Экономическая теория в Санкт-Петербургском университете. Путь в 200 лет

Вице-председатель Общеславянского комитета. Автор ряда работ по вопросам теории и методологии политической экономии, а также методики ее преподавания. В энциклопедии приводятся далеко не полные список его сочинений и перечень литературы о нем. А в этой книге мне, старшему сыну Александра Алексеевича, предложено рассказать о нем несколько подробнее.

Вознесенский Александр Алексеевич (1898–1950)

Фото из архива семьи А. А. Вознесенского

…Об отце с самого моего детства и до последнего мгновения, когда он вышел из дома, чтобы поехать в отпуск в Сочи, но оказалось – там же, в Сочи, на горе Ахун, был арестован, а через год с небольшим уничтожен по так называемому «Ленинградскому делу», у меня и у многих других знавших его людей сохранилось впечатление как о необычайно солнечном, светозарном человеке. Он мог быть сосредоточенным, сдержанным, озабоченным, но не раздраженным или угрюмым. Из ясных глаз – это видно даже на чудом сохранившихся фотографиях и прижизненном живописном портрете – лился свет, свет радости бытия, общения с людьми, творчества в любом деле, которым он был занят. Красивая белоснежная (последствие пережитого в 1937-м) голова венчала великолепную, словно вышедшую из рук скульптора фигуру. Позднее он чуть «посолиднел», но состариться так и не успел: его убили в 52 года.

Вот кое-что из воспоминаний сестры моей матери, относящихся к знакомству Лидии Васильевны с ним в 1926 г.:

«Моя первая мысль была: “Какой солнечный!” – так от него повеяло бодростью, свежестью, энергией, вообще чем-то радостным… Каким запомнился мне Александр Алексеевич? Это был высокий, очень стройный блондин… Густые светлые волосы, ясные серо-голубые глаза. Для лица было характерно выражение какой-то особой доброжелательности и живого интереса к окружающему, к собеседнику, к рассказу. Быстрые движения, упругая походка, исключительная аккуратность в одежде. Он преподавал в четырех вузах, в том числе в Военно-морской академии, и обычно носил военную форму, которая ему очень шла… Кроме преподавания он выступал с лекциями, участвовал во всевозможных комиссиях, писал статьи. Справляться со всем этим ему помогала высочайшая организованность – весь день у него был заранее спланирован до минут, и план строго выполнялся. Иногда, проработав допоздна, он на следующий день забегал отдохнуть, при этом клал передо мною часы и говорил: “Разбуди меня через двадцать три минуты”, и когда я сообщала: “Двадцать три минуты прошли”, – моментально вставал, одевался и уходил на очередную работу».

Сохраняю это небольшое совпадение с моими наблюдениями, чтобы добавить маленький эпизод: после такого короткого сна отец, поставив ногу на край жесткого стула, быстро и ловко пропускает шнурки через крючки, заменявшие на форменных морских ботинках традиционные отверстия; в это время в комнату с блокнотом в руках неторопливо вплывает его младшая сестра и так же «врастяжку» говорит: «Сашенька, я сейчас пишу такой-то параграф диссертации, какие вопросы надо там осветить?» И отец, не отрываясь от своего занятия, отвечает: «Пиши…», молниеносно набрасывает ей перечень проблем в их последовательности и взаимосвязи и стремительно исчезает. Наверное, контраст в темпе жизни собеседников, в особенностях их психологии был настолько разителен, что врезался даже в детскую память. Что же касается Валентины Алексеевны, то спокойный характер не помешал ей стать успешным ученым и вузовским преподавателем.

«Несмотря на такую напряженность, работал он, – продолжает свои воспоминания Лидия Васильевна, – по-моему, с удовольствием: вероятно, этому способствовало удовлетворение от хорошо выполненной и всеми признаваемой большой работы… Меня поражало его умение работать в проходной комнате – очевидно, он настолько уходил в работу, что не замечал окружающего… Думаю, что для него, как и для Николая Алексеевича [его младшего брата. – Л. В.], жизнь – это была работа, которой отдавалось все, а остальное – друзья, женщины, удовольствия были иногда приятным, но не обязательным довеском…

В университете Александра Алексеевича не просто любили, но и восхищались им. На его лекциях аудитория всегда была полна. Читал он без всяких бумажек, очень легко (без “э-э”), логично и убедительно. Я сама слушала его курс и видела, с каким интересом относилась к лекции аудитория».

О жизни и творчестве моего отца можно прочитать в многочисленных воспоминаниях о нем, а я приведу сверх опубликованных лишь несколько фактов.

Как-то мне довелось лечиться на Украине, в Трускавце, где в промежутках между процедурами мы «сражались» на теннисном корте с кем-то из приехавших туда по той же причине. И вот однажды, «умаяв» друг друга, присели на скамью и разговорились. Оказалось, что мой «соперник» – капитан первого ранга в отставке, командир дивизиона торпедных катеров. Естественно, он поинтересовался, чем занимаюсь я. Зная, что многие люди, мало знакомые или вовсе не знакомые с экономической теорией, думают о ней совсем не так, как она того заслуживает, я ответил:

– Скучной наукой – политической экономией.

И тут на меня обрушился водопад справедливого гнева:

– Что Вы! Как можно так говорить?! Я сорок лет назад слушал лекции по политической экономии в Военно-морской академии и помню их чуть ли не слово в слово до сих пор! Эту науку я полюбил на всю жизнь…

Горло у меня перехватило, и я с трудом ответил:

– Если это было сорок лет назад и в Военно-морской академии, то Вы слушали лекции моего отца…

Так и оказалось.

Прошли еще годы и годы, и однажды в комнату (тогда я работал в Отделе пропаганды ЦК партии) буквально ворвался мой коллега – доктор экономических наук, профессор Э. П. Плетнев – со словами: «Лев! Ты не можешь себе представить, какой потрясающий комплимент я сегодня получил! После лекции ко мне вместе с другими слушателями подошел, опираясь на палку, какой-то очень пожилой человек и дребезжащим голосом заявил публично:

– Я слушал лекции академика Тарле, лекции Александра Алексеевича Вознесенского, и должен сказать Вам, молодой человек: у Вас тоже кое-что получается!..»

Эрик Пантелеймонович прямо-таки светился от этой похвалы, хотя сам был опытным лектором. Я невольно вспомнил и рассказал ему об одном случае из лекционной практики отца. Было это, скорее всего, во второй половине 1920-х гг. Однажды к нему, только что прочитавшему лекцию по политической экономии, подошел один из слушателей – вчерашний рабочий, ставший студентом университета, и сказал: «Товарищ профессор, после Вашей лекции хочется взять дубину и с ней пойти на капитализм!»

Я услышал об этом от отца уже после войны, в 1940-х гг. К тому времени он был признанным профессионалом, достигшим вершин педагогического мастерства, и все же заключил свой маленький рассказ так: «С тех пор прошло лет двадцать, но, знаешь, никогда и ничто, никакие награды и другие знаки признания для меня, преподавателя, не были так дороги, как эти слова простого рабочего паренька: я понял, что на сторону нашего дела завоеваны не только разум, а и сердце человека, и завоеваны навсегда».

Как студент, не раз слушавший лекции отца, могу свидетельствовать: они всегда были не только содержательными, но и образными, эмоционально насыщенными. В них не было каких-то голословных призывов и анафем в адрес буржуазного устройства общества, в них была только логика жизни и логика мысли – и именно это, подобно мощному магниту, привлекало слушателей. Сейчас об отрицании капитализма и защите социализма как исторической перспективы человечества писать не модно, но я хочу показать того, о ком рассказываю, таким, каким он был в действительности, да к тому же мои взгляды и сейчас в принципиальных моментах не расходятся с его суждениями, хотя и содержат много такого, что в то время показалось бы, вероятно, неправильным или даже ошибочным. Ну что же, жизнь идет вперед, и каждый при желании имеет возможность извлекать из нее новые и новые уроки…

Природа далеко не всегда равно одаривает человека внешне и внутренне. Для Александра Алексеевича она сделала такое исключение. Его брат, Николай Алексеевич, общепризнанный обладатель недюжинных способностей, особенно высоко ценил методологическую, если так можно сказать, составляющую его ума, тонкость и точность мышления ученого. Порой, будучи студентом, я спрашивал его, например, о том, как Маркс трактует такую-то сторону такого-то сложного вопроса. И в ответ мог услышать: «Не помню, но, исходя из таких-то основополагающих позиций, из логики развития мысли, в таком-то месте “Капитала” (или другой его работы) он должен прийти к такому-то выводу… Проверь». И не было случая, чтобы отец ошибся.

В своих научных работах он не навязывал читателям, как и студентам на лекциях, готовых выводов, не призывал заучивать цитаты из произведений подлинных и мнимых классиков, а прививал аудитории навыки самостоятельного анализа экономических процессов и явлений, проходя вместе с нею весь путь поиска научной истины. «Сомневайтесь!» – призывал он своих учеников, следуя, очевидно, любимому изречению Маркса, взятому им у древних: «Подвергай все сомнению». От незнания – к первичному знанию, от него – к сомнению в его полноте и достоверности, далее – к добытому новому знанию и снова – к сомнению, и т. д. – таковы, на мой взгляд, бесконечные ступени движения научной мысли в процессе познания, анализа окружающего мира и развития самой личности человека. Именно такая или подобная ей позиция и была, строго говоря, его единственным «преступлением», объективно подрывавшим психологические устои тогдашнего режима, который все больше и больше нацеливал людей на механическое усвоение готовых истин, в кавычках и без них, сформулированных Сталиным или приписанных ему, на продиктованное сверху единообразие мыслей и поступков.

На лекции Александра Алексеевича собирались студенты не только политико-экономического, но и других факультетов университета, а о публичных выступлениях в Ленинграде извещали газеты, радио и афиши. И подобно вузовским, городские аудитории тоже всегда были переполнены. Недаром многие из пяти тысяч учебных и полутора тысяч публичных лекций, которые он успел прочитать за свою так рано оборванную жизнь, остались в памяти его слушателей, как пиршество мысли, как выдающиеся образцы творческого применения материалистической диалектики в политической экономии.

Характеристику политико-экономических сочинений А. А. Вознесенского мне хотелось бы дать, объективности ради, исходя из научных публикаций, посвященных их анализу или в какой-то мере связанных с ними. Там говорится, что его теоретические работы, содержащие немало новаторских, свежих для своего времени идей, относятся главным образом к этапу становления (1920-е – первая половина 1930-х гг.) советской политической экономии и в связи с этим отражают существовавшую тогда борьбу взглядов по коренным вопросам теории. Именно в 1920-х, как подчеркивают исследователи, до начала предпринятого Сталиным идейного и организационного погрома в экономической науке и физического уничтожения многих лучших ее представителей, были заложены основы для появления и развития политической экономии социализма. Внес свой весомый вклад в этот процесс и А. А. Вознесенский. Ярко выраженная особенность его работ – уже упоминавшаяся их глубокая методологичность, что имело исключительно важное значение в условиях, когда еще только вырабатывались принципы научного анализа совершенно новой социально-экономической действительности, а предлагаемые выводы проверялись суровой практикой жизни.

Так, за два года до начала широкомасштабной дискуссии по этой проблеме Александр Алексеевич в обширной статье «К вопросу о понимании категории абстрактного труда» (1925 г.) первым выступил как против механистических, так и против идеалистических ее трактовок, дал в этой и более поздних работах детальный и чрезвычайно ценный анализ этого основополагающего понятия экономической теории Маркса. Заметный след в истории политической экономии советского периода оставили два крупных раздела – «Предмет политической экономии» и «Товар», подготовленные А. А. Вознесенским для вузовского учебника, вышедшего в 1931–1932 гг. тремя изданиями. Интегральный характер этих работ, представляющих собой сплав экономического, философского и социологического анализа, позволял студентам пройти школу подлинно научного мышления, когда в центре внимания исследователя оказывались внутренние противоречия, присущие экономическим явлениям и процессам, что и позволяло выявить закономерности их развития и взаимодействия. В его работах дана всесторонняя характеристика предмета и метода политической экономии и их единства, основных составляющих способа производства материальных благ, содержания таких понятий, как производительные силы и производственные отношения, раскрыта диалектика их взаимосвязи.

Как и ряд других экономистов, Александр Алексеевич защищал тезис о научной правомерности и необходимости формирования политической экономии переходного периода и периода социализма и, что особенно ценно, уже в те годы, вопреки весьма распространенным представлениям, говорил о существовании экономических законов его движения и их объективном характере. Основным из них на переходном этапе от капитализма к социализму он считал закон социалистического обобществления, который реализуется через плановую деятельность государства. Она же, по его мнению, может быть успешной только при использовании товарной формы в качестве рычага планирования народного хозяйства. Вместе с тем, подчеркивая товарный характер тогдашнего общественного производства, он впервые проанализировал социально-экономическую природу и роль продукта труда в каждом секторе советского хозяйства в переходный период.

В публикациях, посвященных анализу политико-экономических работ А. А. Вознесенского, отмечается, в частности, и статья «Расширенное социалистическое воспроизводство» (1941 г.), где обозначены его важнейшие черты и особенности, и именно такая система взглядов на эту проблему стала затем общепринятой в научной и учебной литературе. В равной степени это относится и ко многим другим новаторским позициям в его сочинениях, рождавшихся в процессе поиска научной истины, преодоления принимавшихся экономистами (в том числе и им) в то время за истину заблуждений и активного участия в коллективной выработке методологических основ и аргументации теоретических выводов нарождавшейся политической экономии социализма.

В высшей степени требовательный к себе во всех отношениях и прежде всего в научном плане, А. А. Вознесенский, добиваясь максимальной точности в содержании, в научной разработке тех или иных идей, умел изложить их просто и доходчиво. Именно с этих позиций он не был удовлетворен хорошо известным в те годы весьма полезным при всех его недостатках четырехтомником «Комментариев» Д. Розенберга к «Капиталу». Александр Алексеевич считал, что раскрыть логику и содержание этого основополагающего труда можно и нужно глубже, точнее, доходчивее. И при всей своей сверхзанятости практическими делами он все же делал наброски для такого издания. К сожалению, они, как и фактически законченные рукописи двух книг: «Логика и основные идеи “Капитала” К. Маркса и современность» и «Динамика стоимости рабочей силы при капитализме», были уничтожены вместе с их автором. (Основное содержание первой книги изложено в статье доцента С. Д. Зака «Об одной неопубликованной рукописи А. А. Вознесенского» [Зак, 1973] и в машинописном варианте подготовленной им же брошюры, находящейся в моем фонде в Российском Государственном архиве социально-политической истории.)

Прирожденный, как многие считали, администратор, блестящий организатор, Александр Алексеевич Вознесенский тем не менее остро переживал то, что служебные и общественные обязанности отвлекали его от чисто научной и преподавательской деятельности. Однажды, в пору самых высоких официальных признаний эффективности его работы на посту министра, он с ноткой горечи сказал: «Все, что я делал и делаю в сфере управления, очень скоро после того, как я уйду из нее, забудется. Останется лишь то, что принадлежит науке».

К счастью, отец все же недооценил человеческую способность помнить добрые дела независимо от того, к какой сфере жизни они относятся. В 1998 г., почти полвека спустя после гибели Александра Алексеевича, тепло и уважительно, несмотря на новую реальность в стране, было отмечено 100-легие со дня его рождения: в бывшем Ленинградском, теперь Санкт-Петербургском государственном университете прошли заседание Ученого совета и Всероссийская научная конференция, посвященные памяти его бывшего ректора, от правительства поступила содержательная телеграмма, в которой, в частности, подчеркивалось, что известный ученый-экономист поддерживал преподавателей, которые в замерзающем городе читали лекции и создавали работы, которые ректор университета охарактеризовал как те же снаряды по врагу, а иногда и более меткие. Сам А. А. Вознесенский не только вел большую устную пропагандистскую работу, но и опубликовал в это труднейшее время две пламенные, проникнутые глубочайшей верой в нашу победу над фашизмом брошюры: «Организованность, дисциплинированность и самоотверженность советских патриотов – залог быстрейшей победы над врагом» (1941 г.) и «Ленин и оборона социалистического Отечества» (1942 г.).

Профессор В. С. Торкановский:

«…Все мы знали: в университете есть лидер, вокруг которого сплочен наш коллектив. Этому лидеру можно было верить, он беспредельно предан общему делу, является мудрой и светлой личностью. Каждого он напутствует на большой труд, с каждого строго спрашивает за результаты работы, каждого поймет. Главное – он сам среди нас, все делит с нами, никакие личные чувства его не одолевают…

Неистощимую веру во всех вселял наш ректор. Все службы университета работали четко. Бережно сохранялись бесценные культурные сокровища. Создавались стационары для лечения ослабевших. Коллектив ученых продолжал свои исследования, читал в осажденном городе лекции, проникнутые патриотизмом, уверенностью в нашей победе. Александр Алексеевич, похудевший, горевший внутренним неистребимым огнем, был повсюду. Он провожал нас в армию, посещал госпитали, добывал хлеб и дрова для ученых и студентов…»

Доцент Л. Л. Эльяшова:

«Любили мы А. А. Вознесенского не только как профессора, но и как ректора. В самое мрачное время, когда “падал ленинградец на желтый снег пустынных площадей” (О. Берггольц), студенты университета не чувствовали себя забытыми в промерзших зданиях и общежитиях. Из комнаты в комнату неслось: “Вознесенский приходил к нам в общежитие, расспрашивал. Бодрый, белый воротничок”; “У нас в лаборатории был ректор”; “Ректор говорил, что в главном здании скоро будет кипяток”. И действительно, вскоре мы могли выпить кружку драгоценного кипятку, согреться. В конце ноября 1941 года фугасной бомбой был взорван флигель нашего общежития на 5-й линии, дом 66. Много народу погибло. День и ночь шло спасение заваленных обломками. Вдруг узнаем: ночью приезжал Вознесенский. Разговаривал с теми, кого спасли, укрывал их одеялами.

Как-то само собой к имени нашего ректора стало добавляться слово “папа”. “Папа Вознесенский переводит нас на филологический факультет!” – разнеслась однажды весть. Это было спасение. В нашем общежитии царили холод и мрак – ледяные батареи, фанера на окнах, а на филфаке – печи, светлые аудитории. “Папа” распорядился топить печи мебелью, и мы получили благодатное тепло. “Папа Вознесенский нас эвакуирует, он добьется, он спасет нас”. И он добивался всего, чего можно было добиться; спасал тех, кого можно было спасти, – студентов, профессоров, сотрудников, университет».