Мэзэки (народные шутки)

Как многократно указывали исследователи теории комического, «стремление чего-либо выдать себя не за то, что он есть на самом деле, создаёт возможность для возникновения смеха»[40 - Николаев Д. П. Смех – оружие сатиры. – М., 1962. – С. 56.]. Такой приём возбуждения смеха широко используется и в татарских мэзэках. Их герои (разумеется, отрицательные) стараются показать себя или храбрыми, или знающими, или правдивыми, или обладающими другими привлекательными качествами. Но впоследствии в них обнаруживаются совсем противоположные качества (трусость, невежество, лживость и т. п.). Иногда какой-то второстепенный персонаж разоблачает отрицательных героев своими меткими репликами. Или же эти «герои» сами, не умея отличить хорошее от плохого, разоблачают себя своими поступками или словами.

Для создания комической ситуации в шутках нередко используются и языковые средства. В их основе – превратное понимание (или же как будто превратное понимание) героем какого-либо слова или выражения. В результате он даёт совершенно неожиданный ответ на заданный ему вопрос или вместо требуемого выполняет совсем другое задание и т. д.

Из языковых средств в мэзэке особенно часто встречается каламбур. Он строится на явлениях омонимии (одинаковое произношение различных по смыслу слов) и полисемии (многозначность слова).

Зять по имени Янгир (видимо, искажённое имя от Джигангир), обжора, пришёл в гости к тестю, спрятался под крыльцом и уплетает принесённые из дома продукты. В это время пошёл ливень. Тесть и тёща вышли на крыльцо и воскликнули: «Хвала Аллаху, как я?гыр (дождь) хлещет!» Зять, что под крыльцом хоронится, кричит им в ответ: «Ну и что, уплетает ведь своё!»

Здесь использовано почти одинаковое произношение слов «Янгир» (имя зятя) и «я?гыр» (дождь), а также многозначность слова «иш?» (хлестать; уплетать), то есть налицо и омонимия, и полисемия.

В некоторых шутках, построенных на неправильном понимании слова, герой не знает иностранного языка и, воспринимая какое-то чужеземное слово как татарское, попадает в комическое положение.

Часто герои шутки попадают впросак, понимая слова с переносным значением (например, фразеологизмы) в прямом смысле. Один парень, претворяя в жизнь наставление родителей: «Говори только закруглёнными1 словами», при встрече с девушкой начинает нанизывать такие слова, как «миска», «тарелка», «луна».

Возможность понимания вопроса или поручения в узком, прямом смысле слова часто служит героям шутки для того, чтобы с честью выходить из неудобного положения, опровергнуть доводы оппонента.

«– Эй, малай! Ты принёс мне пиво, положив в него окурок!

– А ты думал, что за десять копеек тебе положат целую папиросу?!»

Здесь официанту предъявляются претензии за загрязнение пива. А тот, притворяясь, что понял упрёк в смысле «почему положил (только!) окурок папиросы?», легко отметает от себя обвинение.

Среди шуток, основанных на двояком понимании слова, есть и тексты в форме ожидания ответа на загадки или коварные вопросы, близкие к загадкам. Сама загадка не бывает трудной, кстати, и ответ прозрачен. Однако ищущий ответы, идя по прямой линии, даёт бессмысленный ответ. Например, Ходже Насретдину задали загадку: «Снаружи белое, внутри жёлтое. Если угадаешь, что это такое, угощу тебя яичницей». Ясно, что речь идёт о яйце. Но ответ Ходжи другой: «Знаю, знаю, выдолбили репу и наполнили семенами шафрана».

Иногда сам загадывающий загадку попадает впросак. Вместе с заданной загадкой он нечаянно подсказывает и ответ, и когда другой человек даёт правильный ответ, удивляется. «В прежние времена заспорили двое нищих. Один говорит: «Если отгадаешь, сколько в моём мешке пирожков, оба отдам тебе». Другой, конечно, отвечает: «Два!» Первый, поразившись догадливости товарища, отдаёт ему оба пирожка».

Таким образом, загадка в мэзэке служит лёгкому юмору, объектом которого являются люди не очень догадливые, тугомыслящие. В этом отношении она резко отличается от загадок, встречающихся в сказках, обычно загадка в сказке бывает связана с каким-нибудь обычаем, отгадавший женится на царской дочери, садится на престол и т. д. Правда, в некоторых случаях и в мэзэке ставятся вопросы, имеющие отношение к обычаю, но ответ на них даётся в реальном плане.

Один из приёмов, служащих возникновению комической ситуации вследствие непонимания во время диалога одним из участников другого, – высказывание с намёком. Есть различные формы иносказания. Скажем, герой мэзэка совершил неправое дело и сам же признаётся в этом. Но речь его внешне гладкая, часто с ритмом и рифмами, в текст вводятся слова, опровергающие смысл друг друга (часто антонимы). В результате второй участник диалога, поддавшись внешнему эффекту, не в состоянии постичь суть речи первого. Так, одна женщина, отправившись на жатву, целый день проспала в поле. Вернувшись, на вопрос мужа: «Сколько сжала?» – отвечает:

– Жать не жала, журавлей на небе не считала, по три снопа в каждой три кучи снопов сжала!

Мужу показалось это очень много, и он похвалил жену. Здесь предстаёт в смешном виде не столько лентяйка, сколько доверчивый и простоватый муж. Таким же приёмом часто пользуются и положительные герои.

Как было уже отмечено, заключительная часть шуток часто выполняет в жизни роль пословицы, афоризма, то есть из шутки рождается пословица. Но этот процесс двусторонний. В некоторых случаях сами шутки придумываются, чтобы глубже раскрыть содержание какой-нибудь пословицы, иллюстрировать её смысл. Интересная, смешная сторона таких шуток вот в чём: текст пословицы, отдельно взятый, используется в образном, переносном смысле. Когда пословицу «развёртывают» в шутку, событие в ней опирается на прямой смысл текста. В результате герой попадает в странную, комедийную ситуацию. Например, есть пословица «На воре шапка горит». Её применяют к тому случаю, когда кто-то невольным движением или словом обнаруживает свою виновность. В мэзэке эта ситуация изображается как на самом деле случившееся в жизни событие.

«На базаре у дядьки украли деньги. Но народу много. Как узнать, кто украл? Тогда дядьке пришла в голову мысль. Он неожиданно крикнул:

– На воре шапка горит!

Смотрят: один человек судорожно схватился за свою шапку. Оказывается, он и украл деньги».

С целью усилить комическую остроту произведения (особенно финальной части) широко используются такие средства художественной выразительности, как параллелизм, сравнение, ирония, гипербола, а также частушки, прибаутки, пословицы, поговорки.

* * *

Как принято в фольклористике многих народов, татарские мэзэки можно сгруппировать по двум основаниям.

Первое – группирование произведений согласно популярным персонажам народных шуток на отдельные циклы. В татарском фольклоре есть более или менее крупные циклы: о придурковатых Мокыте, Мэнди, Муджипе, Габди; о лентяях Ашти и Машти; о смышлёной снохе Ульмяс Сылу; о ленивой снохе Парихе; о Джиран-чичене*; об острослове Рахми Толмаче; о Ходже Насретдине[41 - Эти циклы, конечно, не охватывают всей полноты мэзэков в татарском фольклоре. Среди их героев встречаются и такие имена, которые упоминаются только один или несколько раз, а также герои «безымянные» (один человек, один богач, один работник, один портной, один солдат, один старик, одна свекровь, одна сноха, один зять и т. п.).].

Хотя Ходжа Насретдин, Джиран-чичен (дословно: рыжий акын, народный поэт) и не являются плодом фантазии татарского народа, они прочно прижились в фольклоре, стали национальными персонажами. Особенно популярен у татар Ходжа Насретдин. Мы уже писали о многочисленных сборниках анекдотов о нём, изданных в дооктябрьский период. Что касается советского периода, прежде всего хочется отметить плодотворную деятельность, проявленную писателем Абдуллой Ахметом в собирании, обработке и опубликовании анекдотов о Ходже Насретдине.

Разумеется, татарский народ принял эти анекдоты, переработав их творчески. М. Васильев пишет об этом: «Переработка турецкой редакции в наших текстах сказалась прежде всего: 1) в приурочении обстановки, в которой развёртывается действие, применительно к условиям местного быта; 2) в смягчении грубости смеха и резкости действий и опрощении героя; 3) во внесении элемента иронии в отношении к религии»[42 - Васильев М. Татарские версии анекдотов Ходжи Насретдина // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Императорском Казанском университете. – Казань, 1928. – Т. 34. – Вып. 1–2. – С. 143.].

На наш взгляд, в приведённой цитате достойны внимания 1-й и 2-й пункты. Приближение анекдотов к местным условиям, изменение этнографических деталей, реалий часто встречаются в этом цикле. Как писал Г. Баширов, «в некоторых анекдотах Ходжу ссаживают с традиционного ишака и согласно нашему обычаю усаживают на коня». Или же осёл, которого Ходжа ведёт на базар продавать, в татарском варианте заменяется коровой. В турецких версиях таких анекдотов, как «Ходжа прокукарекал как петух», «Куры Ходжи», местами действия указаны города Акшехир, Сиврихисар. У нас, естественно, эти названия опускаются.

Укоренение анекдотов о Ходже Насретдине в татарском фольклоре засвидетельствовалось и другими фактами. Например, многие мэзэки, в которых «прописан» Ходжа, рассказываются у нас с включением других персонажей. И наоборот, в некоторых исконно татарских мэзэках прежние герои заменяются Насретдином. Рождение новых мэзэков о Ходже можно подтвердить материалами более позднего времени (например, цикл «Ходжа Насретдин на фронте» и пр.).

Второе – классификация мэзэков по идейно-тематическому принципу. В этом случае можно поделить их на две основные группы: 1) мэзэки социального содержания; 2) мэзэки на темы быта, семьи, морали.

Произведения, входящие в первую группу, разоблачают деспотизм, несправедливость, алчность, тупость, аморальность отдельных властелинов и представителей правящей верхушки (ханы, цари, визири, беки, баи, кадии и др.). В мэзэках социального содержания часто фигурируют образы-антиподы, находящиеся в постоянном противоборстве: Ходжа Насретдин и Хромой Тимур, Рахми Толмач и миллионер Длинный Ибрай, работник и богач и т. д. В отличие от большинства сказок, в таких мэзэках отрицательные герои не подвергаются физической расправе. Основное оружие положительного героя – остроумное слово. С его помощью он срамит своих недругов. Красноречивые примеры можно найти среди мэзэков о Ходже Насретдине, Рахми Толмаче.

Вторая тематическая группа мэзэков, как сказано, поднимает вопросы нравственности, общечеловеческой морали. Эти произведения высмеивают различные недостатки[43 - Есть множество шуток о людях с физическими недостатками – слепых, глухих, косноязычных, хромых и др. Однако физический недостаток в народной эстетике не служит объектом смеха. В мэзэках калеки выступают как остроумные или хитрые, в роли положительных героев. Или же физический недостаток служит лишь для обнажения внутренней духовной ущербности персонажа. Например, косноязычные девушки разоблачают себя перед свахой из-за болтливости. Слова глухого «лодку чиню» в ответ на приветствие подвергаются осмеянию по причине незнания этикета.] и отрицательные качества (лень, глупость, ротозейство, скупость, неопрятность, враньё, незнание правил хорошего тона и поведения), встречающиеся в быту, характерах, поступках отдельных людей. Собственно, высмеивание бестолковости, невежества, скупости имеет место и в мэзэках с социальным содержанием. Однако над одним и тем же качеством можно смеяться по-разному (или зло, или с лёгким юмором). Идейная направленность мэзэков меняется в зависимости от персонажа. Скажем, во многих из них решительно осуждается воровство, обман. А вот в мэзэках, построенных на социальных противоречиях, дело обстоит иначе. Народ с явной симпатией изображает тех ловких воров или хитрых работников, которые «учат» богачей «уму-разуму».

И в анекдотах о Ходже Насретдине наблюдается нечто подобное.

В бытовых ситуациях, в семейной жизни Ходжа нередко сам служит объектом смеха, сам остаётся в дураках (вспомним, как он подрубает сук, на котором сидит; как стреляет из лука в свою рубашку, как отрубает хвост своему ослу и т. п.). Но стоит только появиться в анекдотах ханам, визирям, кадиям, тут же Ходжа превращается в самого хитрого и умного человека.

Даже внутри самих бытовых мэзэков степень смеха может изменяться в зависимости от того, кем является герой. Народ, высмеивая неряшливость, считает её наибольшим недостатком для молодых снох. Примеры более едкого осмеяния бестолковости в речи, неумения держать себя в гостях можно найти среди шyток о зятьях.

Мэзэк, хотя и служит критике различных пороков, никогда не занимается морализированием. В поисках его отличия от таких жанров, как притча, басня, должно обращать внимание и на эту сторону. Притча, то есть поучительный рассказ, как и пословица, всегда используется применительно к какому-нибудь случаю, событию в жизни и указывает, как должен слушатель держаться в этой ситуации. В басне, как правило, из события выводится определённая мораль, для анекдота совершенно не нужны такие пояснения, выводы, поскольку они не могут органично войти в текст. Просветитель конца XIX века Таип Яхин попробовал добавить мораль ко многим напечатанным им мэзэкам. Но получилось это искусственно. Например, в мэзэке «Торговец» читаем такие добавленные от издателя строки: «В этом рассказе много намёков. Один из них: не радуйся, не хвались, что обманул ближнего, обманут и тебя самого. Хотя тебе покажется, что ты выиграл, обманув кого-то, в загробном мире будет большой урон».

Бесспорно, обман – большая провинность, поступок очень плохой. Но когда знакомишься с текстом мэзэка, это понятно само собой, без комментария: один торговец хвалится тем, что сбыл попорченное сукно. Но, оказывается, покупатель тоже объегорил продавца, дав ему фальшивые деньги. Осмеяние продавца-обманщика само по себе является средством разоблачения указанного выше дурного поступка.

Отрицательный герой в шутках обычно показан в каком-то одном своём качестве (или он страшно ленив, или ужасно скуп, или отъявленный враль, или беспросветный невежда, или неописуемый хвастун). Для выпуклого показа этого качества часто используется гипербола.

К примеру, лентяй ленится даже кушать; враль за всю жизнь ни одного правдивого слова не молвил; нахал, увидя дым из трубы дома соседа, предвкушает сытный ужин за счёт этого соседа… Таким образом, в мэзэках действуют комические характеры, воплощающие определённое качество. Часто само имя героя указывает на основную черту его характера. Так, в татарском языке есть слово «мокыт», включающее в себя смысловые оттенки «глупый, непонятливый, несообразительный, бестолковый, безмозглый, тупой»[44 - Татарско-русский словарь. – М., 1966. – С. 375.]. Популярный герой татарских мэзэков Мокыт является типом именно такого рода.

Хотя в бытовых анекдотах и не отражаются антагонистические противоречия, тем не менее в них широко используется приём противопоставления героев друг другу (старательный – нерадивый, знающий – невежда, щедрый – скупой и т. д.). Во многих шутках о Мокыте участвует его жена Джамиля тути*. Глупость, наивность Мокыта как бы подчёркнуты расторопностью, находчивостью Джамили.

В одной и той же шутке можно встретить не только образы-антиподы, но и образы, тяготеющие к одному типу, близкие друг к другу, взаимодополняющие. Таковы мэзэки о двух знаменитых ленивцах Ашти и Машти, Мэнди и его матери Гуляп джинги* и др.

* * *

Итак, мэзэк – это жанр, возникший в древние времена и продолжающий свою активную жизнь и в настоящее время. В мэзэках, созданных в советский период, бросается в глаза некоторое изменение состава персонажей и тематики жанра. Если в старых мэзэках часто встречающимися персонажами были ханы, цари, визири, богачи, кадии, муллы и противостоящие им находчивые мужики, хитрые работники или такой популярный герой фольклора, как Ходжа Насретдин, то в новых появляются образы колхозников, агрономов, студентов и школьников и др. В новых шутках-мэзэках большое место занимает хозяйственно-бытовая тематика, учёба, отношения в семье, в них разоблачаются такие пороки, как безответственное отношение к делу, равнодушие, нерадивость, пьянство. В настоящее время идейно-эстетическая ценность жанра мэзэка в значительной степени определяется его ролью в морально-нравственном воспитании.

Хузиахмет Махмутов,

доктор филологических наук,

профессор

I

Властелины, суд и правление

1. Если бы государство не было слепым…

Хромой Тимур вторгся в Поволжье и взял город Булгар, захватил много злата-серебра и пленных. «Есть ли среди захваченных мудрецы?» – спросил он. Ему рассказали, что есть в этом городе слепой поэт, великий мудрец. Тимур повелел привести его к себе.