю, что Оноре Мирабо имел в виду совсем другое. Но точно также как во всех иных случаях, для настоящей книги это не имеет значение. Важен отзвук во мне, а не то, что стояло за этим «отзвуком».

Вспомнил о Мирабо, когда узнал, что в Германии больше не будут определять пол новорождённого, чтобы не связывать его полом на всю жизнь.

Вспомнил Мирабо, когда узнал, что Канада разрешила заявителям указывать в иммиграционных документах не только мужской и женский, но и третий пол. Таким образом, Канада решила проблему лиц, которые по паспортам относятся к третьему полу, и у которых ранее были трудности с въездом в страну, поскольку автоматизированная система не пропускала их заявки.

Сначала обрадовался по многим причинам, главная причина в том, о чём говорилось чуть выше, в допущении (гипотезе? убеждении?) что Бог присутствует в тонкоматериальной, а не плотноматериальной природе Земли. А потом возникло опасение, ведь тонкоматериальное это когда избегаешь крайностей, так вот, возникло опасение, чтобы это не переросло в нивелирование «мужского и женского начала».

Всё-таки «да здравствует маленькая разница между мужчиной и женщиной», чтобы не стали мы усреднёнными и безликими.

Альберт Камю, «Неверная жена»: абсурд человеческого существования или нежность вопреки всему…

…тектонический перелом

Порой задумываюсь над тем, что за годы работы над настоящей книгой (почти 5 лет), всё время натыкаюсь (можно сказать, спотыкаюсь) на одну и ту же модель взаимоотношений мужчины и женщины.

Понятно, что разнообразие жизни невозможно вместить в одну и ту же модель. Остаётся допустить одно из двух.

Или меня заклинило, подобие тихого помешательства, упёрся лбом и не вижу ничего вокруг.

Или действительно происходит (или произошёл) тектонический перелом в нравах людей, его зафиксировали сначала писатели, потом феминисты, вот он и бросается в глаза тем, кто способен видеть.

Так или иначе, случайно (случайно?!) взял с полки книгу выяснилось, что Камю[44 - Камю Альбер – французский писатель, публицист и философ, близкий к экзистенциализму.], случайно (случайно?!) выбрал рассказ «Неверная жена», по мере чтения вспоминал, когда-то читал, но открыл для себя нечто новое, можно сказать модель взаимоотношений мужчины и женщины, о которой пишу уже почти 5 лет.

…смерть, которая последовала за «Изгнанием»

Как пишут исследователи, сборник «Изгнание и царство», в который помещён рассказ «Неверная жена», написан почти одновременно с повестью «Падение», и вместе они составляют последний виток блужданий Камю кругами собственного ада. Сначала был «Абсурд», потом «Бунт», потом, «Изгнание». И, наконец, смерть в результате автомобильной катастрофы. Почти драматургический финал, который придумали древнегреческие мойры, которые управляют судьбой человека.

Камю хочется не только читать и перечитывать, но и думать над прочитанным, разговаривать с другими, чтобы с кем-то делиться своими мыслями. И когда читал, когда думал, когда делился с другими, не покидала мысль, что Камю и мир, в котором он оказался, не совпали в чём-то очень существенном.

…не совпадение с миром

Камю называют моралистом, но не в обыденном значении этого слова. Он никому не читает мораль, просто через него, как ни одного другого, писателя или мыслителя, особенно отчётливо видно, что XX век, в котором он жил, самый умный, самый проницательный из всех предыдущих веков, поэтому самый горький, самый скорбный, XX век оказался после всего, после того, как Бог, последнее утешение, последнее упование, умер, остались мы лицом к лицу с абсурдом человеческого существования.

Камю говорит, «абсурд не в человеке и не в мире, но в их совместном присутствии», «абсурдно, что мы рождаемся и абсурдно, что мы умираем», «великий вопрос жизни, как жить среди людей», одним словом, «всё не так», и это то ли приговор, то ли просто горькая усмешка, ничего не поделаешь, надо жить, всё равно не из мира, не из самого себя, не выскочишь.

Но Камю не скептик, не нигилист, тем более, не циник, он моралист, который не читает морали, поэтому он может сказать: «существует на свете нечто, к чему надо стремиться всегда и что иногда даётся в руки, и это нечто – человеческая нежность».

Нежность вопреки всему, вопреки самому миру, вопреки самому человеку в этом мире.

…Он и Она в рассказе Камю: бесконечно близкие – бесконечно далёкие

Он и Она, сколько было в литературе подобных сюжетов, сколько ещё будет, и каждый раз не покидает ощущение, недосказанности, недовыговоренности. Дело в бессилии самих слов, они в состоянии только растормошить, что-то разбудить, не более того.

В очередной раз Он и Она в рассказе Камю.

Он, когда-то студент права, теперь продавец тканями, которые всё труднее и труднее продавать.

Она просто жена. Когда-то лёгкая, подвижная, занималась гимнастикой, теперь грузная, передвигающаяся с трудом, с постоянной одышкой.

Он меньше её ростом, её раздражает его резкий, жадный смех и чёрные глаза навыкате, во всём остальном не на что жаловаться. Она знает его всем сердцем, нуждается в нём, в его силе, даже в его маленьких причудах, к тому же у них не было детей, он стал её ребёнком, слабым и беззащитным ребёнком, которому Она так нужна, вот и сейчас, большая, грузная, в бедной гостинице в оазисе, среди пустыни, Она крепче прижалась к нему, положила руку ему на грудь, так как делала всегда, все эти двадцать лет, согретая его теплом, каждую ночь, везде вместе, даже больная, даже в поездке, как вот сейчас, и Она мысленно назвала его тем ласковым, интимным именем, которое когда-то дала ему в минуты любви.

Знала, что не проснётся, не услышит.

Она не хотела ехать с ним в эту поездку, просто физически ей это было тяжело, не говоря уже обо всём остальном, но Он настаивал, и Она не захотела ему отказывать.

Было уже близко к вечеру, когда Она потащила его на террасу форта, Он устал, день был тяжёлый, ткани продавались плохо, Он устал, хотелось немножко поспать перед обедом, но Он не захотел ей отказывать. Они поднимались по глинобитной лестнице, холод становился резким и покалывал щёки, по мере восхождения всё шире распахивалось перед нами пространство, и чем выше они поднимались, тем холоднее и резче становился свет, отчётливее и чище становились звуки, доносившиеся из оазиса. Когда они добрались до террасы, их взору открылась пальмовая роща, а за ней – необъятный горизонт, ей почудилось, будто всё небо звенит на одной пронзительной и короткой ноте, и эхо постепенно заполняет всё пространство над головой. Но внезапно всё смолкло, и притихшая женщина осталась лицом к лицу с бескрайним простором…

Над пустыней стояла безграничная, как эти просторы, тишина. Она словно онемела, не могла оторваться от пустоты, открывшейся перед нею. Он беспокойно топтался, ему было холодно, он хотел спуститься, да и на что тут было смотреть. Но Она не могла отвести глаз от горизонта, ей внезапно почудилось, будто далеко-далеко на юге, в том самом месте, где небо и земля, смыкаясь, образуют чёткую чистую линию, там, вдалеке, её что-то ждёт, что-то, чего ей всегда не хватало, хоть она и не подозревала об этом до сегодняшнего дня…

Ночью Она вновь вышла из гостиницы, уже одна, без него. Она бежала в кромешной тьме, почти вслепую, поднималась по тем же лестницам, ледяной воздух больно обжигал лёгкие, но Она не могла остановиться. Бег не согрел её, Она дрожала всем телом, но холодный воздух, который Она вдыхала глотками, равномерно растекался по жилам, рождал слабое тепло, постепенно одолевавшее дрожь.

Её глазам открылись, наконец, ночные просторы…

Прижавшись животом к парапету, вся подавшись вперёд к бегущему небу, Она ждала, чтобы успокоилось её потрясённое сердце, и воцарилась в ней тишина. Воды мрака медленно и с невыносимой нежностью захлестнули её, вытеснили холод, стали постепенно подниматься из тёмных глубин её существа и неудержимым потоком хлынули через край, сорвавшись с её губ долгим стоном. Мгновение спустя небо распростёрлось над ней, упавшей на холодную землю…

Ранним утром, ещё окончательно не проснувшись, Он решил взять в постель бутылку минеральной воды, и с удивлением уставился на жену.

Она безудержно рыдала, не в силах унять слёз.

– Ничего, дорогой, – сказа Она, – это так, ничего.

…невозможно сказать, лучше молчать

Что она могла сказать, что она знала сама, куда она бежала, что искала, что собиралась найти? Вряд ли она могла бы сказать.

Один из умнейших мужчин XX века, сказал: «о чём невозможно говорить, о том следует молчать»[45 - Витгенштейн Людвиг – австрийский философ и логик, один из крупнейших философов XX века.]. Он был уверен, что логика языка идентична онтологической структуре мира, скажешь чётко, это будет способствовать тому, чем является сам мир, не сумеешь сказать, получишь искажение. Это был апофеоз мужского взгляда на мир, торжество мужской логики.

Этот умнейший из мужчин, понимал логика логикой, но есть в мире что-то ещё, что лежит вне логики, за логикой, поэтому оставил за миром и за человеком в этом мире то, о чём следует молчать.

Он был умнейшим человеком, поэтому не делал окончательных выводов, мог сомневаться в том, на чём сам же настаивал. Вот он и попытался найти новую логику, которая распространялась бы и на то, о чём «следует молчать». Найти такую логику ему не удалось, но это был тот самый случай, когда «не удалось» имеет не меньшее значение, чем «удалось».

…как высказать то, о чём следует молчать

Камю был писателем, был художником, он не ставил логических вопросов и не искал логических ответов. Но оказалось, что и для него, для его мыслечувств, главное было то, что невыразимо словами, то, о чём следует молчать.

Камю был человеком XX века, он знал, что такое бунт, знал, что такое изгнание, ещё раньше он прозрел, что такое абсурд но он был моралист и был гуманист. Он должен был бунтовать, не против тиранов, и буржуазных кукол, а против самих богов. Или вообще не бунтовать, даже против самих богов, ведь как не крути бунт такое мужское слово, такой мужской поступок, окончательно погружающий человека в мир, против которого он бунтует.

Камю нашёл другое чувство, другое смятение, другой поступок.