Сквозь тьму и свет

– Все в порядке, мальчик.

– Элла? – Голос Ширеи был хриплым. – Это ты?

– Да, я. Как ты себя чувствуешь?

Лучик света скользнул сквозь задернутую занавеску у койки Ширеи и осветил темные круги под покрасневшими и запавшими глазами женщины. Ширея сидела на том же месте, где ее оставила утром Элла: на постели, скрестив ноги и поставив на колени деревянное ведро.

– Бывало и лучше.

Элла присела на край ее постели и взяла стоявший на полу у туфель Ширеи мех с водой. Открутив пробку, она поднесла горлышко к губам женщины.

– Тебе нужно больше пить.

– Вода тут же выливается обратно, – ответила Ширея, отодвигая мех с водой в сторону.

– Именно по этой причине тебе и нужно пить.

Элла вложила мех в руки Ширеи, после того как взяла у нее деревянное ведро и поставила на пол. На дне плескалась рвота, распространяя резкий запах наполовину переваренной пищи. Сочетание звуков и запахов было настолько неприятным, что сама Элла с трудом сдерживала тошноту.

Ширея прижала мех с водой к груди, но пить не стала. Вместо этого она подняла голову и посмотрела в глаза Эллы. Ее голос звучал еле слышно.

– Как ты это делаешь?

– Что делаю? – спросила Элла, отводя взгляд от Ширеи.

Конечно, Элла знала, что имела в виду женщина, но не была уверена, что ее сердце не разобьется, если она заговорит о Рэтте и произнесет его имя вслух. Она бы предпочла иметь сломанную кость, чем ощущать эту непрерывно горевшую в душе боль. Словно почувствовав скорбь Эллы, Фейнир сел рядом и положил голову ей на колени. Элла наклонилась и провела рукой по шее волкобраза, услышав тихое урчание в ответ. Когда Ширея промолчала, Элла тихонько вздохнула.

– Я поднимаюсь с постели каждый день, потому что это единственное, что мне остается. Каждый вдох приносит боль, но я продолжаю дышать. Рэтт… – Элле пришлось сделать паузу, пока имя Рэтта трепетало у нее на языке. – Рэтта больше нет.

У Эллы перехватило в горле, и она сильнее прижала к коленям голову Фейнира.

– Он ушел, но из этого не следует, что я не пронесу его с собой до конца жизни. Когда мой брат Хейм погиб, моя мать сказала мне и Кейлену: «Мы отдаем честь умершим не тем, что скорбим об их смерти, но тем, как, несмотря ни на что, продолжаем жить».

– Мне нравятся ее слова, – сказала Ширея, и на ее губах появилась слабая улыбка. По щеке женщины сбежала слеза, пока она возилась с горлышком меха с водой. – Неужели боль никогда не пройдет?

– Думаю, никогда, – сказала Элла, чувствуя, как по ее щеке тоже потекли слезы.

Какой смысл лгать?

– Элла?

– Да?

– Ты можешь полежать рядом со мной? Хотя бы немного.

Элла знала Ширею совсем недолго, но они почти породнились. Их соединило общее горе.

– Конечно.

Бледный лунный свет омыл корабль, когда Фарда вышел на главную палубу. Она была пуста, если не считать нескольких пассажиров, которые прогуливались, занятые своими проблемами и наслаждаясь тишиной ночи. Он предпочитал именно такое время. Фарда не имел ни малейшего желания вести пустые разговоры, в особенности с богатыми торговцами или аристократами, которые могли беседовать только о крестьянах или деньгах.

Перед самым закатом волнение стихло, и теперь он слышал лишь тихий плеск ударов мелкой ряби о корпус корабля, успокаивающие, повторявшиеся звуки.

Фарда засунул руку в карман куртки и вытащил маленькую трубку, вырезанную из шиповника, и круглую коробочку с табаком из Гринхилла. Открыв ее, он засыпал в трубку три щепотки и примял их сверху указательным пальцем, каждый раз надавливая сильнее. Когда он посчитал, что этого достаточно, Фарда убрал коробочку. Он пристрастился к табаку только в последнее столетие, и больше всего ему нравился тот, что выращивали в Гринхилле; сухое тепло больше всего напоминало Выжженные земли, но имело ярко выраженный вкус.

Фарда коснулся тонкой нити Огня и прикурил.

Клубы дыма поплыли над его лицом, постепенно растворяясь в ночи, когда он сделал три глубоких затяжки, а потом выдохнул воздух, чтобы ускорить горение. Он наблюдал за раскаленным оранжевым сиянием, которое расходилось по табаку, точно корни дерева сквозь почву.

Фарда без колебаний снова надавил пальцем на тлеющий табак и ощутил обжигающее прикосновение пламени к коже.

Он вдохнул острый запах своей горящей плоти, однако боли не почувствовал. Со вздохом он вытащил палец и осмотрел черные пятна ожогов, которые остались на коже.

Четыреста лет прошло с той поры, когда он в последний раз чувствовал боль. Он мог испытать раздражение от стали, когда она пронзала его кожу, давление сапога на шее. Но не боль. Он ощущал боль в костях, которая никогда его не покидала, и никакой целитель не мог ему помочь. Но истинная боль оставила его, когда убили Шиньяру. Вместе с многими другими вещами.

Когда слияние становится таким полным, невозможно вернуть то, что было прежде.

Фарда заставил себя оторваться от размышлений и снова раскурил трубку. Он сделал глубокую затяжку и выдохнул облако дыма.

Кода Фарда подошел к лееру правого борта, несмолкающий плеск моря прервало тихое рыдание. В слабом сиянии луны он сумел различить смутные очертания маленькой женщины, стоявшей возле внешней стены одной из кают. Она рыдала, плечи ее тряслись. Ему не требовалось видеть лицо, чтобы понять, кто это.

Вопреки тому, что сказала Элла, предыдущие четыре ночи он не спал, а просто лежал и слушал эти особенные звуки, которые эхом разносились по кораблю.

– С вами все в порядке? – спросил он, подходя к женщине.

Он сделал еще одну затяжку, а рыдания сменились всхлипываниями.

– Ой, – сказала женщина, вытирая рукавами глаза, но прерывистые вдохи, которые ей не удавалось сдержать, выдали ее состояние.

– Я… вас не видела. Вы тот, кто помог нам сесть на корабль. А что вы здесь делаете в такой час?

– Не могу спать. Но трубка обычно помогает. – Фарда оперся локтями о перила и посмотрел на темную воду, которой луна добавляла серебристый цвет.

Он еще раз затянулся, задержав дым немного дольше во рту, а потом выдохнул.

– Фарда. Меня зовут Фарда Кирана.

– Я… рада с вами познакомиться, Фарда. Меня зовут Ширея. – Женщина отошла от стены каюты и встала рядом с Фардой у поручней.

Она выглядела как самая несчастная женщина на улицах Ан-Насла. Ее глаза сильно покраснели, их окружали ставшие пурпурными синяки, на губах запеклась кровь. Все путешествие женщину выворачивало наизнанку, она плакала, засыпала и снова плакала. Фарда хотел бы испытывать к ней сочувствие. Но и этой способности он давно лишился. Тот, кто сломлен.

– Вы курите, Ширея?

– Я… никогда не пробовала. Но Джон курил. Он любил табак и всегда говорил, что тот его успокаивает. – Ширея прикусила верхнюю губу, двигая зубами из стороны в сторону, – казалось, она размышляла. Потом она пробормотала про себя какие-то слова, но Фарда сумел услышать их часть: – Как мы живем, несмотря на…

– Прошу прощения?

– О! – Ширея тряхнула головой, словно только что проснулась. – Ничего. Могу я… Могу я попробовать?