Оценить:
 Рейтинг: 4.67

Православие и корейцы

Год написания книги
2013
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 >>
На страницу:
8 из 10
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
С приездом в Сеул о. Иринарх действительно, как говорят, взялся ретиво за изучение языка. Не удовлетворяясь одним корейским, он принялся за английский. Чтобы лучше воспринять звуки чужой для него речи, запасся огромнейшею трубою наподобие граммофонного рупора, которую приставлял во время уроков то к одному, то к другому уху, тщательно стараясь уловить придыхания и другие тонкости произношения.

В первый месяц занятия его шли якобы сносно, во второй – слабее, в третий – окончательно приостановились.

«Злые языки», подсмеиваясь над ним, говорили: «О. Иринарх прекрасно изучил «два языка» (два корейских слова): пуль – огонь и муль – вода, которые пустил в оборот. Когда нужно говорить «пуль», он говорит «муль», когда «муль» – тогда «пуль».

С окончанием занятий по языковедению, естественно, нужно было ожидать, что о. Иринарх приступит к миссионерской работе, хотя бы через переводчиков, о чем так много и самоуверенно говорил. Однако и этого не случилось. Ни проповеди, ни другие задания Миссии не оправдали его горячих вожделений, и он вскоре потерял к ним всякий интерес.

Отчего произошла в нем такая быстрая перемена, сказать с достоверностью затрудняемся, но, полагаем, не без причины. Причина, по нашему мнению, крылась в том, что преосвященный Антоний (Коржавин), архиепископ Тверской, как-то имел неосторожность предложить ему кафедру епископа Старицкого, Викария Тверской епархии, т. е. хотел возвести его в степень своего ближайшего помощника в Твери. Это так вскружило голову честолюбивому архимандриту, что он стал и во сне видеть архиерейскую мантию. Однако предложение оставалось предложением и дело дальше этого не пошло. Между тем, о. Иринарх не переставал ожидать с часу на час синодского указа о назначении его в Тверь, а, следовательно, и распоряжения своего ближайшего начальства о сдаче Миссии преемнику. Но ни указа, ни распоряжения епархиального начальства, ничего другого подобного сему не последовало. Дело оставалось по-прежнему неопределенным, невыясненным. Это страшно нервировало архимандрита и не давало ему покоя ни днем, ни ночью. При таком состоянии духа ясно, что можно забыть не только про «языки», но и про все на свете. Много нужно иметь сил и самообладания, чтобы отогнать от себя навязчивые, тщеславные мысли и не увлекаться такого рода посулами. Поэтому не мудрено, что такую впечатлительную натуру, как о. Иринарх, постигли горькие разочарования и отсюда и проистекали все печальные последствия.

Между тем до Владивостока стали доходить неблагоприятные для о. Архимандрита слухи о том, что он будто бы ничего не делает, предается «бахусу», чудит и т. п. Насколько были справедливы эти слухи, сказать затрудняемся. Во всяком случае епархиальное начальство не замедлило отозвать его во Владивосток и там в 1914 г. дало ему другое соответствующее назначение, а именно: поставило заведующим церковно-учительскою семинариею на Седанке.

Во Владивостоке о. Иринарх сначала как будто умиротворился или, по крайней мере, делал вид, что умиротворился (должность заведующего семинарией считалась ниже должности начальника Миссии), но не надолго. Перспективы архиерейства снова стали кружить ему голову и не давать покоя. Кроме того, неприятности с учителями семинарии, настроенными по отношению к нему оппозиционно, принесли также немало огорчений. Тогда епархиальное начальство, чтобы раз и навсегда отделаться от докучливого архимандрита, снеслось с кем следует, и в результате состоялось назначение его (в 1916 г.) в Туркестанскую епархию в один из монастырей (Иссыккульский)[116 - Называется так по озеру Иссык-куль, на берегу которого находится.] в качестве настоятеля.

Каково было его служение на новом месте, как он управлял вверенною ему обителью, нам не известно. Имеются лишь только сведения о том, что монастырь Иссыкульский был разграблен, братия перебита и сам о. Иринарх убит восставшими киргизами в 1917 или 1918 г.

В общем, о. Иринарх был прекрасной души человек, очень добрый, отзывчивый сердцем. Всякий, кто к нему обращался, получал от него помощь. Кроме того, он был очень доверчив к окружающим и, главное, не злопамятен. Если на кого и имел негодование, так только на одну минуту, оборвет виновного, тем и делу конец. Правда, любил он иногда поговорить о себе, похвастаться знаниями и способностями, особенно «ученостью», но все это носило невинный характер, по крайней мере никому не вредило из числа посторонних лиц, за исключением разве самого о. Иринарха, потому что язык был враг его.

Не будь он назначен в Корею, а на какой-либо другой, более почетный пост в Россию, несомненно, он был бы на месте, во всяком случае, не было бы тех недоразумений, какие произошли с ним в Сеуле и во Владивостоке.

О. Иринарх во время пребывания своего в Миссии занимался садоводством и главным образом собиранием старинных редкостей корейских, как то: посуды, одежды и всякого рода предметов домашнего обихода – для своего маленького импровизированного музея, который хотел открыть в стенах Миссии. Коллекция вещей была собрана довольно значительная по количеству и сравнительно недорогая по затратам, но все же она стоила ему немалых денег. Это были в основном личные средства и в небольшой мере казенные миссионерские. Впоследствии из-за отсутствия помещения в Миссии музей согласно распоряжению преосвященного Павла передан был иеромонахом Феодосием (в 1918 г.) в собственность Владивостокского Восточного института безвозмездно, где и хранятся его ценности по сие время среди других редкостей Дальнего Востока[117 - Музей передан по причине того, что среди вещей образовалась в невероятном количестве моль и показалась сырость, что со временем легко мог превратиться в полную непригодность, почему и решено было скорее передать его в более надежные руки.].

Из служебных перемен, бывших при о. Иринархе среди служащих Миссии, можно указать разве только на ту, что в его время посвящен был один из учителей миссийской школы, некий кореец Лука Ким в сан диакона[118 - О. Лука Ким – русско-подданный кореец, из села Тэ-зин-хэ, Приморской области, Никольско-Уссурийского уезда, Адиминской волости; родился в 1881 г.; крестился в 1886 г.; учился в Адиминской церковно-приходской школе в 1895–1897 гг.: продолжал образование в Сеульской правительственной школе иностранных языков по русскому отделу в 1989–1899 гг.; поступил на службу в Миссию в качестве учителя школы грамоты в 1906 г.; посвящен в сан диакона в 1913 г.; в сан священника – в 1924 г.]. Других же, более памятных перемен не произошло. Число служащих корейцев в означенный период было то же, что при о. Павле, за исключением русских, которых оставалось всего только два человека: о. Иринарх и о. Владимир.

Игумен Владимир (Скрижалин)[119 - Биографические данные см. сн. на с. 157.]

После о. Иринарха вступил в управление Миссией иеромонах о. Владимир (Скрижалин) в качестве заведующего. О. Владимир по настоянию о. Иринарха вскоре по вступлении его в должность возведен был в сан игумена и пожалован орденом св. «Анны» 3-й степени. Не получивши соответствующих полномочий начальника учреждения, о. Владимир тяготился новою для него должностью, не дававшей ему никаких прав и привилегий по службе и тем не менее требовавшей тех же забот и попечений, что и от правомочного начальника Миссии. Тем более, что со вступлением его в должность дела, подлежавшие осуществлению на месте, стали представляться на предварительное благоусмотрение епархиальной власти во Владивостоке, и он, заведующий, мог действовать только в пределах резолюций своего епископа.

Владивосток, нужно отметить, всегда смотрел на Миссию, узкоепархиальным взглядом, не считаясь ни с ее привилегиями, ни с заграничным положением, видел в ней ни что иное, как простой заурядный приход своей епархии, с которым считаться-де излишне[120 - Мы лично всегда стояли и стоим за подчинение заграничных Миссий, всех без исключения, центральной церковной власти, без каких бы то ни было промежуточных инстанций.]. Отсюда шаблонные, ничего не говорящие указы и приказы епархиального начальства, часто ставившие заведующего в тупик, в виду трудности их исполнения, не редко несоответствия законам и обычаям страны. Ненормальность такого явления была очевидна, но средств к исправлению или уничтожению ее не было никаких. Между тем, о. Владимир был уведомлен епархиальной властью, что пост свой он занимает временно, что в недалеком будущем вакансия его будет заменена лицом дипломированным, специально подготовленным для сего, которое займет должность предстоятеля учреждения и направит жизнь миссийскую по определенному руслу. Само собой разумеется, что подобного рода заявление не могло служить подспорьем делу, наоборот, оно тормозило его, приносило существенный вред, тем более что вызвано было ничем иным, как личною неприязнью к о. Владимиру со стороны власть имущих Владивостока.

Служившие в Миссии корейцы, пользуясь непрочностью положения о. заведующего, особенно его одиночеством (он был в то время один русский миссионер в Миссии), стали злоупотреблять своими обязанностями по службе и даже прибегать ко всякого рода обманам и надувательству, особенно в хозяйственных делах, за чем было трудно уследить одинокому человеку при общей и круговой поруке служащих.

Чтобы избавиться от такого рода явлений, о. Владимир обратился к епархиальному начальству с просьбой назначить ему в помощь псаломщика из русских, знающего пение, который смотрел бы за служащими учреждения и помогал ему в деле миссионерства. Просьба эта вызвана была еще тем обстоятельством, что управлявший в то время миссийским хором вышеупомянутый М. Г. Ким, периодически бастовал в церкви, иногда по самым маловажным причинам, и очередные богослужения, нередко, оставались без какого бы то ни было руководителя в хоре. Заявление о. Владимира было принято к сведению и вскоре после сего был прислан псаломщик. Это был молодой человек, только что перед тем окончивший курс в духовной семинарии, П. А. Афанасьев[121 - П. А. Афанасьев – сын священника Курской епархии; род. в 1892 г.; учился в Белгородском Духовном училище и Курской Духовной Семинарии; курс последней окончил по второму разряду в 1913 г.; в том же году поставлен на должность псаломщика в одну из сельских церквей названной епархии, где проходил свои обязанности до конца 1914 г. В 1915 г. согласно прошения назначен на ту же должность в Духовную Миссию в Корее.].

За время пребывания о. Владимира у кормила правления жизнь Миссии текла обычным порядком, нового в ней ничего не предпринималось, да и трудно было что-либо предпринять в виду тех рамок, в которые был поставлен о. Владимир епархиальными властями.

В 1917 г., как раз в первую волну так называемой» бескровной» русской революции, когда со дня на день ожидалось прибытие в Миссию нового настоятеля, только что окончившего перед тем курс наук в Восточном Институте во Владивостоке, о. Владимир подал прошение об отчислении его из состава Миссии и единовременно с сим просил Протопресвитера Военного и Морского духовенств о зачислении его в Действующую армию на одну из священнических вакансий. Просьбы та и другая были уважены[122 - Назначен исправляющим должность священника в один из полков Действующей армии на западном фронте.] и он, по прибытии своего заместителя, не замедлил распрощаться с Миссией и миссионерской деятельностью и в половине июня вышеозначенного года отбыл к месту нового своего служения.

Итак, пробыв в Сеуле более 10 лет, из них три года в должности заведующего, о. Владимир принужден был оставить свой пост и искать себе пристанища в новой, незнакомой ему военной среде, жить в условиях ежеминутной опасности (или быть убитым или искалеченным вражеской пулей). Каково было его служение на новом месте и жив ли он вообще в настоящее время, мы не знаем. По крайней мере, после того, как он оставил Миссию, не было от него никаких известий.

Иеромонах о. Палладий (Селецкий)[123 - В миру Павел Селецкий; сын протоиерея Волынской епархии, 37 л. от роду; учился в Житомирской Духовной Семинарии; жил некоторое время в числе братства Почаевской Лавры, где принял монашество и посвящен в сан иеромонаха; в 1913 г., прибыв во Владивосток, поступил в число студентов Восточного Института на корейское отделение; в 1917 г. с окончанием курса в названном Институте назначен в Духовную Миссию в Корее в качестве заведующего.]

С отъездом о. Владимира в управление Миссией вступил давно ожидавшийся иеромонах Палладий, только что перед тем окончивший курс во Владивостокском Институте.

О. Палладий, насколько нам известно, в дни своего студенчества пользовался особым благоволением преосвященного Павла, епископа Никольск-Уссурийского, помогавшего ему материально и морально для успешного окончания курса в названном Институте. При отправлении его в Сеул владыка обещал ему исхлопотать в самом непродолжительном времени сан архимандрита, т. е. хотел возвести в степень правомочного начальника учреждения. Бесспорно, преосвященный осуществил бы свое намерение, если бы сам о. Палладий не напортил себе, а также и преосвященному Павлу.

Прибыв в Сеул, о. Палладий сразу же усвоил тактику резко противоположную той, которой следовали его предшественники. Например, к начальству стал относиться критически, к подчиненным – высокомерно и пренебрежительно, особенно к корейцам, которых называл не иначе, как неотесанными «дубинами», глупыми кореезами и т. п. Из числа служащих один только псаломщик П. А. Афанасьев успел снискать у него некоторое доверие и расположение. Прочие же все не выходили из одной общей категории «бездельников».

Первое, что сделал о. Палладий, это – закрыл школы, функционировавшие со времен о. Павла, и единовременно с сим, распустил всех 122 учителей и учащихся[124 - С 1 июля 1917 г.].

Правда, это было сделано не самовольно, а по настоянию владыки Павла, но, тем не менее, удар просветительско-миссионерской работе нанесен был более чем тяжкий, от которого Миссия едва ли сможет оправиться. Преосвященный Павел объяснял свое распоряжение тем, что с наступлением революции в России, принимавшей грозно-затяжной характер, нельзя будет рассчитывать на получение каких бы то ни было сумм на содержание Миссии, и тем более на содержание ее школ. Поэтому в силу необходимости пришлось заблаговременно сделать вышеозначенное распоряжение.

Само собой разумеется, что такое мероприятие, как закрытие школ, не прошло даром, оно подняло целую бурю негодования со стороны заинтересованных лиц, особенно учителей, лишившихся заработка, а, может быть, даже насущного куска хлеба. Учителя, не отдавая себе отчета о происходящем в России «хаосе», весь пыл гнева устремили на о. Палладия, как главного виновника их увольнения. О. Палладий, видя какой оборот приобретает дело, сослался на преосвященного Павла, приказавшего-де ему против воли и желания исполнить «несуразное», по его выражению, распоряжение. Тогда недовольные, оставив о. Палладия в покое, открыли поход против владыки Павла, стараясь очернить, унизить его в глазах христиан-корейцев, называя злейшим врагом просвещения вообще и школьного в частности. Чтобы больше принести вреда и неприятности преосвященному, они составили коллективную бумагу и направили ее в русско-корейский революционный трибунал, собравшийся в то время в г. Никольск-Уссурийске с просьбою, запретить «ненавистному» епископу вмешиваться в дела корейской Миссии в Сеуле как человека бесполезного, даже вредного для миссионерского дела среди корейцев.

Можно себе представить, что произошло после чтения означенной бумаги в корейской революционной толпе, заседавшей в вышеозначенном собрании. Лишь только закончилось чтение бумаги, как послышались дикие выкрики по адресу ни в чем неповинного архипастыря: «Убрать его! Вон его! Долой его! Арестовать его!» и т. д. Нужно заметить, что среди заседавших были не только миряне, но и подведомственные епископу священники-корейцы Никольско-Уссурийского и Посьетского районов, когда-то обласканные, облагодетельствованные своим архиереем, его ставленники, теперь кричали вместе с безумной толпой: «Распни, распни его»! Картина удручающая. Кажется, было забыто все доброе, хорошее, христианское, сделанное владыкою для корейцев вообще и уссурийских в частности. Ведь никому так неизвестно, как пишущему эти строки, с какою бывало любовью и доброжелательством относился он к корейцам, их быту, положению как в самой Корее, так и в Уссурийском крае. Кто больше всех беспокоился об их школах, приходах, как не преосвященный Павел! Кто являлся главным защитником корейцев перед властями во Владивостоке, как не тот же преосвященный? И вот в результате мы видим, чем оплачивают они заботу о них: вместо благодарности – черною неблагодарностью, вместо признательности – дерзким диким походом против своего архиерея. Дальше этого идти, кажется, уже некуда!

Пишущему эти строки как-то раз (в то же революционное время) пришлось быть по делам служебным у преосвященного владыки архиепископа Евсевия и в разговоре показалось уместным высказать архипастырю несколько слов по поводу вышеозначенного выступления корейцев, спросить его, почему он, архиепископ, не выступил на защиту своего преосвященного Викария? Почему не провозгласил своего святительского прещения на эту гнусную революционную банду, собравшуюся судить неподвластного ей архиерея?

Владыка глубоко вздохнув, сказал: «Вы говорите, почему я молчу, почему не выступаю в защиту преосвященного Павла? Посудите сами, перед кем я должен выступить и защитить его? Перед волками и защитить от волков. Вы не знаете, насколько мы теперь безоружны, беззащитны… Мы совершенно потеряли под собой почву… Теперь каждый, кому не лень, может нас «лягнуть», если не сказать более. Лично я разве гарантирован от грубых выходок этой толпы?

На меня так же, как и на преосвященного Викария сыплются обвинения. Вот изволите видеть, как меня аттестуют мои же ставленники».

При этом владыка взял с письменного стола письмо, присланное ему каким-то священником из провинции, и стал его читать. Боже мой, какая это была брань! Какая ложь против архиепископа! Я после двух-трех страниц чтения (письмо было длинное) попросил владыку прекратить читать это невыносимое по дерзости и выражениям «послание». Мне было невыносимо больно за горячо любимого архипастыря. У меня невольно выступили слезы на глазах. Смотрю, у Владыки точно также глаза оросились слезами. Утешать было бесполезно, да и чем утешишь, когда все мы в одном и том же положении. Я молча встал, молча поклонился, молча облобызал его десницу и с тяжелым чувством вышел из его покоев. Вот, думаю, заварилась всероссийская «каша»! Дождались «волюшки»! Нечего сказать, хороша свобода! Воцарившийся «хам», как видно, покажет нам свободу. Нет, говорю себе, от добра добра не ищут, дальше нам ждать хорошего нечего. Мерзость запустения распространяется везде и всюду и, видимо, заполнит собою всю Россию, а может быть даже другие страны.

Между тем, когда Уссурийские корейцы судили преосвященного Павла в Н.-Уссурийске, в Сеуле приблизительно в то же время разнесся слух, что владыка Павел выехал в Токио передавать Сеульскую Миссию японцам[125 - Преосвященный, действительно, уезжал на некоторое время в Японию, но с благой для корейской Миссии целью. После мы лично слышали от него по поводу вышеозначенного следующее: «С отделением церкви от государства, – говорил владыка, – с японской Миссией правительство наше будет так или иначе считаться, хотя бы из политических расчетов, тогда как с корейской – никогда. Поэтому, чтобы сохранить Сеульскую Миссию, я принужден был сделать предложение о подчинении ее Токийской. Если Токийская Миссия возьмет под свое крыло нашу, то, бесспорно, она как одно с ней целое останется нерушимою».]. Известие это, как говорится, подлило масла в огонь. Теперь не только недовольные учителя-корейцы, но и сам о. Палладий открыто выступили против своего покровителя, как «злейшего врага» Миссии, старающегося якобы «объяпонить» учреждение.

Чтобы отколоться от «ненавистного» Владивостока и своего «нежелательного» епископа, о. Палладий собрал несколько человек христиан-корейцев, выступавших против Преосвященного, и предложил им решить: желают ли они оставить Миссию в подчинении Владивостока, стремящегося передать ее в руки японцев или же хотят добиться самостоятельного независимого положения? Корейцы, как всегда готовые встать в самых даже маловажных вопросах в оппозицию японцам, конечно, не задумываясь, решили отколоться от «ненавистного» Владивостока. А один из них (священник Иоанн Кан) заикнулся даже об автокефалии корейской церкви (хороша автокефалия при двух-трех десятках христиан!), забывая, что автокефалии даются властью законным порядком, целым народностям во главе с их епископами.

После нескольких обсуждений составлено было прошение за подписями присутствующих (о. Палладий не приложил своей подписи, видимо, считал действия свои все же незаконными) и направлено в Св. Синод. В прошении, между прочим, говорилось, что корейцы-христиане желают, чтобы Миссия была самостоятельною, независимою ни от Владивостокского, ни от Японского, ни от какого-либо другого архиерея, кроме Синода, что во главе ее должен стоять правомочный начальник, непременно в сане архимандрита (а именно: о. Палладий).

Какая судьба постигла прошение, нам неизвестно, полагаем, что оно не произвело впечатления на членов Св. Синода, а если и произвело, так самое отталкивающее, тем более, что изложено было в духе самостийном, революционном, противном любви и смирению христианскому. А, может быть, оно не было принято во внимание, потому что Синод в то время был завален подобного рода бумагами, приходившими со всех концов России. Кроме того, Св. Синод доживал последние дни своей жизни[126 - Св. Синод сложил свои полномочия в конце 1917 г.].

Словом, так или иначе, дело с прошением провалилось окончательно и, как ни странно, никто из «воинствующих» корейцев не поинтересовался им ни в ближайшее время, ни в последующее. Миссия как была, так и осталась в ведении Владивостокского епархиального начальства, по крайней мере, до поры до времени.

Между тем преосвященный Павел, не зная ничего о происходящем в Сеуле, послал к о. Палладию одного катехизатора, некоего Самуила Ли, когда-то служившего в Сеульской Миссии и потом перешедшего в Уссурийскую, с просьбою дать ему катехизаторское место в каком-либо из станов в провинции, хотя бы при самом минимальном вознаграждении. Самуил не замедлил прибыть в Сеул и предстал пред «грозная» очи о. Палладия с архиерейским письмом в руках. О. Палладий, узнав, в чем дело, тотчас велел ему немедленно убираться вон к «своему архиерею»; причем вдогонку испугавшемуся и оторопевшему просителю добавил: «Ваш архиерей мне не указ, я сам знаю, кого мне принимать, кого гнать, кого миловать!..». Получился грандиозный скандал[127 - Про эту сцену нам лично рассказывал Самуил Ли.].

Чтобы образумить не в меру расходившегося инока, преосвященный Павел написал ему письмо с выражениями неудовольствия, но довольно корректное по содержанию. В ответ на это получил от него дерзкое послание, грубое, до неприличия оскорбительное, в котором о. Палладий называл архиерея «большевиком» и другими умаляющими честь и достоинство епископа эпитетами.

Далее преосвященному Павлу ничего не оставалось делать, как вышеозначенную грамотку представить на суд архиерейского совета, только что начавшего функционировать во Владивостоке, и ждать его решения.

Епископский совет по рассмотрении дела определением своим постановил: «о. иеромонаха Палладия немедленно отозвать из Сеула во Владивосток в распоряжение преосвященного Викария и вместо него назначить другого иеромонаха по усмотрению Преосвященного».

Итак, пробыв три с половиной месяца в Сеуле, о. Палладий принужден был распрощаться с Миссией и миссионерской деятельностью, к которой готовился столько времени, и снова возвратиться во Владивосток.

Перед возвращением его во Владивосток, Преосвященный Павел, благодаря своему мягкосердечию и незлобию, высказался о нем, между прочим, так: «Пусть возвращается, Бог с ним! Дадим ему какое-нибудь место, вернее всего в корейском стане, пускай его служит… по мере того, насколько осознает свою вину (если только осознает и извинится) я не прочь сделать его своим помощником по Уссурийской Миссии. Кто знает, со временем, может быть, будет еще архиереем… Теперь в нем говорит молодость, пылкость, невыдержанность, а там, Бог даст, все уляжется и он будет хорошим, полезным работником».

Не знаем, осознал ли о. Палладий свою вину, смирил ли себя перед оскорбленным владыкою, несомненно, лишь то, что он вскоре по прибытии во Владивосток снял с себя священный сан без всякого со стороны епархиальной власти повода и поступил на какую-то гражданскую службу. После, по частным сведениям, дошедшим до нас, был якобы выслан (при падении Владивостока в 1922 г.) советскою властью к себе на родину (на Волынь) и там исчез для Миссии бесследно.

Из всего вышеизложенного видно, что революция, разразившаяся в России, докатилась и до Сеула и здесь среди кучки русских людей и некоторых христиан-корейцев разразились, как эхо революции события, наделавшие немало шуму и причинившие много неприятностей. Таков психоз всякой революции, болезненный и неотвратимый: психоз, которым заболела почти вся тогдашняя Россия.

Мы не стали бы приводить вышеупомянутую историю, если бы этот случай был единичный, но дело в том, что подобные факты повторялись и повторяются до настоящего времени и, видимо, будут повторяться впредь, если не будут приняты против них решительные меры. Повторяются они не только у нас, православных, но и в инославных миссиях, отличающихся, как известно, строгостью дисциплины. Например, у местных американских методистов и пресвитериан бывают подобные скандалы, чуть ли не ежегодно, особенно на почве денежной и служебной[128 - Некоторые корейцы, служащие в инославных Миссиях, не удовлетворяясь своим скромным положением проповедников-катехизаторов, требуют, чтобы уравняли их в служебном и денежном отношениях с европейскими миссионерами, т. е. предъявляют требования наравне с правомочными членами учреждений. Иные, не задумываясь, высказывают свои претензии даже через печать, почему-де они, корейцы, содержатся в «черном теле», почему им не дают тех же прав и преимуществ, что и «белым» миссионерам. Что сказать, что посоветовать таким господам? Единственно – построить такие же Миссии, какие имеют иностранцы и содержать их на свой счет, по своему личному усмотрению и разумению.]. Поэтому умалчивать, о такого рода явлениях, по нашему мнению, грешно и преступно.

По отстранении от должности о. Палладия на его место вступил командированный из Владивостока иеромонах (ныне архимандрит) Феодосий[129 - Архимандрит Феодосий (в миру Федор Иванович Перевалов) – уроженец г. Уржума, Вятской губ.; род. в 1875 г.; учился в местных городских школах; в 1894 г. поступил в число послушников в пещеры Гефсиманского скита, что при Троице-Сергиевой Лавре; в 1897 г. зачислен указом» Духовного Собора» Лавры в тот же монастырь; в 1904 г., согласно воле Е.И.В. Великого Князя Сергея Александровича, командирован в Маньчжурию на театр военных действий в качестве псаломщика походной церкви имени Государя Императора Николая 11; в 1906 г. перешел на службу в Духовную Миссию в Корее в качестве регента и учителя пения; в 1908 г. принял монашество; в 1910 г. посвящен во иеродиакона и иеромонаха; в 1911 г. командирован во Владивосток для исполнения пастырских и законоучительских обязанностей в церковь-школу» Памяти убиенных воинов», что на Маньчжурской улице; в 1913–1916 гг. состоял миссионером в одном из станов Владивостокской епархии; в 1916 г. определен судовым священником на крейсер 1 ранга» Орел» (Сибирский Флот), на котором и совершил два» ближних» и одно» дальнее» плавание до Индии включительно; в 1917 г. назначен в Корею в качестве заведующего Духовной Миссией; в 1920 г. утвержден на должность начальника названной Миссии; в 1923 г. возведен в сан архимандрита с оставлением при тех же обязанностях начальника Миссии.]. Иеромонах Феодосий был не новым человеком для Миссии: он еще раньше состоял в ней на службе в течение 5–6 лет в качестве регента и учителя пения в школе, следовательно, был знаком с ее порядками и постановкой дела. Он прибыл в Сеул в конце сентября 1917 г., как раз перед отъездом своего предшественника, срочно уезжавшего во Владивосток для отчета в своих действиях начальству.

Не легкая жизнь выпала на долю нового заведующего, она ничего ему не сулила хорошего, кроме одних огорчений, неприятностей и всякого рода забот. Русская революция давала себя знать не только в пределах отечества, но и здесь, за границей. Русские люди, случайно оказавшиеся за рубежами своей отчизны, обречены были на всевозможные лишения вплоть до нищенства. Коммунисты в России проявили себя ярыми врагами веры и народности русской, весь здоровый мыслящий элемент выброшен был за борт, слово «патриот» вытравлялось из всех слоев общества, всякий человек, любящий свою родину, объявлялся, чуть ли не изменником, врагом своего народа и отечества. В это-то беспринципное, ужасное по последствиям время, иеромонаху Феодосию пришлось нести на своих плечах, нелегкое бремя по управлению Миссией; стоять, так сказать, «на Божественной страже» без какой бы то ни было опоры и поддержки извне, со стороны родины и Церкви.

Критическое положение Миссии в первой половине 1918 г.

В 1917 г. Миссия имела еще кое-какие средства, следовательно, могла держаться до поры до времени без особенной нужды. Но с наступлением 1918 г., лишившись казенного содержания и не имея никаких статей дохода, обречена была на всевозможные испытания и всякого рода лишения, от которых, думалось, нет никакого спасения. Заведующий Миссией, видя безвыходность положения, стал обращаться к своим архипастырям[130 - Архиепископу Евсевию и Епископу Павлу.] во Владивосток с просьбою о помощи и содействии, указывая, что в дальнейшем Миссия не может функционировать без средств к существованию.

<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 >>
На страницу:
8 из 10