Mobilis in mobili. Личность в эпоху перемен

Децентрализованное правительство делает много маленьких ошибок. Похоже на беспорядок (путаницу), потому что видно много ошибок. Они на первой странице New York Times каждый день; согласен, и это пугает людей. Большое централизованное правительство не делает такого количества ошибок, его работа более ровная, но вы знаете, каков масштаб последствий, когда они совершают ошибки; последствия двух из них в нашей стране длятся уже 10 лет. Был один человек, который пошел в Ирак, нам это уже стоило три триллиона долларов и число это будет расти… Когда есть децентрализация, умноженная на ошибки, то они меньше, почти как камешки. Они будут беспокоить, но они не разрушат.

Канеман не соглашался с критикой Талебом людей, которые пытаются строить прогнозы в экономической сфере, но не могут предсказать большие события (кризисы). Талеб отвечал, что для того, чтобы быть защищенным от опасных случайностей (например, крушение самолета), нужно иметь возможность предсказывать не отдельное событие, а их серию. В социальном плане это приводит к выводу о необходимости строить общество, которому не смогут навредить отдельные ошибки прогнозов.

Автор «Антихрупкости» соединил методологический и психологический аспекты понимания риска, раскрывая идею возможного в мышлении. Необходимо расширять горизонты мышления и мыслить немыслимое, непредсказуемое. Если это получится, то увеличится способность ориентироваться в возможных изменениях ситуации и, значит, возрастет ее «антихрупкость». Другую психологическую проблему Талеб видит в добросовестности: ведь никто не знает о возможном риске лучше, чем человек, который создал ситуацию риска. Поэтому так велика роль добросовестности – необходимости предотвращать риски, если есть знание о них. С другой стороны, нельзя предотвращать стрессоры, возникающие в связи с факторами риска. Без них человек окажется в стерильных условиях и потому не будет готов к осмысленному прогностическому развертыванию угрожающей ему ситуации, окажется беспомощным.

Итак, контроль неопределенности означает не ее уничтожение, снижение или замалчивание, а готовность принимать вызовы неопределенности, мыслить не мыслимое, предполагать децентрализацию как возрастание антихрупкости.

Неопределенность в психологических подходах к изучению выбора и принятия решений. К трактовке понятия неопределенности. Неопределенность и выбор человека

Неопределенность (uncertainty или ambiguity) условий выбора не является только их внешней характеристикой. Как в построении образа целостной ситуации, так и в оценивании отдельных альтернатив человек полагается на имеющиеся у него знания (пополняет их) и предвосхищает, прогнозирует возможные изменения ситуации (в том числе и своим выбором).

Для психологической трактовки важно, что: 1) эта неопределенность человеком воспринимается, хотя не все составляющие ситуации или своих критериев им осознаются; 2) он может ее изменять – преодолевать своими оценками и решениями; 3) выбор как разрешение ситуации неопределенности предполагает авторство и ответственность (не бывает безличных решений, хотя бывают «организационные» и проч.).

Подходы к пониманию активности человека, принимающего решения, могут быть различными, но большинство из них в психологии так или иначе ориентируются на стадии, описанные Ю. Козелецким как этапы деятельности человека при принятии решений, что включает: 1) создание субъективного представления о задаче; 2) оценку последствий выбора каждой альтернативы; 3) прогнозирование условий, определяющих последствия; 4) собственно выбор из альтернатив [Козелецкий 1979]. Оценка последствий альтернатив включает и когнитивную составляющую, и эмоционально-ценностные отношения (принятие или непринятие возможных последствий выборов). Три первых этапа автор концепции называет предрешениями. Собственно выбор будет означать, что ситуация неопределенности получила разрешение, завершена выбором, т. е. человек определился в выборе. Вопросом остается, как об этом узнать (внешнему наблюдателю или самому субъекту решения).

Иногда психологами подчеркивается различие понятий выбора и принятия решения. Указанные классические описания этапов принятия решения демонстрируют, что выбор и означает окончательное решение. Анализ психологического опосредствования выборов показывает их обусловленность активностью субъекта по доопределению как альтернатив, так и критериев выбора; причем и образ ситуации, и образ Я (на уровне самосознания личности), и внутренние усилия (воспринимаемые как «бремя выбора») репрезентированы человеку. В этом смысле выбор человека всегда осознан, хотя от него могут оставаться скрытыми как смысловые, так и другие регуляторы направленности субъективных предпочтений.

В зарубежных психологических исследованиях понятия принятия решений и выбора функционируют как синонимы: Decision making и Choice [Hasti, Dawes 2010; Weber, Johnson 2009]. В экспериментальных работах важным аспектом выступает понимание ситуации выбора как закрытой задачи – в противовес открытым проблемам (более известным в психологии мышления). В праксиологическом направлении (в отличие от познавательного и мотивационного, названных Ю. Козелецким основными в изучении принятия решений) предполагается включенность в понятие выбора этапа его реализации; тогда принятие решения – лишь предваряющий его этап. Но реализация выбора – это уже предмет иных исследований – психологии воли. В исследованиях же интеллектуальных решений, как и моральных (на материале моральных дилемм), этап реализации не входит в этапы выбора [Корнилова, Тихомиров 1990; Чигринова 2013 и др.].

В непсихологических подходах (моделирующих, экономических, социологических и проч.) совсем не обязательно присутствует предположение о том, что выбор осуществляется именно человеком (а не безличным ЛПР – «лицом, принимающим решение», механизмом, обществом или какими-то системами). Как только человек исключается из «составляющих» ситуации выбора, можно строить (моделировать) идеальные стратегии выбора, но при этом теряется как отличие субъективной неопределенности, в которой находится человек в ситуации выбора, так и понимание, что при выборе он полагается на весь свой интеллектуально-личностный потенциал.

Интеллектуально-личностный потенциал человека

Интеллектуально-личностный потенциал (ИЛП) – это интерпретационное понятие, предполагающее единство интеллектуальных и личностных составляющих в регуляции решений и выборов человека, что реализуется посредством этапов (или звеньев) принятия и преодоления неопределенности на основе множественных процессов. Прогностическая активность человека и его личностное самоопределение в ситуации выбора отражается в формировании новообразований как показателей приложенных при выборе усилий. В нашей модели множественной регуляции решений и действий предполагается динамическое взаимодействие составляющих ИЛП и выход на ведущий уровень разных процессов – как когнитивных, так и личностно-мотивационных [Корнилова 2016а].

В актуалгенезе становления динамических иерархий опосредствующих выбор процессов верхним уровнем регуляции выступает самосознание личности. То есть сами по себе интеллектуальные и личностные составляющие ИЛП не определяют выбор, а выступают его диспозициональными условиями и реализованными характеристиками.

Разрабатывая принцип неопределенности по отношению к построению психологической теории выбора, мы подошли к пониманию неопределенности как незаданности иерархий процессов, фокусируемых динамическими регулятивными системами [Корнилова 2005; 2016а]. Переход к динамической парадигме в понимании контроля неопределенности позволил также по-новому задать конструкт саморегуляции, который стал необходимым при изучении готовности (предпосылок) и умения человека использовать свой интеллектуально-личностный потенциал в решении жизненных и профессиональных задач, предполагающих преодоление неопределенности. Усилия, прилагаемые человеком при выборе, представлены в степени выраженности новообразований как третьей шкале оценивания психологического опосредствования выбора (наряду с когнитивной и личностной). И усилия эти не могут быть сведены к энергетическим затратам. Даже если заданы альтернативы и критерии выбора, неизвестным остается, какое решение примет конкретный человек, какой процесс окажется ведущим в иерархии возможных оснований выбора. Многообразие путей целеобразования и смыслообразования означает полагание множественности, многоуровневости и гетерархической регуляции выборов человека.

Субъективная неопределенность

Неопределенность в психологии связывалась с вариативностью и неповторяемостью как условий, так и самих актов выбора, действия, мышления [Зинченко 2007]. М. К. Мамардашвили настаивал, что живое – в акте, в акте мышления или свершения (остальное – «мертвечина») [Мамардашвили 1984].

Субъективная неопределенность может быть задана как внешними факторами, так и внутренними (неполнотой знания и проч.). Применительно к внутренним источникам неопределенности можно различать ее ситуационные факторы, когда человек в силу искаженных когнитивных репрезентаций или ситуационных ограничений (например, закрытость для него необходимой информации) вынужден принимать решения при заведомой неполноте ориентировки, а также диспозициональные (например, это трудности работы с собственной системой переживаний, что измеряется в шкалах доступности внутреннего опыта, эмоционального интеллекта и проч.).

Факторы субъективной неопределенности влияют как на субъективный образ ситуации, так и на актуалгенез решений. Человек должен не только принять ситуацию неопределенности, но и определиться в целях выбора, в стоящих за возможными предпочтениями ценностных аспектах, что отражается в переживании личностной цены решения. Осмысленность выбора при этом связана и с реализацией опоры на свои интеллектуальные возможности («додумывание мысли», по Мамардашвили).

Отношение к неопределенности и контроль неопределенности. Толерантность к неопределенности и личностная готовность к риску

Ключевым диспозициональным отношением к неопределенности выступает толерантность к неопределенности (ТН). Понятия толерантности и интолерантности к неопределенности обосновывались в исследованиях Э. Френкель-Брунсвик и как связанные с фиксацией эмоционального тона для перцептивного феномена, и как реципрокные личностные свойства [Frenkel-Brunswick 1949]. Толерантность к неопределенности стала означать готовность субъекта принимать решения в условиях неопределенности, противоречивости, новизны ситуации, неполноты информации, неизвестности последствий выбора. Принимать вызовы неопределенности и осуществлять продуктивные решения в условиях неопределенности – таковы личностные предпосылки регуляции выбора со стороны толерантности к неопределенности. При этом большую роль стал играть термин «intolerance», который обозначил индивидуальную тенденцию воспринимать и интерпретировать ситуацию неопределенности как угрозу, источник дискомфорта, что выступило одной из характеристик авторитарной личности.

Среди личностных свойств в регуляции выборов совсем не все они оказываются одинаково важными. При анализе глубинной мотивации по опроснику А. Эдвардса только шкалы автономии и агрессии значимо связаны с характеристиками выбора как рискованного [Козелецкий 1979]. При диагностике мотивационных профилей [Корнилова 1997] и в исследованиях выбора на основе использования профессиональных знаний ([Чумакова 2010] и др.) личностная готовность к риску и рациональность (как стремление к максимальной информированности) выступили центрами разных кластеров мотивационных тенденций в профилях личностной регуляции. Эмпирически устанавливаемые связи толерантности к неопределенности с составляющими интеллектуально-личностного потенциала (интеллектом и мотивацией, свойствами Большой пятерки и Темной триады и т. д.) подробно представлены нами в монографии [Корнилова 2016а]. Среди них особое место занимают переменные личностного риска и когнитивного риска, как наиболее тесно связанные с продуктивным принятием неопределенности.

Когнитивный риск

Впервые понятие познавательного риска использовал Дж. Брунер в своей работе 1954 г., выполненной как анализ стратегий образования искусственных понятий. Риск при этом заключался в том, что полученной информации могло быть недостаточно для отвержения человеком конкурирующих гипотез (о возможном, «задуманном» экспериментатором понятии), и он вполне мог ошибиться, но называл правильный ответ. Исчисление энтропии как показателя необходимой информированности человека, изменяющейся на каждом этапе [Брунер 1977], было продолжено, но в ином аспекте, О. К. Тихомировым, который показал, что исчисляемая неопределенность и субъективная неопределенность в ситуации не совпадают [Тихомиров 1969].

Одним из современных направлений развития представлений о когнитивном риске стало подчеркивание в нем именно интеллектуальной ориентировки на вероятностные характеристики ситуаций. Это выразилось в обосновании понятия «интеллектуального риска» – Risk Intelligence [Evans 2012]. «В сердце» интеллектуального риска лежит возможность оценить пределы своих знаний, а значит, проявлять осторожность, когда человек многого не знает, и быть уверенным, когда он знает много. В формулировании этого понятия и основном посыле его введения прослеживается стремление к расширению видов интеллекта (по аналогии с эмоциональным, личностным и т. п.).

Не станем останавливаться на гораздо более разработанной проблематике личностного риска. Подчеркнем только следующее: как показывают исследования, в любом случае в психологическом плане риск выступает не самостоятельным – когнитивным или личностным – фактором, а входит при выборе в функционально образуемые связи интеллектуальных и личностных переменных.

Контроль неопределенности в подходах к решению сложных динамических проблем

Важным направлением переориентации в исследованиях решений и выборов становится развитие представлений о возможностях контроля неопределенности и риска. Бернстайн ввел следующее понятие управления риском: «сущность управления риском состоит в максимизации набора обстоятельств, которые мы можем контролировать, и минимизации набора обстоятельств, контролировать которые нам не удастся и в рамках которых связь причины и следствия от нас скрыта» [Бернстайн 2008: 215].

В психологических исследованиях стратегий в условиях неопределенности особое внимание стало уделяться поиску закономерностей решения задач на динамический контроль. Одной из основных характеристик таких задач стала их плохая структурированность, т.е. заданная неопределенность. Их применение привело ко множеству открытий в различных областях (моторного контроля, имплицитного научения и т. д.). Автор обзорной статьи на эту тему выделил три подхода к пониманию механизмов решения комплексных динамических проблем [Osman 2010].

Теории «Пример–Случай–Научение» (Exemplar–Instance–Learning)

Согласно этому подходу, «Случай» образуется единым комплексом процессов, опосредствующих целенаправленное решение в условиях неопределенности. Если решение проблемы оказалось продуктивным (привело к цели), то такой модуль поведения закрепляется в памяти. Сопоставление свойств новых ситуаций с такими модулями ведет к «подсказкам» со стороны среды, какое решение нужно принимать.

Теории проверки гипотез

Принимая решение, человек руководствуется какой-то целью и соотносит с нею прогнозы эффективности и целедостижение. Соотношение целей–средств–результатов нагружает рабочую память. Прогнозирование или проверка гипотез поощряется тем, что фокус внимания направлен не на случай, а на поиск релевантного правила; вместе с чем углубляется понимание проблемы (ее структуры); нужный выход из ситуации актуализируется соответственно правильно понятой структуре.

Снижение определенности целей ведет к тому, что человек образует знание, не привязанное к специфичному контексту ситуации, что расширяет рамки переноса на другие ситуации. Обе теории предусматривают ограниченность когнитивных ресурсов и не предполагают новообразований за рамками правил и случаев.

Теории, связанные с саморегуляцией

В этой группе исследований постановка целей, мотивация, оценочные процессы и самоэффективность рассматриваются как включенные в обучение контролю решений и действий в неопределенных ситуациях. В теории Бандуры, Ванкувера-Путки и других акцент ставится на оценочных суждениях человека об успешности продуцируемых им действий, что связывается с воспринимаемой самоэффективностью.

При так понятой саморегуляции контроль означает включение регуляционных процессов на ранних стадиях приобретения знаний и навыков, а цели самокоррекции релевантны на следующих стадиях, поскольку они служат интеграции и расширению поля возможных целей человека. В отечественной психологии сложились другие подходы к саморегуляции [Моросанова 2011], где иным образом решаются вопросы о связях самоконтроля с процессами целеобразования и интеллектуально-личностными свойствами.

Не только в рамках «познавательной» (когнитивной) и «поведенческой» («праксиологической» или «саморегуляционной») парадигм представлены теоретические подходы к пониманию предвосхищений при принятии решений и реализации выборов в действии. Мотивационно-личностная регуляция выбора в не меньшей степени изучена. Однако нам хочется обратить внимание на происходящее теоретическое «укрупнение» обобщений о психологической регуляции выборов в условиях неопределенности.

Эмпирические исследования предвосхищений и выборов в когнитивных стратегиях и их роль в соотнесении теоретических подходов. Образ мира vs. гипотезы «соматических маркеров» в регуляции прогностической активности и стратегий выборов

В исследованиях предвосхищений в ситуациях неопределенности традиционно дань первенства отдавалась интуиции и вероятностному прогнозированию. Последнее могло рассматриваться как в контекстах работы т. н. когнитивной Системы 1 [Канеман 2014], так и в более широком контексте рассмотрения интеллектуально-личностных различий в опережающей активности со стороны образа мира [Смирнов 2016]. В последние десятилетия было показано, что в ситуациях неопределенности при принятии решений большей эффективностью характеризуются стратегии, сочетающие рациональный анализ и интуицию [Степаносова, Корнилова 2006]. Соответствующие конструкты могут быть операционализированы через предпочитаемые стилевые характеристики принятия решений [Корнилова, Разваляева 2017; Epstein et al. 1996]. В целом же принятие решений стало той ведущей областью исследований, в которой утвердилось представление о необходимом взаимодействии когнитивной и эмоциональной, рациональной и интуитивной подготовки прогнозов и выборов в условиях неопределенности ([Корнилова 2016a; Hastie, Dawes 2010] и др.).

Важной характеристикой при изучении прогнозирования является фактор задач, поскольку включение в построение прогнозов предметного содержания существенно для становления профилей регуляции предвосхищений и решений в условиях неопределенности. Изучение вклада когнитивных способностей в процессы прогнозирования в последние десятилетия стало уходить на второй план, а учет эмоциональной сферы стал чаще попадать в фокус внимания исследователей после того, как А. Дамасио выдвинул гипотезу «соматических маркеров» [Damasio 1996]. Маркеры при этом понимаются как возникающие при определенных сигналах висцеральные реакции, построенные на основе предыдущего индивидуального опыта и субъективно переживаемые как «подозрения», «внутри что-то екнуло» и проч. [Медведева и др. 2013]. Популяризации этой концепции во многом способствовало то, что она служит теоретической поддержкой выявления механизмов нарушения обратной связи для разных клинических групп на основе единой экспериментальной модели при использовании набора заданий, получивших название Айова-теста – Iowa Gambling Task (IGT) [Bechara et al. 2005].

Концепция образа мира фокусирует иной, чем только обратная связь от чувственного индивидуального опыта, аспект прогнозирования: опережающую прогностическую активность субъекта, направляемую амодальными – и значит не обязательно переживаемыми чувственно – глубинными структурами (включающими индивидуальную представленность значений). Вместе с тем психология принятия решений выделяет и универсальные закономерности ориентировки человека в ситуации неопределенности и риска, предполагая в качестве диагностической проблемы анализ того, какие процессы выходят на ведущий уровень в динамических регулятивных системах, обеспечивающих становление прогнозов, оценок и выборов человека.

Обращение прогнозов человека в будущее включает как принятие неопределенности этого будущего, так и регуляцию со стороны «образа мира», предполагающего не только разноуровневость «мира образов» (от перцептивных до умственных), но и определяемость ядерных структур образа мира реальными условиями жизнедеятельности. Представление о функционировании образа мира сегодня может выступить опорой в изучении как прогнозирования, если обозначать этим словом решение разных типов прогностических задач, так и функциональной регуляции становления прогнозов со стороны динамических регулятивных систем – ДРС, включающих когнитивные и эмоционально-личностные составляющие ориентировки в мире.

Если предполагать, что эти системы всегда парциальны (в силу целевой регуляции действий, решений и выборов человека) и складываются как динамические иерархии разных процессов, то образ мира (или представление о мире, или картина мира) можно рассматривать в качестве их «стабилизатора», направляющего прогностическую активность и задающего целостность когнитивно-личностной регуляции целеобразования и целедостижения [Смирнов и др. 2016]. В качестве динамического контроль неопределенности следует понимать в том смысле, что сам образ мира постоянно обогащается. Благодаря такому контролю со стороны образа мира неопределенность для субъекта не становится хаосом, а субъект деятельности и познания выступает автором своих действий и решений, с характеризующими его интеллектуальными и личностными возможностями [Смирнов 2016].

Рассмотрение особенностей регулятивных процессов принятия и преодоления человеком условий неопределенности позволило развивать положение об открытости ДРС; причем в эти ДРС, направляющие актуалгенез предвосхищений (прогнозов, гипотез, целей) могут включаться любые процессы из спектра познавательной деятельности (памяти, внимания, научения, построения умозаключений) и многомерного личностного потенциала субъекта.

Предвосхищения в ситуации выбора

В понимание образа мира как системы разноуровневых и когерентных гипотез, непрерывно генерируемых субъектом навстречу стимульным воздействиям и апробируемых ими (встречное уподобление по А. Н. Леонтьеву) заложено представление о механизме влияния когнитивных и личностных факторов, радикально уменьшающих неопределенность бесконечного числа возможных интерпретаций воздействующих стимулов. Таким образом задается более или менее широкий или узкий диапазон потенциальных интерпретаций внешних ситуаций; и ширина этого коридора определяется прежде всего субъективной вероятностью ожидаемых на входе стимулов. Метафорически можно сказать, что система таких «коридоров» субъективных предвосхищений (в том числе и вероятностей), как ожидаемых событий, и суть образ мира [Смирнов 2016].

Рассмотрение образа мира как основы функциональной регуляции прогностической активности человека позволяет сделать следующее обобщение. Как исследования прогностической активности человека, так и возможного в его мышлении подводят к тому, что фактически мы имеем дело с прогностической моделью мира, и степень определенности или неопределенности этого прогноза прямо сказывается на адекватности образа мира и его способности ориентировать наше поведение, нашу деятельность. Функциональная роль образа мира не предполагает, что ей в соответствие необходимо ставить выделение какого-то особого процесса. Образ мира как бы задает «оси контроля» становления динамических регулятивных систем, открытых с точки зрения их состава и процессуальных иерархий. Но такое теоретическое понимание принятия и преодоления неопределенности человеком предполагает решение исследовательских задач для обсуждения эмпирических доводов, поддерживающих ту или иную концепцию. Доводом в пользу концепции образа мира стало бы выявление регулятивной функции интеллекта (в разных его измерениях как академического, общего и т. д.) в решении прогностической задачи, что противоречит идее «соматических маркеров» А. Дамасио [Damasio 1996].

Как мы уже сказали, основной экспериментальной моделью для А. Дамасио и А. Бехара стала Игровая задача Айова – Iowa Gambling Task (IGT).

Задача участника игры в Айова-тесте – получить своими выборами как можно больше условных «денег» в конце игры. При каждом выборе карточка может привести к получению или потере условной денежной суммы. От участника игры в IGT требуется выбирать карты из 4 колод, различающихся по вероятностной структуре выигрышей и проигрышей, которую испытуемый выявляет в процессе эксперимента (колоды предъявляются «рубашкой вверх» и испытуемый узнает на каждом ходу, сколько игровых денег он выиграл или проиграл). Нами применялась процедура компьютеризированного стандарта условий Iowa Gambling Task (Игровой задачи Айова), разработанного Грасманом и Вэгенмекерсом [Grasman, Wagenmakers 2005] и адаптированного С. А. Корниловым.