Изобилие и аскеза в русской литературе: Столкновения, переходы, совпадения

<…> Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой.
Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой,
За ними чернозем, равнины скат отлогой,
Над ними серых туч густая полоса.
Где нивы светлые? где темные леса?
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора,
Два только деревца. И то из них одно
Дождливой осенью совсем обнажено <…>[60 - Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1959. Т. 3 (1948). С. 236.].

О том же у Н. А. Некрасова в стихотворении «Утро» (1873):

Ты грустна, ты страдаешь душою: / Верю – здесь не страдать мудрено. / С окружающей нас нищетою / Здесь природа сама заодно. // Бесконечно унылы и жалки / Эти пастбища, нивы, луга, / Эти мокрые, сонные галки, / Что сидят на вершине стога; // Эта кляча с крестьянином пьяным, / Через силу бегущая вскачь / В даль, сокрытую синим туманом, / Это мутное небо… Хоть плачь![61 - Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Л.: Наука, 1982. Т. 3. С. 117.]

А. П. Платонов – непревзойденный мастер изображения бедной, скучной, разреженной, томливой, изможденной реальности, которая еле проявлена из небытия и вот-вот может в него опять погрузиться. Платоновские герои безбытийствуют, небытийствуют, смертствуют в опустошенном мире: «<…> воздух был пуст <…>, и скучно лежала пыль на безлюдной дороге – в природе было такое положение»[62 - Платонов А. П. Собр. соч. М.: Время, 2011. Т. 3. С. 413.] («Котлован», 1930).

И. А. Бродский:

Ты забыла деревню, затерянную в болотах / залесенной губернии, где чучел на огородах / отродясь не держат – не те там злаки, / и дорогой тоже все гати да буераки. / <…> / И не в ситцах в окне невеста, а праздник пыли / да пустое место, где мы любили[63 - Бродский И. А. Сочинения. СПб.: Пушкинский фонд, 1992. Т. 2. С. 407. Поразительно точный образ гипореальности, напоминающий аскезу бытия в изображении Гоголя, Некрасова, Платонова, есть у Д. Л. Андреева в описании верхнего из миров нисходящего ряда в его трактате «Роза мира»: «Первое из чистилищ именуется Скривнус. Это – картина обезбоженного мира и обезбоженного общества без всяких прикрас. Бесцветный ландшафт; свинцово-серое, никогда не волнующееся море. Чахлая трава, низкорослые кустарники и мхи <…>. Обиталищами миллионных масс тех, кто были людьми, служат здесь котловины, замкнутые среди невысоких, но неприступных откосов. <…> Каждый из предметов сам находит того, кто над ним должен работать: чинить никому не нужную ветошь, мыть что-то вроде измазанных маслом и грязью склянок, надраивать металлические обломки. И работа, и сон протекают преимущественно в баракообразных домах, длинных, перегороженных внутри барьерами высотой до пояса. / Облик обитателей сохраняет полное человекоподобие, но черты смыты и разглажены» (Андреев Д. Л. Роза мира // Андреев Д. Л. Собр. соч.: В 3 т. М.: Моск. рабочий; Присцельс, 1995. Т. 2. С. 167).].

2. Психоэмоциональная аскеза: бесчувствие, тоска, хандра, меланхолия, притупленность или недопущение сильных, ярких, радостных, позитивных эмоций. Душевная постность: «<…> простор – краю нет; и степи, словно жизни тягостной, нигде конца не предвидится, и тут глубине тоски дна нет…»[64 - Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М.: ГИХЛ, 1957. Т. 4. С. 434.] (Н. С. Лесков, «Очарованный странник», 1873).

Та же самая связь простора и уныния более обобщенно выражена у историка В. О. Ключевского:

Жилья не видно на обширных пространствах, никакого звука не слышно кругом – и наблюдателем овладевает жуткое чувство невозмутимого покоя, беспробудного сна и пустынности, одиночества, располагающее к беспредметному унылому раздумью без ясной, отчетливой мысли[65 - Ключевский В. О. Курс русской истории (часть 1, лекция 4) // Ключевский В. О. Соч.: В 8 т. М.: Политиздат, 1956. Т. 1. С. 70.].

Платонов, «Котлован»: «На выкошенном пустыре пахло умершей травой и сыростью обнаженных мест, отчего яснее чувствовалась общая грусть жизни и тоска тщетности»[66 - Платонов А. П. Котлован. С. 422.].

Д. С. Лихачев игнорирует эту взаимосвязь тоски и приволья, представляя их как простую антитезу. «<…> Воля-вольная – это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством. А понятие тоски, напротив, соединено с понятием тесноты, лишением человека пространства»[67 - Лихачев Д. С. Заметки о русском // Лихачев Д. С. Земля родная. М.: Просвещение, 1983. С. 51.]. Конечно, есть и тоска, связанная с теснотой, узами, заключением, но это скорее общечеловеческая мука несвободы, рабства. Но та особая русская тоска, налетающая в дороге и знакомая всем, от ямщика до первого поэта, – есть дитя не тесноты, а именно приволья, ничем не прегражденного пространства. Это тоска не пленника, а странника.

«Что-то слышится родное / В долгих песнях ямщика: / То разгулье удалое, / То сердечная тоска… / Ни огня, ни черной хаты, / Глушь и снег… На встречу мне / Только версты полосаты / Попадаются одне…»[68 - Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. Т. 3. Кн. 1. С. 42.] (А. С. Пушкин, «Зимняя дорога», 1826). «Объятый тоскою могучей, / Я рыщу на белом коне…» (А. А. Блок, «Опять с вековою тоскою…», 1908)[69 - Блок А. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М.: Наука, 1997. Т. 3. С. 172.].

3. Аскеза поневоле: «маленький человек». Аскеза как следствие непреодолимых обстоятельств бедности, социальной приниженности, вынужденного отказа от своей воли и достоинства. Самсон Вырин («Станционный смотритель» Пушкина), Акакий Акакиевич Башмачкин («Шинель» Гоголя), Макар Девушкин («Бедные люди» Достоевского).

II. Трансцендентная аскеза как условие высшего бытия

1. Национально-религиозная аскеза. Народ-богоносец берет на себя все тяготы земного бытия.

Казалось бы, настоящая бедность и скудость исключают аскезу. Но у Ф. И. Тютчева та же самая нищета России, скудость ее природы и народа оказываются знаками христианского смирения, долготерпения, добровольного приятия на себя крестной ноши («Эти бедные селенья…», 1855):

Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты Русского народа!

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя[70 - Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. и писем: В 6 т. М.: ИЦ «Классика», 2003. Т. 2. С. 71.].

2. Аскеза-кеносис. Особый тип аскезы, сближающий ее с кеносисом (греч. ??????? – опустошение, истощение), то есть самоопустошением, самоограничением Бога на пути к вочеловечению. Кеносис – это как бы аскеза самого Бога, слагающего с себя атрибуты всемогущества, всезнания, всеприсутствия и др.

Вообще кеносис и аскеза могут мыслиться как антитеза:

Кеносис: истощание духа во плоти.

Аскеза: истощание плоти в духе.

В этом смысле Христос кенотичен, христианин аскетичен. Кеносис – снисхождение Бога в человека, отелеснивание вплоть до смерти; аскеза – восхождение человека к Богу, растелеснивание вплоть до обожения.

Но возможно и пространство встречи между Христом и христианином, между вочеловечением Христа и обожением человека. Так, в князе Мышкине у Достоевского происходит встреча человеческой аскезы и божественного кеносиса. Его болезнь, телесная слабость, смирение, чудаковатость, неотмирность, всепрощение могут рассматриваться как знаки и кеносиса, и аскезы.

3. Аскеза-литота. Минимализм, любовь к бытию в его предельном умалении. О. Э. Мандельштам, «Кому зима – арак и пунш голубоглазый…», 1922:

Немного теплого куриного помета
И бестолкового овечьего тепла;
Я все отдам за жизнь: мне так нужна забота, —
И спичка серная меня б согреть могла.
Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка,
И верещанье звезд щекочет слабый слух,
Но желтизну травы и теплоту суглинка
Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.
Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,
Как яблоня зимой, в рогоже голодать,
Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому,
И шарить в пустоте, и терпеливо ждать[71 - Мандельштам О. Э. Полн. собр. соч. и писем: В 3 т. М.: Прогресс-Плеяда, 2009. Т. 1. С. 122.].

Это образ жизни в ее наименьшем остатке, прорастающем через смерть, через пустоту, через голод и холод, через невозможность выживания. Тепло помета – но все-таки тепло; остывающая жизнь, но и она может согреть кого-то. Желтизна травы, теплота суглинка, жалкий пух – таковы эти остаточные и необходимые признаки жизни у Мандельштама. Подчеркивается бессмысленность, бестолковость этого ожидания – и его неистребимость, упорство самых малых долей и ростков жизни.

4. Мифопоэтическая аскеза. Скудость и здешней, и загробной жизни как источник религиозно-эстетического переживания. Бытие призрака в царстве теней – финальная точка аскетической траектории. На пределе истощения физического бытия обретается полнота его восприятия – своего рода аскетическая чувственность, гедонизм постусторонности, нежность устремленности в пустоту. Летейские стихи Мандельштама («Ласточка», 1920):

Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
В беспамятстве ночная песнь поется.

Не слышно птиц. Бессмертник не цветет.
Прозрачны гривы табуна ночного.
B сухой реке пустой челнок плывет.
Среди кузнечиков беспамятствует слово[72 - Там же. С. 110.].

III. Аскеза воли, цели и действия

1. Духовно-нравственная аскеза. Проповедь опрощения, самоограничения, воздержания. Аскеза – труд и радость самопреодоления. Л. Н. Толстой, Н. Ф. Федоров. А. И. Солженицын. Толстовские персонажи: Константин Лёвин, Дмитрий Нехлюдов. «Воздержание есть первая ступень всякой доброй жизни»[73 - Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М.: ГИХЛ, 1954. Т. 29. С. 73.] (Л. Н. Толстой, «Первая ступень», 1891).