Мэзэки (народные шутки)

Большой труд в сбор и публикацию народных шуток вложил писатель и учёный Наки Исанбет. В его трёхтомнике «Татарские народные пословицы» в виде иллюстративного материала приводится около 400 текстов мэзэков.

В течение многих лет участники фольклорных экспедиций, организованных Институтом языка, литературы и искусства имени Г. Ибрагимова, записывали на местах большое количество народных шуток. Следует также учесть постоянный приток произведений, присылаемых отдельными любителями-энтузиастами в адрес Института.

Значительным событием в истории татарского фольклора стал выпуск специального тома «М?з?кл?р» («Народные шутки») в составе 12-томного свода «Татар халык и?аты» («Татарское народное творчество»), который содержит 1169 текстов, снабжён вступительной статьёй, примечаниями и указателем источников[17 - Татар халык и?аты. М?з?кл?р / т?з.: Х. Ш. М?хм?тов, А. И. Садыйкова. – Казан: Татар. кит. н?шр., 1979.].

Тексты мэзэков печатались и печатаются также в различных фольклорных сборниках, на страницах журналов «Чаян», «Казан утлары», «Идел», «С?ембик?», «Ялкын», газет «Ватаным Татарстан», «Ш??ри Казан», «Татарстан яшьл?ре» и др.

Жанр мэзэка в татарском народном творчестве по своим основным параметрам близок к анекдоту в русском фольклоре. Слово «анекдот», заимствованное из греческого лексикона, прижилось в фольклоре многих народов и превратилось в своеобразный интернациональный термин. Вместе с тем у этого жанра есть национальные, иначе говоря, имеющие обращение только у отдельного народа наименования. Так, украинцы называют анекдот «усмeшкой», башкиры – «кулямас», туркмены – «шорта с?з».

В татарской дореволюционной печати шутки нередко появлялись под именем «хик?ят» (рассказ). Широкое употребление получили также термины «латифа» и «мэзэк». Эти слова, пришедшие к нам из арабского языка, имели значение «забавный короткий рассказ». Как и термин «анекдот», арабская «латифа» употребляется в фольклоре многих народов (в основном на Востоке, например у индийцев, афганцев, персов, турок, азербайджанцев, узбеков, уйгуров и др.). Слово «мэзэк» как название жанра, как термин у других народов вроде бы не встречается (сами арабы употребляют термины «надира», «нэктэ»)[18 - Гар?пч?-татарча алынмалар с?злеге. – Казан, 1965. – 244, 303, 360 б.].

Во второй половине XX века в фольклористике многих народов анекдот был признан самостоятельным жанром, и появились серьёзные исследования, в которых его разработка нашла отражение. Об основных жанровых признаках анекдота можно судить по данным ему определениям. Вот определение В. Е. Гусева: «Анекдотом мы называем эпическое сатирическое или юмористическое произведение, построенное на одном эпизоде с резко выраженной кульминацией и неожиданной концовкой»[19 - Гусев В. Е. Эстетика фольклора. – Л., 1967. – С. 127.]. «Анекдот в основном это так называемая «малая повествовательная форма», по преимуществу устная. Лежащее в основе рассказа острое положение обычно разрешается неожиданной концовкой», – пишет Н. Османов[20 - Персидские анекдоты. – М., 1963. – С. 7.]. Согласно определению К. Мергена, «короткоформатным произведениям народного творчества сатирической направленности, и, как правило, с неожиданным поворотом сюжета, дан термин кулямас»[21 - М?рг?н К. Башкорт к?л?м?ст?рене? жанр ?зенс?леге тура?ында ?д?бият. Фольклор. ?д?би мирас. Беренсе китап. – ?ф?, 1975. – 127 б.]. «…Когда мы говорим о шутке, мы подразумеваем прежде всего жанр, вмещающий смешное, весёлое, компактное, неожиданно остроумное», – подчёркивает Ф. Хатипов[22 - Хатипов Ф. Эпик жанрлар. – Казан: Татар. кит. н?шр., 1973. – 20 б.].

Следовательно, под шуткой (анекдотом) понимается небольшое прозаическое, юмористико-сатирическое произведение с обязательной неожиданной и остроумной концовкой. Эти признаки, взятые по отдельности, свойственны и фольклорным произведениям другого рода. У мэзэков особенно заметна близость к сказкам. Поэтому некоторые фольклористы до сих пор продолжают рассматривать шутки как разновидность сказок. И напротив, сторонники взгляда на шутку как на самостоятельный жанр стремятся прежде всего найти признаки, отличающие её от сказки. Исследования в таком направлении в русской фольклористике проводились уже в конце XIX века. А. П. Пельтцер, касаясь различия между сказкой и анекдотом, обратил внимание на то, что они различаются не только по форме (скажем, по объёму), но и по содержанию: «В анекдоте замечается отсутствие фантастического элемента, и это едва ли не главная отличительная черта. В нём всё жизненно и правдиво, он не уклоняется от действительности. Мы всегда чувствуем под ногами твёрдую почву, твёрдое основание, определённый факт, жизненный и рельефный, подхваченный народным юмором. Правда, в большинстве анекдотов есть преувеличение, но оно нисколько не мешает жизненной правдивости»[23 - Пельтцер А. П. Происхождение анекдотов в русской народной словесности // Сборник Харьковского историко-филологического общества. – Т. XI. – Харьков, 1899. – С. 65.]. Подобный взгляд и у Г. Баширова: «Если один род сказок имеет дело с волшебством, основанным на фантастических, вымышленных событиях, то шутка не имеет к нему никакого отношения. Она имеет дело только с подлинными, на земле живущими людьми, с реальными обстоятельствами, которые пережиты или могут быть пережиты ими»[24 - Б?широв Г. Туксан тугыз м?з?к. – Казан, 1960. – C. 74.] (выделено нами. – X. М.).

Это очень важный момент. Реальное содержание шуток наиболее отчётливо проглядывает в образной системе этого рода произведений. В шутках конфликт основан большей частью на отношениях людей между собой (скажем, богач и работник, умный и дурак, трудолюбивый и лентяй, сноха и свекровь, зять и тесть). Даже знаменитый герой шуток Ходжа Насретдин, переживший множество приключений и даже побывавший «на том свете», никогда не вступает в столкновение с фантастическими силами. Его противники – ханы, визири*, кадии, суфии*, торговцы и др. Таких могущественных врагов Ходжа одолевает не с помощью волшебства, а благодаря смекалке, хитрости.

Во многих шутках упоминаются конкретные названия деревень, имена людей. В науке стало признанной истиной, что героями некоторых популярных анекдотов являются исторические личности. Скажем, бытуют многочисленные анекдоты о великом узбекском поэте Навои (фольклорное имя – Мирали, XV век), о Бирбале – визире индийского императора Акбара (XVI век), о видном туркменском сатирике Кемине (XIX век). Предполагают даже, что и у Ходжи Насретдина был прототип. По одной из таких версий, он якобы родился в 1206 году в малоазиатском селении Хорто, в семье муллы, тридцати лет переехал в Акшехир и там скончался в 1284 году[25 - Гордлевский В. А. Послесловие к сборнику «Анекдоты о Ходже Насретдине». – Изд. 2. – М., 1957. – С. 245–247.].

В томах «Татарских народных пословиц» Н. Исанбета приведены мэзэки о литераторах и поэтах Г. Кандалый, К. Насыри, Г. Тукае, З. Башири, Г. Газизе и др. А мэзэки, в которых главными персонажами являются жившие в Казани острослов Рахми Толмач* и миллионер Длинный Ибрай, составляют даже целый цикл.

Первый персонаж цикла – Рахми Толмач (Рахматулла Амирханов) – родился примерно в 1805 году в деревне Новый Кишет. Когда он был ещё маленьким, его отец переехал в Казань. Рахматулла получил хорошее образование в медресе, самостоятельно освоил русский язык и служил даже переводчиком в казанской ратуше (Рахми Толмач – дословно: Рахми Переводчик). Р. Амирханов активно участвовал в культурном движении татар, был издателем, составителем календарей. Как известный острослов Рахми Толмач упоминается и в знаменитом труде Ш. Марджани «Мустафад аль-ахбар фи ахвали Казан ва Булгар» («Полезные сведения о Казани и Булгаре»)[26 - Татар ?д?бияты тарихы: 6 томда. – Казан, 1985. – 2 т. – 25–26 б.].

Прототипом второго персонажа (Длинного Ибрая) был богач Ибрагим Юнусов. Этот чванливый, грубый, невежественный человек, носитель реакционных взглядов хотя и содержал в Казани медресе*, но многие годы чинил препятствия стремлениям великого просветителя и историка Шигабутдина Марджани обучать по-новому[27 - Гайнуллин М. X. Татарская литература XIX века. – Казань, 1975. – С. 41.]. Эти свойственные характеру И. Юнусова черты удачно схвачены в вышеназванном цикле шуток.

Раз мэзэк тесно связан с реальной действительностью, то как же объяснить утверждение некоторых авторов, что «во многих шутках, как и в сказках, фантастические обстоятельства занимают большое место», что мэзэк «шельмует» фантастические злые силы (дьявола, чёрта, лешего и др.)?[28 - Хатипов Ф. Эпик жанрлар. – Казан: Татар. кит. н?шр., 1973. – 21, 36 б.] Чтобы ответить на этот вопрос, стоит, пожалуй, бросить взгляд на генезис и эволюцию жанра.

Во второй половине XX века вышли в свет труды, посвящённые изучению духовной жизни древнего родового общества, включая его словесно-языковое творчество[29 - Мелетинский Е. М. Происхождение героического эпоса. Ранние формы и архаические памятники. – М., 1963; Золотарёв А. М. Родовой строй и первобытная мифология. – М., 1964; Анисимов А. Ф. Духовная жизнь первобытного общества. – М.-Л., 1966; История всемирной литературы. – М., 1967. – Т. 1. – Литература древнего мира; Турсунов Е. Д. Генезис казахской бытовой сказки. – Алма-Ата, 1973.]. Как явствует из них, в фольклоре древности наряду с мифами значительное место занимают анекдоты и рассказы, повествующие о происходивших в жизни событиях. Вдобавок и сами мифы по содержанию не были однозначными. Мифологический герой – сложный, многогранный образ. Говоря словами Е. Мелетинского, он действует «то как мифологический демиург, то как богатырь, то как плут-трюкач»[30 - Мелетинский Е. М. Указ. соч. – С. 30, 32, 54–57.]. То же самое наблюдается в дуалистических мифах, составлявших первоначальный слой мифологии.

В дуалистических мифах отражена древняя форма структуры человеческого общества, состоявшая из двух противоположных фратрий. Герои таких мифов – два брата-близнеца, считающиеся родовыми предводителями фратрий. Один из близнецов изображается опытным, энергичным, смышлёным, хитрым, а второй – бездарем, растяпой, бестолочью. «В развитом дуалистическом мифе мы находим уже все основные элементы бытовых комических повествований: культурные герои представлены умным и глупым; последний всё делает не так, как следует, и попадает в смешные ситуации, причём зачастую герои действуют в обыденной житейской обстановке», – пишет Е. Турсунов[31 - Турсунов Е. Д. Генезис казахской бытовой сказки. – Алма-Ата, 1973. – С. 36, 37, 130.]. По его мысли, во времена расшатывания древних религиозных взглядов отдельные сюжеты дуалистических мифов, бытовых сказок и анекдотов, принимая форму художественного произведения, составляли самый древний слой сатирической бытовой литературы. Однако в этих сказках сатира ещё не обрела социальный характер, она нашла воплощение в прежних мифологических образах и была направлена против считавшихся некогда могущественными сил природы.

Осмеяние фантастических сил в шутках, возможно, занимало значительное место именно на данной ступени эволюции жанра. У некоторых братских тюркских народов, например у казахов и бaшкир, существуют циклы об Алдаре и шайтане. У нас в сегодняшнем репертуаре шутки, в которых замешаны фантастические силы, можно перечислить по пальцам. Вот некоторые из них.

«…Не успел старик, тащащий вязанку дров из леса, поохать-попричитать: «И смерть не придёт», как перед ним предстала Смерть и спрашивает:

– Почто меня покликал?

Старик словчил:

– Вот позвал помочь привезти эти дрова».

По правде говоря, в этом примере Смерть не выступает в роли существ иного мира. Смерть, увидя немощного старика, недоуменно спрашивает: «Почто покликал?» Если бы не было некоторой условности (Смерть, услышав своё имя, тут же появляется), можно было бы рассматривать ситуацию как конфликт между умным, расторопным человеком и бестолковым, простофилей. Поэтому мифологические образы, заменившие когда-то в дуалистических мифах растяпу-брата, по мере развития жанра снова легко вытесняются образами людей.

Следовательно, по содержанию мэзэк от волшебной сказки нетрудно отличить. Но есть ещё бытовые сказки, которые по своему реальному содержанию, по идее, тематике очень близки к мэзэкам, и чтобы различать их, следует обратить внимание на их структуру, особенности композиции. «Бытовая сатирическая сказка и анекдот по специфике изображения действительности принципиально не отличаются друг от друга, – говорит В. И. Чичеров. – Их отличие можно видеть скорее всего в том, что анекдот повествует в сжатой лаконичной форме только об одном каком-либо случае (содержит один эпизод), тогда как бытовая сатирическая сказка включает ряд в сюжетном отношении нередко самостоятельных эпизодов, связанных одним персонажем и общей идеей… Приём троекратности (обычно троичности лиц и троичности действий) часто встречается в сказках этого рода, но в анекдотах этот приём отсутствует»[32 - Чичеров В. И. Русское народное творчество. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1959. – С. 303, 308.]. Как мы уже видели, В. Е. Гусев также указал на то, что анекдот – произведение, построенное на одном эпизоде. Ф. Хатипов считает эту композиционную особенность присущей и татарским шуткам[33 - Хатипов Ф. Эпик жанрлар. – Казан: Татар. кит. н?шр., 1973. – 27 б.].

Касаясь взаимоотношений анекдота и бытовой сказки, Е. Турсунов говорит о необходимости включить в состав жанра анекдота и древние комические сюжеты, восходящие к мифам. Основанием для этого он берёт однособытийность в их построении и неожиданность ситуации. Первоначальное механическое объединение двух или более самостоятельных эпизодов и последующее дополнение их сходными по характеру деталями и эпизодами – так рождается сложная структура многоплановой бытовой сказки[34 - Турсунов Е. Д. Генезис казахской бытовой сказки. – Алма-Ата, 1973. – C. 27–29.].

Анекдоты могут включать и несколько эпизодов. Часто встречаются примеры образования их на основе двух событий. Герой шутки попадает в две ситуации. Обычно эти ситуации внешне схожи, но тем не менее существенно отличаются друг от друга. Герой или сознательно, или вследствие своей бестолковости использует итог первой ситуации (формально он имеет на то право, поскольку ситуации сходны) во второй ситуации, тем самым оставляя своих врагов в дураках или же оказываясь сам в комическом положении. Приведём примеры для обоих случаев.

1. Один богач даёт работнику деньги и велит купить на базаре две разные вещи. Чтобы купить их, работник ходит на базар дважды, возвращается только ночью. Богач бьёт его, наставляя: «Исполни в один выход два поручения».

В другой раз богач заболевает и посылает работника за врачом (как и в первом эпизоде, работнику даётся поручение). Работник приводит с собой врача и ещё одного человека. Богач спрашивает: «Зачем этого человека привёл?» Работник отвечает: «Тогда, помнишь, ты побил меня, сказав, чтобы я за один раз выполнил сразу два поручения. Так вот тебе врач. А коль умрёшь – вот тебе могильщик. Два раза меня не гоняй!»

2. Мэнди отправляется с отцом на базар покупать корову. Отец торгуется, чтобы корова была стельная. Мэнди приходит к выводу, что стельная – это хорошо.

В другой раз Мэнди сватают девушку (внешнее сходство с первым событием – торг). Держа в уме итог первого события, Мэнди торгуется со свахой: «Мне чтоб и девушка была, чтоб и на сносях была!»

Есть шутки, включающие даже три события. Примеры можно найти в анекдотах о Ходже Насретдине. В одном древнем тексте три монаха, каждый по отдельности, то есть в отдельном эпизоде, задают Ходже три вопроса: «Где центр мира? Сколько звёзд на небе? Сколько волосинок в моей бороде?» Или в другом анекдоте Ходжа три раза подходит к кафедре и обращается к собравшимся: «Эй, правоверные, знаете ли вы, о чём я вам сейчас расскажу?»

И сказки, в свою очередь, не всегда сохраняют в сюжете трёхсобытийность. Встречаются короткие бытовые сказки, вобравшие в себя лишь одно событие. Здесь приходится считаться не столько с количеством событий, а с тем, как рассказывается о них. Как писал Г. Баширов, «в любой сказке события излагаются подробно, там основное внимание сосредоточивается на самом событии, на его содержании. А в шутке – по-иному… Основа, то, что делает шуткой, – умное, толковое слово, а в некоторых – искусное, остроумное, достойное стать афоризмом»[35 - Б?широв Г. М?з?к турында бер-ике с?з. – 74 б.].

Совершенно правильное наблюдение. В самом процессе рассказывания сказки слушатель испытывает эстетическое наслаждение. А вся соль, весь вкус шутки – в её концовке. Здесь недостаточно говорить только о поучительном, остроумном слове, потому что и сказки иногда заканчиваются такими же выражениями. Вся премудрость шутки – в неожиданности концовки. Такое условие совершенно не случайно, поскольку, как показано в теоретических трудах, неожиданность – один из общих законов комизма. «Во всех приведённых нами случаях открытие недостатков окружающих нас людей и другие подобные же открытия только тогда приводят к смеху, когда они неожиданны», – говорит известный советский фольклорист В. Я. Пропп. «Анекдот, – продолжает он, – вызывает у нас смех своим неожиданным остроумным концом. Но тот же анекдот, услышанный во второй или в третий или в четвёртый раз, смеха не вызывает, так как неожиданности уже нет»[36 - Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха. – М., 1976. – С. 149.]. На то, что «в неожиданном повороте мысли заключается комизм анекдотов и шуток», указывает и польский учёный Б. Дземидок[37 - Дземидок Б. О комическом. – М., 1974. – С. 72–73. (Пер. с польск.)].

При первом знакомстве слушатели до последних слов не знают, чем закончится шутка, потому что итог, ожидаемый по логике рассказа, оказывается совсем не таким, каким его ожидали. Если же соль шутки будет известна заранее, тогда она потеряет свой смысл. Приведём примеры.

«Один человек, отправившийся в лес воровать дрова, услышал посвист и, полагая, что его обнаружил лесник, убежал домой. Вернувшись домой, прислушался – свистят пуще прежнего.

Человек сказал своей жене:

– Запри ворота, не впускай лесника!

Сам быстренько полез в подпол. Свистящий звук всё не прекращался».

Здесь произведение подошло к пику развязки. Кажется, вот сейчас лесник прикажет отпереть ворота, выволочит порубщика из подпола и накажет. Шутка же заканчивается по-другому: нет никакого лесника, его и не было вовсе, а свистит… собственный нос бедняги.

Поскольку неожиданная концовка является необходимым условием шуток, то в поэтике жанра должны быть обеспечивающие это условие специальные средства и приёмы. Один из них – алогизм. То есть между заявленной в произведении ситуацией и поведением героя шутки возникает несоответствие. Алогизм особенно присущ шуткам о дураковатых людях. Такие не могут постичь суть и подлинные причины жизненных явлений и делают неправильные, абсурдные выводы. Поэтому их слова или поступки оказываются для слушателей совершенно неожиданными.

«…У человека по имени Хайрулла волк задрал козу. Хайрулла едет в Арск на базар покупать новую козу. Но животное не пускают в вагон, и Хайрулла привязывает его к вагону сзади. На ближайшей остановке Хайрулла слез посмотреть – только голова козья на верёвке болтается. Хайрулла вне себя:

– Проклятый волк! За поездом бежал, догнал всё-таки!»

Сходных примеров много в шутках о Мэнди, Мокыте. Мэнди, проспавший обоз, весь гнев излил на петуха: «Без петушиного крика рассвет не наступает, петух криком вызвал рассвет». А другой герой, Мокыт, когда жене настало время рожать, отправляет повитуху от порога обратно: «И в тот раз из-за тебя родилась дочь. Мне нужен мальчик, пусть другая повитуха придёт».

Алогизм может возникнуть и через аналогичное мышление[38 - Аналогичное мышление – мышление на основе сходства. В шутках часто встречается форма механического переноса внешнего сходства между двумя предметами или явлениями на их основные, существенные качества.] героев шутки. Скажем, у одного человека в пути устала лошадь. Он и бьёт её, и уговаривает – лошадь ни с места. Тогда, рассердясь, человек думает наказать лошадь. Исходя из того, что ему самому пешком идти трудно, он распрягает лошадь, привязывает за уздечку к задку телеги, сам впрягается в тележку: «Попробуй-ка, лошадка, теперь пошагай пешком, узнаешь, каково!»

Иногда алогизм возникает благодаря сокращению части эпизода, раскрывающей причины и следствия в поступках героя. «Укороченный» ответ (или поступок) не подходит к поставленному вопросу, воспринимается как несоответствующий. Когда некто явился в больницу, жалуясь на боль в животе, врач, невзирая на его охи, начал ему капать в глаз лекарство… Безграмотный человек просит другого человека написать для него письмо. Тот отговаривается: «Не могу написать, что-то ноги в последнее время приболели». Анализируя последний пример, Ф. Хатипов пишет: «Этот ответ ставит перед слушателем и читателем загадку. Какое имеет отношение к писанию письма болезнь ног? Ведь пишут не ногой, а рукой. Где же тут логика? Но только поначалу всё кажется нелогичным. Потому что выпало посредническое звено – объяснение. Если восстановим его, появится логика мысли.

«…Этот человек удивился:

– При чём тут ноги? Ты, чать, не ногой будешь писать.

Тот человек сказал:

– В том-то и закавыка: письмо, которое я напишу, никто, кроме меня, не сумеет прочитать. А у меня болят ноги, чтобы идти по адресу».

Таким образом, понятие в двух плоскостях (писание письма и болезнь ног) вошло в одну связь, в результате чего возникла шутка»[39 - Хатипов Ф. Эпик жанрлар. – Казан: Татар. кит. н?шр., 1973. – 23 б.].

Можно к этому интересному наблюдению Ф. Хатипова добавить: чтобы с помощью указанного примера создать шутку, нужно, чтобы у её героя был какой-то изъян, какое-то несоответствующее норме качество. Но вначале в произведении нет на это намёка, слушатель думает, будто речь идёт о нормальных людях. Скажем, мы не знаем заранее, что у человека, к которому обратились за помощью, скверный почерк, который он сам только и различит. Человек, явившийся к врачу с жалобой на боль в животе, оказывается, ел заплесневелый хлеб. Следовательно, он «слепой» (в значении скупой, неразборчивый). Врач, капая ему лекарство в глаз, тем самым намекает на этот его недостаток.