Роль музеев в информационном обеспечении исторической науки

Первым этапом является возникновение и осознание новой потребности (интереса). В истории музейного дела (как, впрочем, и в истории иных культурных форм) этот этап является самым продолжительным, а его корни можно при желании обнаружить в самых отдаленных периодах развития человечества, известных науке [Художественная культура…, 1985. С. 85]. Систематизируя различные формы домузейного собирательства, В. П. Грицкевич предлагает анализировать их в контексте мотиваций – причин возникновения коллекций. Он выделяет сакральную мотивацию, экономическую, социального престижа, групповой принадлежности, доказательства родства с легендарными предками, патриотического характера, как средство возбуждения любознательности, как средство исследовательской деятельности, как средство эстетического переживания [Грицкевич, 2004. С. 70–92]. Очевидно, что большинство мотиваций уже имело место в древнейшем обществе. Среди основных видов бытования предмузейных собраний в архаичном, древнем и средневековом обществах Грицкевич выделяет гробницы, пожертвования, трофеи, реликвии, культовые предметы, сокровища [Там же. С. 94]. Как видим, задач информационного обеспечения не ставилось, да и не могло ставиться в условиях синкретичной культуры.

Показательно, что, предлагая периодизацию истории музейного дела, В. П. Грицкевич выделяет первый «этап, на котором реализация музейного принципа (то есть стремления собирать, хранить и представлять изъятые из утилитарного обихода материальные предметы, представляющие в глазах собирателей особую ценность) происходила без создания самостоятельного социокультурного института, в виде предмузейных собраний» [Там же. С. 250]. Под «музейным принципом» можно понимать «музейную потребность», реализация которой впоследствии привела к рождению культурной формы – музея.

Музей как новая форма собраний предметов, утративших утилитарное значение, хранящихся в особом помещении и выставляемых напоказ, появляется в XV в., так как именно «в Италии в эпоху Возрождения существовали все три предпосылки создания музея как самостоятельного социокультурного явления» [Там же. С. 104]. Несмотря на то что эти собрания часто носили другие названия («студьоло», «антикварии», «кунсткамера», «галереи» и пр.), по функциям это были уже музейные учреждения. Связано это с самим принципом организации коллекций и определенными тенденциями их демонстрации (в формах, не связываемых прямо с экспозиционными принципами и предполагающими возможность знакомства с коллекцией весьма ограниченного круга лиц). Не только художественные коллекции (среди которых наиболее известны коллекции папского двора и флорентийской династии Медичи), но и другие собрания (минералогические коллекции, ботанические сады, зверинцы, анатомические театры и научно-технические коллекции) появляются в XV–XVI вв. Некоторые были доступны для публики (как, например, коллекция минералов врача К. Геснера из Цюриха, которая стала доступной для публики в 1550 г. [Там же. С. 154]), но «широкой популярности среди населения эти учреждения не имели» [Там же. С. 160]. Тем не менее интеграция культурной формы «музей» в социальную практику состоялась, начался процесс ее символического освоения в качестве «своей», идентифицирующей культурной особенности.

Период функционирования культурной формы в социальной практике (для музея период с XVI по XXI в.) осуществляется в виде прямого и вариативного воспроизводства в культурных артефактах, формировании стандартов ее смысловой интерпретации и их постепенной изменчивости.

Таким образом, можно говорить о трех формах проявления в культуре специфической потребности: домузейной, музейной и внемузейной. Первая форма охватывает период до возникновения музея как социокультурного института и включает различные варианты проявления внеутилитарного интереса к пространству материальных объектов (среди которых преобладают сокровищницы), вторая представляет собой наиболее типичную яркую форму общественного выражения этой потребности (типичная не означает постоянная; напротив, музей как социокультурный институт подвержен постоянному изменению в зависимости от логики развития культуры или вопреки ей), третья – различные варианты немузейного удовлетворения потребности.

Представленный вектор исторического анализа (достаточно разработанный в отечественной науке) раскрывает институциональную динамику культурной формы. Стоит также отметить, что именно в институциональной плоскости следует искать самые надежные показатели динамики и развития изучаемой сферы культуры [Художественная культура…, 1985. С. 85].

Но данный подход не позволяет проследить динамику культурной формы как способа актуализации памяти. В зависимости от типа культуры трансформируются конкретные формы хранения/ воспроизведения текста. Традиционная культура помнит все, но только в актуализированной форме – не посредством хранения памятника, а посредством постоянного воспроизведения текста, постоянно же потребляемого (произведение, специально сохраняемое как оригинал в силу сакрального, меморативного или прикладного статуса). Идея хранения неактуализированного сейчас наследия может возникнуть только в условиях динамичной культуры, когда изменчивость искусства становится нормой и минувшее осознается как невозвратимое. Данное положение имеет принципиальное значение для анализа причин появления музея как социокультурного института, изначально осуществляющего хранение объектов, окончательно изъятых из контекста утилитарного использования. Формы проявления музейности в античной и средневековой культуре предполагали именно постоянное «потребление» текста, его активное использование. В дальнейшем идея такого «использования» памятника продолжала существовать в «скрытых» формах коллекционирования. Сегодня же установка традиционной культуры на постоянную актуализацию того, что можно обозначить как наследие, в контексте культуры постмодерна приобретает обновленное звучание. Наряду с отношением к памятнику как безусловному артефакту, который надлежит тщательно охранять, защищать и не включать в различные активные практики, отчетливо прослеживается тенденция, связанная с использованием (вплоть до утилитарного) объектов, одновременно воспринимаемых как памятники. Расцвет различных форм демонстрации музейного отношения к действительности, связанный с собиранием и использованием бытовых предметов, ярко иллюстрирует это положение.

В контексте исторической типологии представляется целесообразным выделить два ключевых типа представления музейности: тип традиционной музейности и тип динамической (креативной) музейности. Хронологические границы традиционного типа музейности соответствуют истории традиционной культуры, т. е. охватывают время до эпохи Возрождения. Этот этап характеризуется, в первую очередь, хранением и использованием (презентацией) материальных предметов в актуализированной форме. Подобная установка традиционной культуры определила возникновение соответствующих форм представления музейности, не ориентированных на создание специального института, в задачи которого входили бы сохранение и презентация, но не активное «потребление» артефактов. Напротив, каждая из исторических форм представления музейности в рамках традиционной культуры неизменно включала предметы в плоскость их функционального использования.

Самые первые формы представления традиционной музейности можно обозначить как архаические праформы, непосредственным образом связанные с важнейшими вопросами происхождения человека и рождения культуры. Музейность можно рассматривать как элемент «социокультурной генетики», связанной с небиологической передачей от индивида к индивиду и из поколения в поколение вырабатываемого людьми опыта [Каган, 2000. С. 44]. В связи с тем что первобытная культура не знает отчетливой дифференциации по видам человеческой деятельности, формы представления музейности максимально интегрированы в общую картину синкретической деятельности человека. В праформах выражения музейности, включенных в общую картину мира, которые не удается вычленить в самостоятельные проявления, безусловно, сказывается синкретизм традиционной культуры с ее целостностью, взаимосвязанностью элементов. Первые признаки проявления музейности можно обнаружить в древнейшем ритуале – погребении, связанном с возникновением представлений о человеке и окружающем мире.

Лишь последовавшая дифференциация человеческой деятельности способствовала выделению первых самостоятельных форм проявления музейности. Возникновение производящего хозяйства, которое определило переход от социального и культурного синкретизма, формирование трех различных типов культур (скотоводов-кочевников, земледельцев, ремесленников – жителей городов Античности) [Там же. С. 149–161], позволяет четко провести границы между конкретными коммуникационными каналами, в связи с чем большое распространение имеют различного вида переходные формы (сочетающие прообразы различных институтов или действий). Формы представления музейности в данных типах культур можно определить как контекстуальные: собрания существовали не как самоценное образование, важен был контекст их использования. В частности, сложно говорить о внеутилитарности собраний Древнего Египта.

В Античности коллекционирование приобретает, казалось бы, самостоятельный характер. Тем не менее само слово «мусейон», давшее название современному институту, обозначало «место, посвященное музам», и представляло собой святилище муз, которое могло стать и местом проведения творческих состязаний поэтов. Мусеи, таким образом, представляли собой центры интеллектуальной жизни.

Если же говорить о коллекциях предметов, накапливаемых в древнегреческих храмах, то речь должна идти не о сознательном коллекционировании предметов, не обладающих утилитарными функциями, а о существовании подобных коллекций как части общего культа приношения богам, характерной для древнегреческой культуры. В Древнем Риме изменяется характер источников пополнения храмовых сокровищниц (вместо индивидуальных подношений основным становится способ пополнения собраний «трофеями»), однако их сакральный характер не изменяется, приобретая лишь усилившиеся черты репрезентативности.

Общая для средневековой культуры доминирующая роль двух сил – религии и Церкви – определила представление музейности в рамках традиционной культуры в форме храмовых сокровищниц, что позволяет также анализировать их как контекстные формы представления музейности, имеющие значение как сакральные предметы, включенные в религиозную практику. Если же мы говорим о «сокровищницах» (к которым относятся королевские сокровищницы, такие как сокровищница Карла Великого, располагавшаяся в Ахенской капелле, или Карла V Мудрого, сокровищницы русских царей), то речь идет не о формах сознательной аккумуляции предметов и наделении их особыми смыслами, а о презентации власти.

С XIV в. начинают появляться формы не контекстного, а специального представления музейности, связанные с систематическим собирательством, определившим развитие новых форм музейности в рамках типа динамической музейности (соответствующей динамической культуре). Они получают яркое воплощение в культуре Возрождения, определив основные векторы развития форм представления музейности вплоть до новейшего времени. Контекстные формы музейности нельзя признать исчезнувшими, но их стоит рассматривать как утратившие основные функции – являться частью иных значимых социальных и культурных практик. Именно включенность форм представления музейности в иные формы в качестве одного из элементов является важнейшей чертой, позволяющей трактовать их как служебные, не обладающие самостоятельными функциями и собственным морфологическим строением. Попытки преодоления подобной «служебности», как уже отмечалось выше, были предприняты в Античности, но не получили достаточного развития.

Новые формы, обозначившиеся до возникновения креативной культуры, но утвердившиеся в ее рамках, можно обозначить как самостоятельные или специальные формы представления музейности. Именно новые, самостоятельные (специальные) формы представления музейности стали одним из способов сохранения значимой информации и культурного кода креативной культуры. Не осознававшаяся традиционной культурой потребность в извлечении ряда объектов из активного использования (при наделении их особыми смыслами) в креативной культуре приобретает ключевой характер. Основываясь на достижениях культуры традиционной, культура креативная, тем не менее, стала развиваться в темпах, невероятно превосходящих предшествующее развитие. Ввиду существенно ускорившихся темпов развития и способов выработки внегенетической информации потребовались новые формы сохранения многообразных достижений. Новые формы сохранения музейности предложили варианты по сохранению достижений культуры.

Потребность в таких формах возникла в эпоху Возрождения. М. С. Каган отмечал, что при изучении перехода от одного исторического типа к другому (произошедшего в рассматриваемую эпоху) речь должна идти о трех основных путях: политической Революции, религиозной Реформации и научно-художественном Возрождении [Там же. С. 16]. Эпоху Возрождения неслучайно называют переходной: это был своеобразный синтез Античности, Средневековья и Нового времени. При анализе различных форм проявлений музейности это утверждение оказывается верным: коллекции эпохи Возрождения, в значительной мере основанные на античном материале, демонстрировали ценностные ориентации новой культуры и ее стремление сохранить историческую информацию, открывали перспективы развития новых форм, осуществившиеся в Новое время.

Среди основных вариантов самостоятельных (специальных) форм представления музейности стоит назвать собрания памятников Античности и произведений искусства (сочетающих черты коллекций и экспозиций), собрания диковинных, оригинальных вещей (кунсткамеры) и первых собраний естественных предметов (естественно-научные кабинеты). Помимо собраний произведений античного искусства, представлявшего особый интерес для эпохи Возрождения, формируется традиция собирания произведений современного искусства. Основоположником этой традиции стоит признать Дж. Вазари. Для подкрепления ряда положений своей знаменитой книги «Описания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей зодчих» Вазари собрал коллекцию рисунков, сделанных им с картин разных художников (предвосхитив, таким образом, на практике положения концепции А. Мальро). Первые легли в дальнейшем в основу художественных музеев и иных художественных коллекций, во вторых (учитывая возможность собирать то, что интересно, оригинально) можно усмотреть истоки многочисленных проявлений музейности, связанные с интересом к многообразному миру вещей, получившим развитие со второй половины XIX в., когда вещь стала рассматриваться как носитель личностных смыслов, третьи стали прообразом естественно-научных музеев и коллекций.

Таким образом, начиная с эпохи Возрождения становится возможным выделить самостоятельные формы представления музейности, которые сохраняют определенную стабильность на протяжении длительного времени. Основными проявлениями специальных форм становятся общественные музеи и частные коллекции, неизменно расширяется круг объектов для собирательства и демонстрации. Об актуализации и ориентации на зрителя речи не идет.

К началу XX в. были сформированы основные варианты самостоятельных форм представления музейности, что определило рождение научного направления, призванного их осмыслить.

Однако к середине XX в. структура самостоятельных форм стала обнаруживать отчетливые черты кризиса. Истоки этого кризиса стоит усматривать в общих тенденциях развития культуры XX в. Переходным считал этот век П. Сорокин, нестабильным называл его Х. Ортега-и-Гассет. XX век – век кризиса культуры, научно-технических революций и формирования общества массового потребления, массовых коммуникаций.

Анализ новых форм представления музейности позволяет выделить ряд тенденций, свидетельствующих если не о кризисе, то о существенных трансформациях. Первая связана с расширившейся сферой объектов, подвергающихся сохранению и презентации. Названная тенденция проявляется как в стремлении сохранить максимально большее количество предметов окружающего мира, так и в «разрастании» объектов сохранения: территорий, памятников архитектуры. К концу XX в. предметом особого музейного отношения может стать практически любой объект реального мира. Вторая связана с усложнением форм представления музейности: количество вариантов представления объектов реального мира растет. Третья проявляется в стремлении современной культуры активно включить памятник в систему жизни человека (о чем шла речь в начале статьи), что позволяет пока очень осторожно говорить об интересе к тому типу актуализации памятника, который был характерен для первых этапов развертывания идеи музейности в культуре, и сделать вывод о формировании во второй половине XX в. новых синтетических форм представления музейности как проявление кризиса креативной культуры. Эти формы характеризуются, прежде всего, включением максимального количества объектов в круг специфической музейной деятельности и стремлением актуализировать эти объекты в качестве элементов современной культуры.

Задачей развития музейного пространства является, как представляется, создание системы, обеспечивающей необходимый баланс между развитием музея как пространства диалога, творчества, эксперимента (а музейного мира как креативного кластера) и функциями музея по сохранению, систематизации, представлению достоверной исторической информации и обеспечению ею современной науки.

Библиография

Воронцова Е. А. Информационное обеспечение исторической науки: к постановке проблемы // 150 лет на службе науки и просвещения: сборник материалов междунар. науч. конференции, посвященной 150-летию открытия для публики Чертковской библиотеки, 75-летию бренда «Государственная публичная историческая библиотека» и 130-летию открытия Государственного исторического музея, состоявшейся 5–6 декабря 2013 г. М.: ГПИБ России, 2014. С. 363–372.

Грицкевич В. П. История музейного дела до конца XVIII века. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского гос. ун-та культуры и искусства, 2004. 304 с.

Каган М. С. Введение в историю мировой культуры: В 2 кн. Кн. 1. СПб.: Петрополис, 2000. 290 с.

Культура участия: музей как пространство диалога и сотрудничества / Ред. – сост.д. Агапова. СПб.: б. и., 2015. 160 с.

Сапанжа О. С. Категория музейности в музееведении и культурологии // Вестник Ленинградского гос. ун-та им. А. С. Пушкина. № 4. Т. 2. Серия: Философия. СПб., 2009. С. 189–198.

Сапанжа О. С. Предчувствие музея: культурология музейности // Вопросы культурологии. № 4. 2010. С. 68–71.

Художественная культура в докапиталистических формациях. Структурно-типологическое исследование / Науч. ред. М. С. Каган. Л.: Изд-во Ленинградского гос. ун-та, 1984. 304 с.

М. Ф. Румянцева

Музейный предмет и музейная экспозиция в структуре актуального исторического знания

M. F. Roumiantseva

Museum Object and the Museum Exhibition in the Structure of Actual Historical Knowledge

Ключевые слова: историческая наука, музееведение, музейный предмет, музейная экспозиция, репрезентация, исторический нарратив, постмодерн, постпостмодерн, визуальный поворот, изобразительные исторические источники, вещественные исторические источники.

Keywords: historical science, museum study, museum object, museum exposition, representation, historical narrative, postmodern, post-postmodern, visual turn, visual historical sources, material historical sources.

Базовый тезис настоящей работы в своей основе не оригинален. Я воспроизвожу его лет двадцать – с 1990-х гг., когда в отечественной исторической науке стал явственно ощущаться кризис исторического метанарратива / мастернарратива, который многие историки, и особенно неисторики, приняли за крах советской идеологизированной картины прошлого. Кризис идеологии, несомненно, имел место быть – глупо было бы это отрицать, – но важно осознать другое: этот кризис идеологии наложился на глобальные процессы в историческом познании, обусловленные ситуацией последней трети XX в. – ситуацией постмодерна.

Разрабатываемый мною в те времена тезис применительно к музейной экспозиции выглядел так: в ситуации постмодерна музейная экспозиция, по необходимости, перестала быть иллюстрацией мастернарратива и приобрела самостоятельное значение в позиционировании исторического знания (эта позиция зафиксирована в моем докладе на заседании Научного совета исторических и краеведческих музеев при Минкультуры России 19–22 ноября 2002 г. [опубл.: Румянцева, 2005]). В основе этого утверждения – понимание музея как научного учреждения, одной из основных функций которого является именно позиционирование исторического знания. Я, естественно, не претендую на нормативный характер этого определения, это рабочий вариант, используемый исключительно в контексте настоящих размышлений. Но на рубеже XX–XXI вв. произошла существенная трансформация как социокультурной, так и теоретико-познавательной ситуации; это заставило уточнить сформулированный выше тезис, что было сделано в докладе на международной научно-практической конференции «Роль музеев в формировании исторического сознания» (Москва – Рязань, 25–28 апреля 2011 г.) [Румянцева, 2011].

В том докладе я отмечала сложность анализа незавершенной исторической ситуации. Ситуация остается незавершенной, но осмысление ее продолжается, что дает возможность несколько уточнить изложенные в вышеупомянутом докладе воззрения. Но дело не только, а может быть, и не столько в уточнении проведенного несколько лет тому назад анализа ситуации, а в том, что ситуация хотя и сохраняет свою качественную определенность ситуации постпостмодерна, но продолжает модифицироваться, заставляя выявлять все новые нюансы актуальной познавательной ситуации в сфере исторического знания.

Суть этой модификации, на мой взгляд, в следующем: в актуальном историческом знании музейная экспозиция приобретает функции не только позиционирования (о чем подробно говорилось в докладе 2011 г.), но и репрезентации (если использовать этот термин в понимании Ф. Анкерсмита) истории.

И еще раз подчеркну, что дело здесь не только в уточнении моей позиции, но и в происходящих на наших глазах трансформациях. Наиболее зримое подтверждение таких трансформаций – ряд крупных выставочных проектов, например проект «Моя история», в рамках которого была организована выставка-инсталляция «Династия Романовых» [Проект «Моя история», 2013–2015].

Выделим две проблемы: 1) музейного предмета как исторического источника в системе информационных ресурсов исторической науки, 2) соотношения и взаимодействия «музейной истории» и «истории историков». Во втором случае, ввиду явственно ощущаемой ограниченности дискурсивных возможностей, я вынуждена использовать кавычки. Поясню, что под «музейной историей» я подразумеваю все виды работ музея по изучению и позиционированию аккумулированных в музее исторических источников – музейных предметов, особенно неписьменных – вещественных и изобразительных. А под «историей историков» я, очевидным образом, подразумеваю традиционное историческое знание, получаемое историками преимущественно из письменных исторических источников и позиционируемое в письменной (печатной) форме. Здесь важно подчеркнуть, что место работы такого «традиционного» историка не имеет значения: это может быть сотрудник института системы Академии наук или преподаватель университета, а может быть и сотрудник музея.

Рассмотрим каждую из проблем в двух системах координат – по вертикали и по горизонтали. По вертикали – надо попытаться уловить трансформации социокультурной ситуации, определяющие изменение социального запроса к историческому знанию и соответственно модификацию взаимоотношений между «музейной историей» и «историей историков», и ситуации теоретико-познавательной, влияющей на место изобразительных и вещественных исторических источников – музейных предметов в системе информационных ресурсов исторической науки. По горизонтали – необходимо выявить структуру современного исторического знания, как минимум в той мере, которая позволит рассмотреть вторую из заявленных проблем – соотношение «музейной истории» и «истории историков».

Социокультурная ситуация: от модерна – через постмодерн – к постпостмодерну, или закон отрицания отрицания. В рамках настоящей статьи я не буду подробно останавливаться на характеристике социокультурной ситуации (тем более что не раз это делала в предыдущих работах), ограничусь только одним аспектом, непосредственно выводящим нас на изменение теоретико-познавательной ситуации и структуры исторического знания.

Переход от модерна к постмодерну на рубеже второй-третьей трети XX в. (в качестве реперной точки здесь выступает 1968 г.) может расцениваться как «конец истории» (по определению Ф. Фукуямы), т. е. конец мегацикла существования человечества, характеризующегося историческим типом социальной памяти, которой присущ письменный механизм фиксации. Ситуация постмодерна оказалась не очень длительной, но на ее протяжении отчетливо проявились две интересующие нас в контексте «музейной истории» тенденции: 1) кризис исторического метанарратива, своеобразно подытоживающий кризис линейной модели истории, столь соответствующей письменной форме ее репрезентации, 2) потребность расширения источниковой базы исторической науки за счет источников иных типов, нежели письменные, соответствующие письменному механизму фиксации социальной памяти исторического типа [подробнее см.: Источниковедение, 2015. С. 105–109].

Переход от постмодерна к постпостмодерну в начале XXI в. усилил вторую тенденцию. Что касается нарратива, то все более явственно обнаруживается стремление к ренарративизации, происходит своего рода отрицание отрицания. Природу ренарративизации мы здесь обсуждать не будем, но отметим, что одним из факторов этого процесса является имманентно присущий социуму постпостмодерна манипуляционный характер.

Теоретико-познавательная ситуация: расширение источниковой базы исторической науки. Трансформации исторической науки с конца XIX до начала XXI в. принято описывать через понятие поворот – социологический, психологический, антропологический, лингвистический и т. д. Каждый такой поворот вел к нарастанию междисциплинарных взаимодействий исторической науки и, как следствие, – к необходимости расширения ее источниковой основы. На рубеже XX–XXI вв. происходят визуальный и вещный / вещественный (он в меньшей степени акцентирован исследователями) повороты в историческом знании [подробнее см.: Гайдук, 2014; Мазур, 2010–2015], что, по-видимому, обусловлено новой визуализацией культуры при развитии компьютерных коммуникаций и особенно формированием виртуальной реальности / реальностей. Естественно, что внимание к визуальным и вещественным историческим источникам влечет за собой внимание исторической науки к музейному предмету в качестве исторического источника.

Но здесь историки сталкиваются с весьма серьезной проблемой – неразработанностью археографии музейного предмета, т. е. методов его публикации (и вообще введения в научный оборот). Археография музейного предмета – это фактически место встречи хранящихся в музеях вещественных и изобразительных источников с исторической наукой, это способ включения музейных предметов в комплекс информационных ресурсов исторического познания. На это я обращала внимание в докладе 2011 г. Для поиска путей решения этой проблемы в 2012 г. была проведена конференция по археографии музейного предмета, однако она в большей мере выявила неудовлетворительный уровень разработки этой области археографии [Археография музейного предмета, 2012], чем способствовала решению проблем. И каких-то подвижек в этой области пока не видно.

Теоретико-познавательная ситуация: от кризиса метанарратива к ренарративизации. Проблема репрезентации. В ситуации постмодерна наложились друг на друга две тенденции: с социокультурной точки зрения – кризис доверия к историческому метанарративу [Лиотар, 1998. С. 10], с теоретико-познавательной точки зрения – проблематизация нарратива, его познавательной ценности. Ф. Анкерсмит, отмечая успехи теории исторического познания, достигнутые в середине XX в. на методологической основе аналитической философии, сформулировал проблему нарратива наиболее отчетливо: «…проблема, касающаяся того, как историк с помощью повествования [выделено автором. – М. Р.] интерпретирует результаты исторического исследования, была почти полностью оставлена без внимания. Это упущение кажется тем более серьезным, что именно в этом, скорее всего, и заключается сущность исторического знания: в историографии ценность исторического сочинения определяется не столько фактами, открытыми в нем, сколько нарративной интерпретацией этих фактов» [Анкерсмит, 2003. С. 13].

Труды Ф. Анкерсмита и других историков по проблеме нарратива утвердили в научном сообществе мысль о невозможности его верификации и, как следствие, породили весьма скептическое отношение к его познавательным возможностям.