Архив еврейской истории. Том 14

Но Савелий был недоволен своим жалованием и уже в январе 1926 года жаловался Рубинштейну, что из получаемых им 36 червонцев остается на жизнь лишь треть: ведь 9 червонцев надо отдать за две сырые комнаты («своими деньгами, – негодовал он, – я содержу шесть квартир рабочих, так как квартирная плата взимается в зависимости от получаемого оклада»), 2 червонца – за коммунальные услуги, 3 – подоходный налог, 2 – профсоюзные взносы и еще по 4 – прислуга и школа для детей. «Насколько Вы знаете дороговизну московской жизни, – сетовал Савелий, – Вы понимаете, что семья, состоящая из девяти человек, не может жить на 12 червонцев в месяц»[84 - Цит. по: С[едых] А. Как живут и работают сов. служащие. (От парижского корреспондента «Сегодня») // Сегодня. 1930. № 23. 23 янв.].

Поэтому 12 февраля Аврамов повторно обратился к замнаркома внешней и внутренней торговли[85 - Постановлением ЦИК и CHK СССР от 18 ноября 1925 года Наркомат внешней торговли СССР и Наркомат внутренней торговли СССР были объединены.] М. И. Фрумкину с напоминанием, что его предшественник, Стомоняков, переведенный к этому времени в коллегию НКИД, обещал Савелию такой же оклад, как и в РАСО, то есть 60 червонцев. Но, поскольку своевременно это не оформили, Литвинов получал по ведомости 36 червонцев, то есть существующий «максимум» для спецов, а доплату в размере 24 червонцев – в виде подотчетных авансов, которых накопилось на сумму в 288 червонцев. С октября 1925 года оклад Савелия, с учетом предоставления ему более дешевой квартиры, снизили до 50 червонцев, и формально торгпредство должно было потребовать от него рассчитаться за полученные авансы, но это «было бы совершенно несправедливо», так как тогда ему «придется продать всю свою обстановку». Аврамов считал, что надо списать долг Савелия за счет убытков торгпредства, как раньше, с согласия и по распоряжению Фрумкина, списывали «подобные же, неподдающиеся востребованию, подотчетные долги тт. Турова, Рубинштейна, Гольдштейна и проч.».

Хотя 23 февраля Стомоняков написал Фрумкину, что Аврамов «не точно излагает возникновение этого дела», он мало что мог добавить и фактически лишь подтвердил то явное доверие, которым пользовался Савелий в советских кругах:

Приехав в Москву в декабре 1923 г. на второе Совещание уполномоченных НКВТ, я узнал, что ведший фактически работу по Московской конторе Берлинского торгпредства тов. С. М. Литвинов состоял одновременно на службе в Обществе РАСО, где он был членом Правления. Ввиду того, что решение второго Совещания Уполномоченных о предоставлении определенных прав московским представителям крупнейших торгпредств требовало укрепления аппарата Московской конторы Берлинского торгпредства, и принимая во внимание благоприятные отзывы о работе тов. Литвинова со стороны покойного В. В. Старкова, – я действительно предложил тов. Литвинову оставить работу в РАСО и перейти целиком на службу в Московскую контору Торгпредства. Когда же тов. Литвинов обратил внимание на то, что он получает в РАСО 60 червонцев и что, вследствие своей тяжелой много-семейственности, не может ограничиться нормальным спецокладом, я заявил, что мы оформим получение им оклада в 60 червонцев по Московской конторе Торгпредства, если он бросит РАСО[86 - РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2770. Л. 91–93.].

О полномочиях, которыми наделялся «управляющий Московской конторой Торгового представительства СССР в Германии тов. С. М. Литвинов», видно из доверенности, выданной ему в последний раз 30 апреля 1926 года, со сроком действия два месяца, согласно которой «уважаемый Савелий Максимович» уполномочивался: 1) принимать причитающиеся торгпредству платежи как наличными деньгами, так и векселями и другими обязательствами; 2) переводить числящиеся на текущих счетах в банках суммы с одного счета на другой и из одной валюты в другую, а равно переводить эти суммы торгпредству в Берлин; 3) подписывать чеки на получение денег с текущих счетов в банках; 4) отправлять за границу и получать из таможенных и железнодорожных транспортных контор все грузы, адресованные торгпредству; 5) отправлять и получать адресованную на имя торгпредства или его уполномоченного корреспонденцию – ценную, заказную и посылочную; 6) производить все операции с векселями, как то учитывать, инкассировать, ставить на таковые от имени торгпредства жиро[87 - Жиро (устар.), индоссамент – передаточная надпись на обороте векселя, удостоверяющая переход прав по нему к другому лицу.] и пр.»[88 - РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2770. Л. 103. Аналогичная доверенность от 3 марта 1926 года (со сроком действия по 30 апреля) подписана уполномоченным Торгового представительства СССР в Германии в пределах СССР Л. Н. Рубинштейном.].

Но очередным берлинским торгпредом стал К. М. Бегге[89 - Бегге Карл Микелевич (Михелевич; 1884–1938) – член РСДРП с 1902 года; рабочий; отбывал каторгу (1909–1913); в политэмиграции – во Франции (1914–1917); член коллегии НКВТ (с 1922) и начальник его Северо-Западного областного управления (1921–1925); торгпред СССР в Германии (1925–1930); член коллегии Наркомата снабжения СССР (1930–1931); управляющий Оружейно-пулеметным трестом (с 1932); заместитель начальника Главного геологического управления Наркомата тяжелой промышленности СССР; арестован (25.10.1937), расстрелян (10.01.1938).], доверительные отношения с которым ни у Литвинова-старшего, ни тем более у его брата явно не складывались, и 24 марта Рубинштейн, получивший назначение в Милан на должность заместителя торгпреда, обратился в управление торговыми предприятиями Наркомата внешней и внутренней торговли СССР с ходатайством отпустить с ним Савелия:

Ввиду того, что в Торгпредстве в Италии ощущается недостаток в квалифицированных сотрудниках, и, принимая во внимание, что тов. С. М. Литвинов при сокращении работы в Московской конторе Берлинского Торгпредства недостаточно используется по своим способностям и возможностям, я полагаю, что было бы полезно командировать тов. Литвинова на работу в Милан. Предварительные переговоры с тов. Литвиновым мною уже велись, и я нахожу, что он мог бы быть использован нами в Италии как нельзя лучше, тем более, что он знает французский и итальянский языки. Ввиду вышеизложенного прошу Вас в срочном порядке командировать т. Литвинова в Италию[90 - РГАЭ. Ф. 870. Оп. 251. Д. 3902. Л. 94.].

На письме – пометка: «Это действительно очень крупный работник», и хотя в апреле Рубинштейн телеграфно повторил свою просьбу: «Срочно оформить и откомандировать Савелия Литвинова», – решение ведомственной аттестационной комиссии о допуске его к работе в Италии состоялось только со второго раза, 4 июня[91 - Там же. Л. 90–91, 93.]. В протоколе заседания Комиссии по проверке лиц, командируемых за границу госучреждениями, от 19 июня говорилось: «Литвинов С. М. Беспартийный]. Командирован] Н[ар]К[ом]Торг[ом] в Торгпредство в качестве] коммерч[еского] агента. – Разрешить»[92 - РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 651. Л. 147.]. Получив в тот же день выездную визу, Савелий с женой и четырьмя детьми покинул Россию 9 июля через пограничный пункт Негорелое, не предполагая, что назад уже не вернется. Впрочем, к службе он приступил лишь с осени, – в приказе от 5 октября по торгпредству говорится: «Тов. Литвинов, прибывший из Наркомторга, назначен на должность секретаря коммерческой части Торгпредства с 10 сентября 1926 г.»[93 - РГАЭ. Ф. 870. Оп. 251. Д. 3902. Л. 83.]. Однако, поработав всего несколько месяцев на новом месте, откуда Савелия, если верить ИНО ОГПУ, «вычистили», он вернулся в Берлин, где вакансии для него тоже не нашлось, о чем в феврале 1927 года Савелий пожаловался самому Бегге:

Многоуважаемый Карл Микелевич,

…Вот уже восемь месяцев, как я получаю от советской власти жалование (по 1-ое сентября – от московской конторы, сентябрь по январь – от итальянского торгпредства, февраль – от «Азнефти»[94 - Азербайджанское центральное нефтяное управление (Азнефть) ВСНХ СССР в 1926–1929 годах.]), совершенно не заслуживая этого, так как я все время ничего не делаю, не работаю, изнываю от тоски по работе и тщетно стучусь во все двери.

Когда я приехал из Италии в Берлин, я, имея на руках Ваше письмо о моей ненужности, не мог, конечно, обратиться к Вам с предложением своих услуг, – тем более, что у Вас происходили тогда большие сокращения. Вернуться обратно в Москву с семьей, состоящей из 6-ти человек, я также не мог, и я начал переписываться с Москвой насчет моей дальнейшей работы. Оттуда получил указание обратиться к представителю ВСНХ.

Но ВСНХ, не имея здесь своего аппарата, не мог устроить меня у себя, и Гуревич[95 - Гуревич Моисей Григорьевич (1891–1937) – член РСДРП с 1905 года, РКП(б) с 1919 года; врач-хирург; заведующий иностранным отделом и член коллегии Главного экономического управления ВСНХ СССР (1925–1927); заместитель председателя правления общества «Амторг» (1927–1929); начальник сектора иностранной политики и член президиума ВСНХ СССР (с 1929); член коллегии НКВТ и торгпред СССР во Франции (1931–1933); заместитель наркома здравоохранения РСФСР (1934–1937); арестован (01.08.1937), расстрелян (26.10.1937).] поговорил обо мне с Вами и тов. Маковским. По словам последнего, Вы выразили тогда свое согласие принять меня на службу в торгпредство, причем тов. Маковский сказал мне, что в ближайшие дни он подумает о том, какую именно должность он мне предоставит. В течение трех недель я ходил, звонил, писал тов. Маковскому, указывал ему на мое материальное стесненное положение, но получал через его секретаря неизменный ответ, что тов. Маковский еще думает.

Так как я этими «думами» не мог насытить свою семью, тем более, что «итальянские» деньги уже были на исходе, – я опять обратился в ВСНХ и меня послали в «Азнефть», где я и работаю с первых чисел февраля. Слово «работаю» я взял в кавычки, ибо в «Азнефти» никакой работы для меня нет, и хотя 10-го и 25-го каждого месяца буду, конечно, получать жалование, но это меня нисколько не удовлетворяет, так что мне, как я уже сделал это в Италии, придется и от этой должности отказаться…

Неужели же в Вашем торгпредстве, насчитывающем свыше 1000 человек и около 20–40 отделов и подотделов, не найдется соответствующего места для человека, который не только после революции, но и до войны, когда был избыток интеллигентных людей, занимал ответственные посты в крупных мировых фирмах…

Если бы я не был советским гражданином и не носил бы имени своего брата, я бы столько не унижался в своих просьбах, ибо мне без всякого труда удалось бы поступить в одну из тех частных фирм, в которых я служил до войны и которые до сих пор помнят меня с наилучшей стороны. Но то, что возможно было до войны, невозможно теперь, и в этом отношении положение беспартийных гораздо хуже теперь, чем до войны. Я надеюсь, что Вы не будете считать эту мою мысль контрреволюционной: это – факт, а факт, как известно, – упрямая вещь.

Предоставляя вышеизложенное Вашему вниманию, я прошу Вас судить меня, если я виноват в том, что 8 месяцев получаю жалование, не заслуживая его, и что я ровно 8 месяцев ничего не делаю и живу без пользы для себя и других. С. М. Литвинов[96 - Цит. по: С[едых] А. Как живут и работают сов. служащие. Далее цитируется без отсылок.].

Но то ли Бегге не хотел, чтобы в торгпредстве было «контролирующее око» в лице родного брата одного из первых руководителей НКИД, то ли, что вероятнее, его смущали «сплетни» о Савелии, которые он всегда к себе притягивал, как магнит. Поэтому, желая объясниться, Литвинов-младший вновь пишет Бегге:

Так как в берлинском и других торгпредствах сплетни и клевета играют большую роль (у некоторых товарищей умение сплетничать заменяет умение работать), то, как мне ни мерзко и отвратительно касаться и говорить о них, мне приходится задержать Ваше внимание и на этом предмете. В частной жизни люди интеллигентные относятся с презрением не только к тем, которые распространяют сплетни, бездоказательные слухи, но и к тем, которые прислушиваются к ним. Но, к сожалению, в нашей советской действительности это не так. Так что же? Давайте поговорим о том, что «сказала княгиня Марья Алексевна».

В Москве я прожил на виду у всех, на Кузнецком мосту против ГПУ, в течение 3-х лет, и я не слыхал ни о каких сплетнях ни обо мне, ни о других сотрудниках торгпредства. Но стоило приехать какому-нибудь товарищу из Берлина, как мы и наша работа были отвлечены разными вздорными слухами и сплетнями (Эпштейн против Гольдштейна, последний против Дикштейна, кто-то против Рубинштейна и т. д., и т. д.)

Итак, 3 года в Москве про меня никто не говорил, но стоило мне приехать в Берлин на один месяц, как уже готово! И квартиру он (т. е. я) купил за 30 000 марок (а не долларов?), и из Италии он уехал неизвестно по какой причине, и встречается он с неблаговидными лицами, чуть ли не с шиберами[97 - От нем. Schieber – спекулянт.]. Все это дошло до меня и, вероятно, дойдет, если еще не дошло, и до Вас. Но если те лица, которые распространяют эти слухи, ничем доказать свои сплетни не могут, то я могу все сказанное ниже доказать самым неопровержимым образом.

И далее Литвинов по пунктам опровергал все обвинения, а относительно своих берлинских знакомств возмущенно заявлял:

Не понимаю, почему это каждый не служащий торгпредства непременно должен быть шибером? И разве в Москве я встречался только с советскими служащими? И никто ничего не говорил и ни в чем не подозревал. Здесь же хотят, чтобы мы отказались от всех своих друзей, от самого себя, лишь бы не навлечь на себя подозрение. А я хочу стоять выше этих подозрений и вести себя в Берлине так, как я вел себя в Москве. Это будет честнее, чем сидеть, как крот, у себя дома, бояться показаться на людях, чтобы – не дай Бог – в чем-нибудь не подозревали… Я знаю, что сплетни и склоки съедали в берлинском и других торгпредствах не одного честного человека. Но я также знаю, что Вы, многоуважаемый Карл Микелевич, умеете отличать правду от лжи, а посему я обо всем этом Вам рассказываю, надеясь, что от высказанной мной здесь правды мне хуже не станет.

Но, так как Бегге по-прежнему не спешил с предоставлением Савелию должности, в дело вмешался Литвинов-старший, обратившийся к торгпреду 14 апреля с весьма пространным внушением, в суровом тоне которого проскальзывала и столь несвойственная для замнаркома просительная нотка:

Уважаемый Карл Михелевич!

Мой брат, Савелий Максимович, передал мне копию своего письма на Ваше имя. Я привык ограничивать свои личные рекомендации и ходатайства за знакомых лишь случаями самой крайней необходимости. Я позволяю вмешаться в Вашу переписку с С. М. лишь по следующим соображениям:

1) Тов. Ройзенман[98 - Ройзенман Борис Анисимович (Исаак Аншелевич; 1878–1938) – член РСДРП с 1902 года; рабочий; член президиума ЦКК РКП(б) – ВКП(б) (1924–1934); управляющий внеплановой инспекцией (с 1924), член коллегии Наркомата рабоче-крестьянской инспекции СССР (1926–1934); заместитель председателя Комиссии советского контроля при СНК СССР (с 1934).] и другие ревизоры из Рабкрина и ЦКК неоднократно останавливались в своих докладах на практикующемся советскими учреждениями за границей различном перебрасывании людей с места на место. Движение сотрудников Наркомторга из центра в торгпредство и обратно, действительно, приняло довольно широкие размеры. Мне самому приходится подписывать чуть ли не каждый день паспорта сотрудников НКТ, командируемых в разные торгпредства, в том числе и берлинское. Из этого можно сделать вывод, что берлинское торгпредство продолжает нуждаться в новых работниках для замены ли старых, оказавшихся негодными, или же для заполнения новых вакансий.

Мне казалось бы, в таком случае, вполне правильным и отвечающим интересам дела, а также режима экономии, использование в первую очередь того годного человеческого материала, который можно найти на месте.

О С. М. мне известно, что он имеет почти 20-летний коммерческий стаж и всегда высоко ценился теми фирмами, у которых он работал. Знаю также со слов ответственных товарищей, что его высоко ценили и в тех советских учреждениях, в которых он работал после Октябрьской революции. Были о нем всегда очень высокого мнения и т. Стомоняков, и т. Аврамов. И вот мне кажется немного странным и непонятным, что берлинское торгпредство не может использовать факт его пребывания в Берлине и найти для него подходящую работу в то время, как из Москвы выписываются новые и новые работники.

2) По отношению к С. М. совершена явная несправедливость со стороны НКТорга. Его сняли с работы в Москве, предложили поехать за границу, лишиться квартиры, мебели и проч. Убеждал его ехать такой ответственный работник, как заместитель торгпреда. А спустя два месяца ему предлагают ехать обратно в Москву, не учитывая тех трудностей, с которыми связано подыскание в Москве новой квартиры, а у него ведь семья в шесть человек.

3) Было бы особенно конфузно ввиду моих с ним родственных отношений, если бы ему, гонимому нуждой, пришлось оставить советскую работу и перейти на частную службу. Это дало бы некоторую пищу для кривотолков нашим врагам.

Я не сомневаюсь, что Вы найдете изложенные соображения достаточно основательными, чтобы обратить личное внимание на это дело. Я подчеркиваю слово личное, потому что убежден, что лишь недостатком аппарата можно объяснить данное ненормальное положение. С приветом, Литвинов[99 - РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2770. Л. 63–64. Копии писем М. М. Литвинова, адресованных торгпреду К. М. Бегге, от 14 апреля 1927 года, и брату, от 16 апреля 1927 года и 10 августа 1928 года, «снятые с подлинников в кабинете парижского следователя», были отправлены в Москву полпредом СССР во Франции В. С. Довгалевским с сопроводительной запиской от 28 марта 1929 года на имя Л. М. Хинчука, председателя Правительственной комиссии по делу С. Л. (Там же. Л. 60). См. то же: С[едых] А. Семейство Литвинова.].

Хотя 16 апреля Литвинов-старший уведомил брата о своей попытке заступиться за него, сам он мало верил в ее успех:

Дорогой Савелий!

Согласно твоей просьбе я послал письмо Бегге (копию прилагаю) и говорил с Серебровским[100 - Серебровский Александр Павлович (1884–1938) – член РСДРП с 1903 года; председатель Азербайджанского совнархоза и треста «Азнефть» (с 1920), Нефтяного синдиката (с 1926); заместитель председателя ВСНХ (1927–1930), наркома тяжелой промышленности СССР (1931–1937); кандидат в члены ЦК ВКП(б) (1925–1937); арестован (23.09.1937), расстрелян (10.02.1938).], который обещал написать еще раз в Берлин. Он выразил удивление, что ты работаешь у Жуковского[101 - Жуковский Семен Борисович (1896–1940) – член РСДРП(б) с 1917 года; уполномоченный иностранного отдела ВСНХ СССР (1925–1928), зам. торгпреда СССР в Германии (1932–1933); член коллегии НКВТ СССР (1931–1932,1933-1934); член Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) (1934–1936); начальник административно-хозяйственного управления (1936–1937), заместитель наркома НКВД СССР (1938); арестован (23.10.1938), расстрелян (25.01.1940).], а не в Азнефти[102 - ИНО ОГПУ сообщало, что после службы в московской конторе торгпредства СССР в Германии С. М. Литвинов «работал в Италии, откуда был снят Ройзенманом, затем его здесь, в Берлине, приютил т. Серебровский в Нефтесиндикате» (РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2770. Л. 82).]. С Бегге у меня лишь официальные отношения, и поэтому мое письмо носит полуофициальный характер.

Конечно, ты не должен был писать через голову своего начальства. Такие «преступления» редко прощаются. Боюсь, что ты сильно испортил свои шансы и тоном письма на имя Бегге.

Ты, по-видимому, плохо знаешь психологию советских людей и не знаешь, как к ним подходить. Не знаю, сможет ли мое вмешательство поправить то неблагоприятное впечатление, которое наверно получилось у него и у всех тех, которые читали твое письмо.

Пиши, как дальше сложатся дела, а пока держись своего нынешнего письма. Сомневаюсь, чтобы тебе удалось устроиться на частной службе.

Мое здоровье удовлетворительное. Устал, конечно. В отпуск собираюсь в конце июня, но это еще зависит от времени возвращения Ч[ичери]на. А[йви] В[альтеровна] много работает. Дети растут.

Привет, Максим[103 - Там же. Л. 65.].

Но заступничество брата, как он и предрекал, не помогло, и 28 апреля в связи со слухами, будто Савелий, воспользовавшись самоубийством растратившегося по мелочи кассира московской конторы берлинского торгпредства, присвоил себе 20 тысяч рублей, Литвинов-младший снова пишет Бегге:

Поговорив вчера с тов. Прейсом[104 - Прейс Борис Львович (1889–1965?) – член РСДРП с 1912 года, большевик, ранее – в Бунде; портной, рабочий; комиссар дивизии (1918–1920); член правления коммерческой части (с 11.05.1925), управляющий московской конторой торгпредства СССР в Германии (с 08.08.1926); заместитель начальника административно-организационного управления Наркомата внешней и внутренней торговли СССР (1928); впоследствии работал в рыбной промышленности.], я понял, что кому-то в Москве выгодно сваливать с больной головы на здоровую и что кому-то нужно связать мое имя с теми растратчиками, которым я имел неосторожность доверять.

Я самым категорическим образом заявляю, что по делу Севзапгосторга[105 - Северо-западное отделение Государственной импортно-экспортной торговой конторы (Госторга) РСФСР.] я в банк не ходил, денег не получал и, следовательно, не мог там расплачиваться, как это уверяет тов. Прейс[106 - 12 ноября 1928 года Б. Л. Прейс напишет торгпреду К. М. Бегге, копии – наркому внешней и внутренней торговли СССР А. И. Микояну, его заместителю Л. М. Хинчуку и члену коллегии Наркомторга И. О. Шлейферу: «Во избежание недоразумений считаю необходимым указать, что, вступая в фактическое заведование Московской конторой 8 августа 1926 г., я Литвинова не застал; Литвинов 6–8 июля выехал в Италию. В Московской конторе я застал инженера Александра Я. Р., у которого принять дела не мог, ибо Литвинов, уезжая, никому ничего не передал. Произошло это, по объяснениям инженера Александра, потому, что покойный Туров и Гольдштейн, желая воспользоваться квартирой Литвинова, решили не проводить официальную сдачу дел конторы. Мне же лично не было известно, какой доверенностью располагал Литвинов, ибо уполномочен для СССР, как Вам известно, был т. Рубинштейн, а его заместитель – Литвинов, которые, кстати, в одно время оставили Московскую контору (Рубинштейн – в апреле, Литвинов – в июле того же года)» (РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2771. Л. 211).]. Через мои руки прошло свыше 30 миллионов, т. е. я в получении их всегда расписывался, но деньги всегда поступали к кассиру, который и отвечал за кассу. Если и бывали такие случаи, когда деньги из-за отсутствия кассира принимались либо бухгалтером, либо мною, то по возвращении кассира эти суммы всегда передавались ему же без всякой подписи, т. к. дело бухгалтера было следить за поступлением этих сумм в банк.

Но я не могу не возмущаться, когда в стенах Торгпредства распространяются такие слухи, которые бросают на мое имя тень. Вы заставляете меня менять советскую службу на частную; я это делаю, тем более, что частная фирма лучше оплачивает наш труд и осторожнее относится к чужому имени. С. М. Литвинов[107 - Там же. Д. 2770. Л. 104. На письме – резолюция К. М. Бегге: «Тов. Шлейфер – т. Прейс Вам сообщит, в чем дело. Прошу дать указания, желательно посоветоваться с т. Микояном. 29.IV.27. К. Бегге».].

Савелий туманно объяснял свои злоключения доносами и интригами, которыми, мол, только и живут во всех советских учреждениях. «Мне это надоело, – рассказывал он позднее, – и я ушел, послав соответствующее заявление во Внешторг. Брат за это упрекал меня»[108 - С[едых] А. Дело Савелия Литвинова: Допрос обвиняемых // Последние новости. 1930. № 3227. 22 янв.]. Оставив службу – а торгпредство утверждало, что его уволили за «злоупотребление доверием», – и отказавшись вернуться в СССР, Литвинов-младший, по данным ИНО ОГПУ[109 - В справке ИНО ОГПУ «Дело Литвинова» от 1 ноября 1928 года, адресованной «т. Ягоде» и «т. Т[рилиссеру]», говорилось: «Первые материалы о Литвинове поступили в ИНО из Берлина еще год тому назад. Литвинов тогда отказался возвратиться в СССР. Литвинов после этого оставался в Берлине некоторое время среди шиберов…» (РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2770. Л. 80).], связался с «шибером» Давидом Капланским, приобрел в Берлине квартиру за 7,5 тысячи долларов и учредил общество «световой рекламы», но… прогорел[110 - См.: С[едых] А. Дело Савелия Литвинова: Допрос обвиняемых // Последние новости. 1930. № 3227. 22 янв.]. После этого он зарабатывал на посредничестве между германскими фирмами и советскими хозяйственными организациями, о чем уже в ноябре 1928 года, чрезмерно преувеличивая влияние Савелия, напишет эмигрантский журналист И. М. Троцкий[111 - Троцкий Илья Маркович (1887–1969) – журналист; в эмиграции – в Копенгагене (с 1918), Берлине (с 1919), Париже (с 1933), Южной Америке (с 1935), Нью-Йорке (с 1946).]:

Первые деловые шаги к торгпредству лежали тогда через порог частной квартиры Литвинова младшего. Это не было секретом ни для дельцов, ни для торгпредства. Литвинов младший служил как бы предварительной контрольной инстанцией для крупных сделок. Даже грозный Ройзенман и Кон[112 - Кон Феликс Яковлевич (1864–1941) – член партии «Пролетариат» с 1882 года, ППС с 1904 года, ППС-левицы с 1906 года, РКП(б) с 1918 года; зам. председателя Интернациональной контрольной комиссии Коминтерна (1924–1935).], ревизовавшие недавно торгпредство и раскассировавшие значительную часть сотрудников и служащих[113 - В 1926 году Б. А. Ройзенман приезжал в Берлин в качестве «уполномоченного Совнаркома и НК РКИ по обследованию работы советских хозорганов за границей», а в 1925 году, вместе с Ф. Я. Коном, как член Комиссии ЦКК РКП(б) по проверке заграничных ячеек.], не рискнули посягнуть на брата замнаркоминдела. Авторитет Валлаха казался нерушимым. «Замком[иссара]» Литвинов, будучи в августе в Берлине, своей близостью к младшему брату всемерно укреплял его позицию в торгпредстве. На официальных приемах у [полпреда] Крестинского[114 - Крестинский Николай Николаевич (1883–1938) – член РСДРП с 1903 года; присяжный поверенный (с 1912); нарком финансов РСФСР (1918–1922); член Политбюро, Оргбюро и секретарь ЦК РКП(б) (1919–1921); полпред РСФСР-СССР в Германии (1921–1930); 1-й заместитель наркома по иностранным делам СССР (1930–1937); арестован (29.05.1937), расстрелян (15.03.1938).]Литвинов младший неизменно присутствовал, обрабатывая именитых гостей от промышленности и финансов. И, хотя его немецкая речь оставляла желать многого, германские деловые люди, заинтересованные в поставках советской власти, внимательно к нему прислушивались. Русские же эмигранты, из сомнительного деляческого мира, на него положительно охотились[115 - Троцкий И. Литвинов младший // Последние новости. 1930. № 3224. 10 янв.].

Но за внешним благополучием скрывались начавшиеся у Савелия неприятности, заставившие его опять идти на поклон к Литвинову-старшему, который 10 августа 1928 года ответил брату:

Спасибо за карточку. В Ведене[116 - Виден (нем. Wieden) – район Вены.] ничего от тебя не получал, хотя оттуда мне переслали много писем и газет в Китцбудель[117 - Имеется в виду Кицбюэль (Kitzbiihel) в Тироле (Австрия).].

Я собственно легко мог себе представить в Ф[ате]р[лян] де[118 - От нем. Vaterland – отечество, родина.], что ты – на краю гибели, пробовал заговорить с тобой на эту тему, но ты ее избегал, как вообще избегал интимных разговоров с глазу на глаз, привлекая всегда посторонних и не расставаясь с ними. Это меня несколько успокаивало, тем более, что ты намекал на какие-то связи. Трудно было поэтому думать тогда, что я – твоя «последняя надежда». Странно, право, даже непостижимо! Положение твое сложное, его надо бы обсудить. Перепиской не выяснишь его.

Но, главное, я ведь после этого дважды виделся с Б[егге], и я мог бы с ним поговорить о тебе. Ведь я никогда с ним о тебе лично не говорил, переписывался лишь, а это не одно и то же. Конечно, на положительные результаты разговора с ним трудно было рассчитывать, но все же при совместном обсуждении выход, авось, нашелся бы. Но для меня было совершенно бесполезно говорить с ним прежде, чем я не уяснил себе некоторых фактов при личной беседе с тобой. Приходится весьма пожалеть, что ты этой беседы так тщательно избегал.

Без знания всех фактов невозможно обращаться и к «высшей власти». Если бы даже такое обращение имело какой-нибудь смысл. Но этого смысла я не вижу. «Высшей властью» в данном случае является соответственный нарком[119 - Нарком внешней и внутренней торговли СССР А. И. Микоян.], но с ним-то у меня отношения весьма натянутые. При разговоре я тебе объяснил бы мои отношения с ним и со всяческой «высшей властью» вообще, но бумаге не все доверишь. Но даже при наилучших отношениях он раньше всего и неизбежно предложил бы расследовать твое дело с вызовом [тебя] в Москву (готовность ехать в Москву считается ведь единственной пробой лояльности). Поехал ли бы ты? Не знаю даже, мог ли бы я тебе это советовать, ибо никаких гарантий безнаказанности никто заранее не давал бы[120 - 29 октября 1928 года К. М. Бегге пояснял: «В свое время при заключении баланса [19]25/26 г. нашего Представительства в Москве была обнаружена нехватка 20 000 рублей. Так как ведал нашим Агентством в Москве в это время Литвинов, то я считал необходимым, чтобы он дал объяснения по этому поводу, и считал, что списать такую сумму можно только по специальному разрешению Наркомторга или после проведения этого дела через судебную инстанцию. В этом духе мною тогда были даны указания т. Прейсу, в то время ведавшему Московской конторой. Мною также было послано письмо Литвинова с отказом поехать в СССР тов. Шлейферу. В конце этого письма я сделал приписку на имя т. Шлейфера – все это дело уладить в Москве. <…> Если бы мы тогда провели это дело через судебные инстанции, Литвинову был бы уже отрезан путь к дальнейшим мошенничествам» (РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2771. Л. 225).].