Чужестранцы

Бред. Мираж.

Торн переступил с ноги на ногу, и облачко искрящихся кристалликов, переливаясь, полетело вниз. Вдруг по самому краю периферийного зрения скользнула тень, и вскоре послышался короткий сухой удар. По поверхности карниза с хрустом поползли чёрные трещины, раздался скрежет раздираемого льда, лопающихся швов горных пород. Гору сотрясла судорога.

Затем было стремительное падение и слепящая боль.

Торн инстинктивно вжался в какую-то выемку и переждал, пока летели вниз последние обломки пород и осколки льда. Когда всё стихло, открыл глаза. Сверху свалилась большая охапка снега. Торн поднял голову, оценивая шансы выбраться. Никаких шансов.

Только что стоял на самой вершине мира и вот валяется как груда бесполезной породы на самом дне, жалкий, пронизываемый болью. Он снял перчатки и осторожно обследовал себя, опасаясь серьёзных повреждений, но пальцы повсюду ощущали только ровную гладкую поверхность костюма. Да будет вовеки благословен изобретатель самовосстанавливающегося амитила!

Итак, он на дне расселины, как маленькое разумное насекомое, безжалостно стиснутое камнями. Один в ледяной могиле. Умирать придётся медленно и мучительно. Несколько суток лежать здесь, в самом укромном уголке Нарамских Твердынь, молча уставившись в ледяной потолок. Над ледниками высочайшей горной системы Атлена свирепствовал ветер. Скоро солнце опустится за горизонт, погружая мир в долгую ночь.

Он в отчаянии закричал, но его крик, стиснутый стенами расселины, так и умер, не найдя выхода. А потом наступила тишина, время от времени нарушаемая лишь стуком камней, сдвинутых ветром где-то наверху, и глухим рокотом оседающих пород.

Торн достал из-за пазухи Грумов Кристалл. Луч света запрыгал по ледяным стенам. В первые мгновенья ему показалось, что он видит на них странные чешуйчатые пластины, потом заметил неподалёку в снегу темнеющий выступ. Встав на четвереньки, пополз к нему. Смахнув снег, осмотрел странное каменистое образование, слабо пульсирующее красноватым светом.

Мгновенная догадка – это же легендарный амутум! О нём столько рассказывал наставник Грум. Единственный металл во всем мире, светящийся в темноте кроваво-красным. Торн сгрёб снег в сторону.

Выступ напоминал круглый люк. Торн ухватился руками за края и потянул. Люк не поддавался. Упершись коленями в жёсткий снег, он сильно рванул его на себя. Никакого движения. В поисках чего-нибудь за него можно было бы зацепиться, он стал счищать с поверхности иней. Рука наткнулась на что-то вроде маленькой полусферы. Торн нажал на неё. Раздался жуткий скрежет, и люк медленно начал отъезжать в сторону. Из провала в лицо пахнуло незнакомым запахом.

Торн сел на край, свесив ноги, и посветил вниз. Неглубоко. Он спрыгнул и, упав на четвереньки, тут же повалился набок, ощущался небольшой наклон. Торн обвёл вокруг лучом Грумова кристалла.

Он стоял в центре небольшой площадки, от которой наклонно вниз уходил коридор. Вот оно, то необычное, выходящее за рамки, то, что случается крайне редко, к чему должен стремиться каждый представитель касты исследователей. Возможно, это и есть цель его штурма Нарамской вершины?

Торн двинулся вперёд. Под ногами скрипел снег. Слегка потрескивали стены, схваченные льдом. Он шёл довольно долго в надежде, что в конце концов сумеет выбраться, но не представляя, что его ждёт в конце пути.

Как говорил наставник Грум, каждый коридор куда-то ведёт, и каждая дверь для чего-то открывается. Коридор действительно закончился дверью. Массивная, овальной формы, она была украшена в центре знаком восходящей золотой спирали. Торн толкнул дверь и направил луч Грумова кристалла внутрь помещения.

Это был небольшой круглый зал, который опоясывали несколько рядов сидений. На потолке давно погасший светильник. На полу обрывки бумаги, словно листья, сорванные с деревьев порывом ветра. Всё было безликим, холодным, молчаливым.

Торн наклонился и подобрал один из листков, исписанный странными знаками. Он не знал этого языка, хотя учился у лучшего наставника во всей Новой Зефале – самого Грума Многомудрого.

Торн посветил в центр помещения.

Посередине зала, на возвышении, сверкая инеем в лучах кристалла, стоял большой чёрный ящик…

* * *

Иррегии пели. Их белые трубчатые стволы неистово качались в порывах яростного ветра, рождая сложное переплетение мотивов, смену гармоний. Деревья изливали свою печаль, разрываемые потоками ледяного воздуха.

Великий магистр Шар-Рум любил эту рощу – чуть более сотни редких, даже уникальных иррегий, выросших на горном склоне. Послушать их удавалось только поздней осенью, когда с севера прилетали сильные злые ветра, приходил холод, покрывая стволы и ветки инеем, и эта последняя в году песнь иррегий становилась прощанием с теплом.

Магистр слушал, затаив дыхание. Боль, радость, отчаяние и надежда – всё было в этих звуках, и всё так подходило к его душевному состоянию.

«О, Извечный! Почему эта песнь так прекрасна? – думал он. – Может быть, потому, что все мы когда-то были деревьями? Но сейчас мы всего лишь сорняки без корней в пустыне».

Дождь кончился, утих ветер, а вместе с ним растаяли последние звуки. Магистр откинулся на спинку сидения и посмотрел в небо. На фоне вечернего лилового заката, подобно рою серебристых насекомых, слетевшихся на цветение диковинного цветка, зависли фуджеры многочисленных слушателей.

– Во Дворец Великой Спирали, – приказал магистр своему помощнику.

– Слушаюсь, милорд, – ответил Ши-Мол и взял курс на север, в столицу.

Быстро набирая высоту, фуджер поднимался над маленькой горной котловиной, на дне которой лежала жемчужина Атлена – поющая роща. У самого горизонта сверкали ледники Нарама. Последний искрящийся сполох заходящего солнца брызнул прямо в глаза. Магистр прищурился.

В вечерние часы удавалось точнее настроиться на потоки эфира, слиться с ними, достигнуть единения с вечностью, ощутить глубокое чувство полноты и совершенства величайшего из творений Извечного.

В обычные дни созерцание величественной красоты гор способствовало размышлениям о возвышенном, но сегодня в сознание магистра навязчиво проникали мысли, резко диссонирующие с гармонией универсума.

«Да что он о себе возомнил, этот пришелец с Побережья! – с досадой думал магистр. – Как посмел он внушать атленцам крамольные мысли о незаконности власти Ордена и кесаря? Мы даём людям всё, чтобы им не надо было заботиться о завтрашнем дне. Откуда же эти мятежные вопросы о смысле жизни, о целях Извечного, сотворившего этот мир?»

Схватить и казнить – такой приказ поступил в магистрат от разгневанного кесаря. Магистр никогда не был склонен к принятию скоропалительных решений, но несколько дней, проведённых в изнурительных беседах с самозванцем, окончательно вымотали магистра, так ничего и не прояснив относительно целей его появления в столице.

Шар-Рум поёрзал на сидении. Необходимо расслабиться. Он закрыл глаза и погрузился в медитацию. Повторяя мантру, он вскоре почувствовал живительную энергию очищающих вибраций. Мысли потекли спокойнее. Не подавляя спонтанного потока образов и мыслей, он уже начал покидать пределы рационального, но вдруг фуджер качнуло. Магистр открыл глаза.

– Сильный боковой ветер, – пояснил Ши-Мол.

Магистр бросил взгляд в иллюминатор.

Внизу, сменяя друг друга, проплывали мерцающие пики снежных гор, синие озера, узкий канал с чистейшей водой, стекающей с высокогорных ледников. Вдали показалась Актория, прекрасная столица Атленской империи.

Ши-Мол мастерски погрузил фуджер в огромный зев сферического тоннеля, вырубленного в горе. Вскоре машина вынырнула из прозрачной трубы, снижаясь, пролетела сквозь висячие сады Кесарийского дворца и помчалась по дороге, выложенной белым новозефальским камнем, вдоль правого берега медлительной Сэдны.

Столица… Избалованная, изнеженная, как единственная дочь знатного лорда. Великий магистр терпеть не мог Акторию, пресыщенную, довольную собой, вечно продающую и покупающую, до отказа населённую представителями касты потребителей. Главный город Атлена походил на базар площадью в тысячи акров.

Мимо проносились бесконечные торговые ряды. Справа стояли лавки с орехами и сыром. Слева до хрипоты надрывали горло торговцы сочными плодами нибового дерева и сладкой пудрой из сушёных ягод хузу. В придорожном кабачке горланили песни матросы, приехавшие в весёлую Акторию провести отпуск. Здесь можно было стать законным обладателем экзотических животных из Новой Зефалы, одной из самых отдалённых колоний, или, на худой конец, купить обыкновенного пушистого крона, выращенного и откормленного на специализированных фермах. У самой Сэдны, откуда вместе с вечерним туманом плыли гудки причаливающих судов, рыбаки сгружали на качающиеся пантоны только что выловленную тёмно-красную донную балу, пользующуюся большим спросом у местных гурманов.

Шар-Руму показалось, что в ноздри проник мерзкий рыбный запах. Он поморщился.

Толстуха-лавочница успела крикнуть вдогонку магистерскому фуджеру:

– Ваша светлость! Купите балу! Лучшая бала в Актории!

Впереди показался купол Дворца Великой Спирали, и фуджер снова взмыл вверх. Магистр облегчённо вздохнул.

Многоколонное здание с портиком и огромным куполом возвышалось над Акторией подобно горе. В столице было не принято строить высокие дома, и эта угрюмая громадина напоминала горожанам о великой силе и значимости ордена Спирали в жизни всего Атлена. Без роскоши, но исполненное величия, оно было не к лицу этому городу, с высоты полёта фуджера походившему на блюдо с пирожными. Рядом с этой цитаделью белоснежный дворец кесаря выглядел подсохшей зефириной.

Фуджер опустился на посадочную площадку. Даже листок с дерева не смог бы сделать это мягче.

Ши-Мол поторопился выйти первым, чтобы открыть дверь перед магистром.

– Благодарю, мой друг, – сказал Шар-Рум. – Я буду у себя. Сообщите членам Совета, что заседание состоится сегодня после заката.

В круглом кабинете, где работал великий магистр, царил покой. Тяжёлые светонепроницаемые портьеры на окнах, аскетичная обстановка и сакральная тишина создавали атмосферу отрешённости и уединения.

Шар-Рум подошёл к окну, отодвинул край пурпурной ткани и мрачно посмотрел вниз, на площадь, где шли приготовления к казни. Завтра от первых лучей солнца палач зажжёт костёр и предаст очистительному огню еретика и безумца, дерзнувшего назвать себя посланцем Извечного.

Магистр бросил взгляд на верёвки от двух штандартов, – красного и чёрного – закреплённых на амбразуре окна. Если завтра на рассвете палач увидит в дворцовом окне красный, значит, приговорённому дарована жизнь. Если чёрный – смерть.

Он опустил занавес, шагнул к столу, с отвращением глядя на указ о смертной казни, лежащий на нём.